Красавицы не умирают - Людмила Третьякова

Самойлова явилась кометой, сжегшей паутину нагово­ров и сплетен, разметав уныние и подавленность художни­ка. В свои тридцать семь лет она была по-прежнему пре­красна, а когда такая женщина говорит: «Я восхищаюсь тобой как одним из величайших когда-либо существо­вавших гениев», — это не могло остаться без последствий. Они снова вместе. Она верит в него и заставляет поверить других.

Из Брюллова словно выпустили дурную, отравленную злобой и сплетнями кровь. Жилы наполнились новой кро­вью — молодой, снова загоревшейся от близости этой женщины-кометы. Брюллов не мог предать восхищения Юлии. Он взялся за кисть.

* * *

С момента первой встречи с Самойловой и до конца своей жизни Брюллов находил ее красоту идеальной. Облик графини звал его к кисти. Он был готов рисовать Юлию бесконечно, но из многочисленных изображений Самойловой до наших дней дошли лишь два больших полотна. Одно, где Самойлова изображена со своей приемной до­черью Джованной, находится в частном собрании в США, другое — в Русском музее. Это знаменитая картина «Графиня Самойлова, удаляющаяся с бала».

Здесь, рядом с Юлией, стоящей на ступенях милан­ского театра, еще одна ее воспитанница — прелестная маленькая Амалиция в греческом костюме. Между де­вочками было восемь лет разницы. Видимо, графиня лю­била детей и страдала от того, что у нее не было своих собственных.

Пришло время, когда она, как и ее «Бришка драго­ценный», стала тяготиться одиночеством. Но им обоим не везло. После двухмесячного супружества до 1841 года над Брюлловым тяготел мучительный бракоразводный процесс. Не лучше были дела и у Юлии.

В том же 1841 году графиня надумала помириться с мужем. Их друзья этому способствовали. И в Славянке графская челядь уже вовсю старалась навести порядок пе­ред приездом хозяйки и хозяина. А вышло так, что Юлия приехала на похороны. Буквально за несколько дней до встречи с ней Николай Самойлов скончался.

Юлия была, конечно, опечалена, но внимательно на­блюдавший за ней великосветский Петербург не верил в это. И действительно, живая сценка, оставшаяся в памяти современника, весьма выразительно рисует не склонную к долгой грусти вдову: Самойлова сажала знакомых детей на длинный шлейф траурного платья и возила их по паркету...

Она снова вернулась в Италию, где в Милане, на жи­вописной вилле «Джулия» близ озера Комо, возобнови­лась прежняя жизнь в общении с музыкантами, художни­ками, поэтами.

В блестящей свите Самойловой было целое созвездие талантов Италии и России: Г.Доницетти, В.Беллини, Дж.Россини, В.А.Жуковский, Ф.И.Тютчев, С.Ф.Щедрин, А.И.Тургенев. Графиня приняла близко к сердцу твор­ческую судьбу Джузеппе Верди и способствовала успеху его первых оперных постановок на сцене «Ла Скала». Литературно-художественный салон Самойловой играл заметную роль в культурной жизни Италии. Ее отзывчивая натура стремилась поддержать людей одаренных, но придавленных нуждою. Тем самым графиня из России оставила по себе очень добрую память.

Но Юлия изменила бы себе, если бы удовольствова­лась налаженной жизнью и снова не заставила бы гово­рить о себе итало-российскую знать.

В 1846 году сорокатрехлетняя красавица проезжала через небольшой итальянский город. У нее сломался эки­паж, и, чтобы скоротать время, пока его чинят, Юлия от­правилась в местный театр.

На ловца, как говорится, и зверь бежит. Здесь как раз состоялся оперный дебют никому не известного тенора. У молодого человека была романтическая внешность печаль­ного рыцаря и дивной красоты голос.

Юлия в одночасье влюбилась. Дождавшись окончания спектакля, она посадила ошеломленного героя в карету, которую очень кстати починили, и увезла его вон из горо­да. Любовь была так безоглядна, что графиня решила стать «просто синьорой Перри» и, естественно, не замед­лила воплотить это желание в жизнь.

В России рассказывали друг другу свежую новость: Самойлова «вышла вторично за границей за иностранца, что лишило ее русского подданства». Ей пришлось про­дать свои имения, в том числе и графскую Славянку, «имение истинно царское».

Конечно, полученные деньги отнюдь не восполняли по­терянной части российских богатств. Привыкшая бросать деньги без счета, щедро помогавшая направо и налево, Юлия неминуемо должна была прийти к печальному фи­налу. Супружество с синьором Перри ей стоило очень до­рого. Но за свое счастье она готова была платить сполна и не раздумывая.

Увы, это супружество продлилось недолго. В том же 1846 году молодой муж графини умер в Венеции от ча­хотки. Горе ее было беспредельно. Она без чувств опусти­лась на холодный мраморный пол собора Святого Марка, где стоял гроб с телом покойного.

Похоже, утрата мужа охладила любовь Юлии к Ита­лии. Она похоронила Перри на кладбище Пер-Лашез в Париже и осталась жить во Франции.

Говорили, что дважды вдова ставила перед собой порт­реты своих усопших мужей, Самойлова и Перри, сравни­вала их красоту и находила, что последний более красив.

Время притупляет горечь потерь. К тому же Самойло­ва не принадлежала к тем, кто живет прошлым. Куда бо­лее ее занимал день завтрашний. Одно ее огорчало — по­теря графского титула. Долгими вечерами в имении Груссэ близ Парижа Юлия раздумывала, как быть. И наконец придумала.

В 1863 году шестидесятилетняя муза Брюллова вновь оказалась под венцом.

Когда-то он был весьма пригож и даже, наезжая в Россию, кружил голову великосветским дамам. Но к шес­тидесяти четырем годам у французского дипломата Карла де Морнэ не осталось ни красоты, ни денег. Единствен­ное, чем он владел, — это графский титул.

И Юлия купила его. Тотчас после венчания новобрач­ные разъехались, но вернувшая себе титул графиня вы­нуждена была выплачивать своему супругу колоссальную субсидию.

Это пробило такую брешь в ее поистощившемся со­стоянии, заделать которую уже не было ни сил, ни воз­можности. Слухи о том, что Самойлова умерла в нищете, не соответствовали действительности. Но нужду ей все-таки пришлось узнать. Одно то, что в конце концов гра­фине пришлось продать свои портреты кисти «великого Карла», говорит само за себя.

Быть может, более всего огорчало то, что очень многие из тех, кому она щедро помогала, совершенно забыли ее. Нуждающаяся старуха уже никому не была нужна. И та, которая настежь распахивала двери своих дворцов, теперь тщетно ждала, не зазвонит ли колокольчик возле ее об­шарпанной двери.

Брюллов не увидел верную подругу, обезображенною старостью. Юлия на двадