Очерки по русской семантике - Александр Пеньковский

Сказанное позволяет понять, как приезжавшие в Россию и осваивавшие ее бесчисленные Иоганны, Жаны, Джоны, Джованни, Юханы, Вано и Ованесы и т. п. одновременно сами осваивались ею и – разноплеменные и разноязычные – становились русскими Иванами Ивановичами. Так, стал Иваном Ивановичем лейб-медик Елисаветы Петровны и один из деятелей тайной канцелярии француз из Эльзаса Яоганн-Германн (Арман) Лесток (1692–1767) (Г. И. Веретенников. История тайной канцелярии. 1731–1762. Харь-ков, 1911). Именно так – Иваном Ивановичем – называет М. И. Глинка в своих «Записках» (1854–1855) великого итальянского певца Джиованни Батиста Рубини (1794–1854) и это же именование получает в русском окружении герой В. К. Кюхельбекера итальянский художник Джованни Колонна, приехавший в Россию к своему другу Юрию Пронскому («Последний Колонна», 1832–1843).

Замечу в этой связи, что следует различать две разных, хотя и схожих по конечному результату, операции «натурализующего» наречения иностранцев и иноплеменников в России, начиная с конца XVII в.: а) наречение путем присоединения русского «натурализующего» отчества Иванович к иноязычному личному имени или к его русскому / русифицированному соответствию и б) наречение с использованием целостного русского именованияИван Иванович. Как отметил В. И. Даль, «Иван Иванович – почетное или шуточное имя и отчество немцев, а еще более калмыков, кои всегда отзываются на кличку эту, как чуваши на зов: Василий Василич» [Даль 1881: II, 5].

Можно было бы включить в этот далевский ряд еще именование Алексей Алексеич (Лексей Лексеич), которым в те же годы награждали лакеев и солдат (см., например: А. И. Левитов, Московские «комнаты снебилью», 1863; И. Ф. Горбунов. Из московского захолустья, 1864), можно было бы привести немало фактов, подтверждающих справедливость наблюдения Даля и в отношении чувашей, и в отношении калмыков (ср., например, свидетельство современного автора: «Иван Иванович – так называли астраханские приказчики всех калмыков подряд» – А. Балакаев. Страна Бумба, II // Дружба народов. 1977. № 7. С. 108. – Перевод с калмыцкого В. Сидорова), и в отношении русских немцев, «германо-руссов», как назвал их С. П. Жихарев (Дневник студента, 23 июля 1806 г. // Записки современника, – М., 1981. С. 103). Ср. данные о дошедшем до нас альбоме конца XVIII в., который заполнялся в Петербурге, Кронштадте и Нарве и принадлежал лицу немецкого происхождения, называемому в русских записях Иваном Ивановичем (Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1977 г. Л., 1979. С. 4–5). Или водевиль П. Каратыгина «Булочная, или Петербургский немец» (1844), в рецензии на который Н. А. Некрасов писал: «Петербургский немец, одно из интереснейших лиц в огромной и разнородной массе петербургского народонаселения <…> Язык, которым говорит почтенный Иван Иванович Клейстер, – это язык ни русский, ни немецкий, – русский язык на немецкий лад…» (Я. А. Некрасов. Собрание сочинений: В 12 т. М., 1948–1953. Т. 9. С. 135). Ср. также характерное употребление рассматриваемого именования в качестве окказиональной антропонимической марки: «В Красноярск приехал я поутру 7 февраля. Станция находится там при гостинице. Толстый и улыбающийся немец Иван Иванович вышел встречать меня и объявил…» (М. М. Михайлов. Записки, 1862).

Следует уточнить, однако, что в действительности именование Иван Иванович использовалось в России значительно шире и до конца XIX в. было как в жизни, так и в литературе меткой российской натурализации не только немцев и калмыков. Это именование было общим целостным маркирующим именем всех натурализовавшихся нерусских, иноплеменников и иностранцев – независимо от крови, текущей в их жилах, от их подлинного, «природного» имени и от подлинного, «природного» имени их отцов, будь то вывезенный из Персии или из Грузии графом П. Д. Бутурлиным мальчик-сирота, названный Иваном Ивановичем Иноземцевым и ставший отцом прославленного русского врача Ф. И. Иноземцева (Русский архив, 1872. Кн. 2. Вып. 7–8. С. 1409), «капельмейстер для обучения мальчиков волостных музыке», который «был природой <sic!> поляк, хотя и назывался Иван Иванович Розенбергский» (А. Т. Болотов. Жизнь и приключения, XXII, 1789–1792), финский малыш, сирота Якко, попавший к русским во время русско-шведской войны и названный ими Иваном Ивановичем (В. Ф. Одоевский. Саламандра, 1841), еврей-выкрест репортер Иван Иванович Шмуль (А. С. Суворин. Новое время, 1895) или «старый морщинистый, улыбчивый китаец», директор чайного магазина в предреволюционной Москве «милейший Ван Ваныч Ли» (Б. Евгеньев. Московская хроника//Москва. 1986. № 1. С. 72).

И вот почему, имея в виду свое стихотворение «Прозерпина» (Северные цветы на 1825 год), являющееся вольным переложением XXVIII картины в поэме Эвариста Дефоржа Парни «Превращение Венеры», Пушкин шутя называет его Иваном Ивановичем (письмо Л. С. Пушкину, февраль 1825). Ср. также: «Ребенка при святом крещении назвали Васильем. Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так как Ульрих Райнер Мария в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем» (Н.С.Лесков. Некуда, 2, 3, 1864).[136]

Вот откуда в русской прозе XIX в. многочисленные персонажи второго и третьего плана (нередко лишь упоминаемые и часто не наделенные фамилиями) немцы, «немецкие уроженцы» (И. С. Тургенев. Однодворец Овсяников, 1847), но также французы, англичане и шведы, Адамы (Густавы, Крестьяны, Францы) Ивановичи и Амалии (Кристины, Матильды, Эрнестины) Ивановны – учителя немецкого и французского языка, управляющие имениями, ремесленники, купцы, врачи, аптекари, кухмистеры, домовладельцы, акушерки, экономки и т. п. Особенно широко (от вдовы генерала фон В. в пушкинском отрывке «В 179* возвращался я…» до учителя в «Детстве» Л. Толстого) представлены среди них Каролины Ивановны и Карлы Ивановичи (или Иваны Карловичи), а также Каролины Карловны и – в пару к рассмотренным выше Иванам Ивановичам – еще более многочисленные Карлы Карловичи.[137] Ср.: «Управляющий! уж в одном этом слове сейчас слышится немец, какой-нибудь Карл Иванович Бризенмейстер или еще помудренее…» (Д. В. Григорович, Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов. Как опасно предаваться честолюбивым снам, 1846); «– Тьфу! всё навыворот, все теперь кверху ногами пошли. Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг на дрожки. “Маменька, я на днях за такого-то Карлыча или Ивановича замуж вышла, прощайте!..”» (Ф. М. Достоевский. Идиот. Ч. 2. Гл. IX – слова генеральши Епанчиной).[138] Ср. еще: «Началось тем, что актер Щепкин, стоя тут как гость, просто во фраке, вдруг выступил и продекламировал пресмешную сцену. Не угодно ли вам чаю в.в.? – Почему нет? Башилов вышел приказать; через минуту является толстый Немец Карл Карлович в шитом кафтане, в большом напудренном парике, с подносом и чаем; вообрази себе смех и удивление Великого Князя, узнавая в Немце Башилова самого. Ну уж посмеялись мы…» (А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 19 августа 1830 // Русский архив, 1901. Кн. 3. Вып. 12. С. 504). Или позднее с яркой социальной окраской: «Не имеет он <сибирский мужик> понятия о барском доме, о “на конюшне”, о бурмистре, о “барской барыне” или о “барском барине”, не орудовал над ним барин-вольтерианец, не орудовал и не делал опытов барин-аракчеевец; не был он проигран в карты, пропит с цыганками, заложен и перезаложен; не был он дрессирован просвещенным агрономом, не был бит в морду Карлом Карловичем…» (Г. И. Успенский. Поездки к переселенцам. От Казани до Томска и обратно, 3, 1880).[139]

2.4. Неукоснительная строгость, с какой в русском языке соблюдается фразеосхема рассматриваемой модели, обеспечивает беспрепятственное восприятие и однозначное понимание соответствующих сегментов писаных и произнесенных текстов как репрезентантов именно этой, а не какой-нибудь иной антропонимической модели.[140] Отсюда – благодаря высокой информативности и идентифицирующей и дифференцирующей силе этой модели – почти неограниченная свобода лексического наполнения каждого из ее компонентов.

2.4.1. Помимо стандартных антропонимов, т. е. личных имен, находящихся в живом обращении на данном синхронном срезе русского языка, наполнителями основ компонентов этой модели могут быть любые архаические имена из состава языческого и христианского именословов, любые экзотические иноязычные имена и имена вымышленные, придуманные или сконструированные в тех или иных целях.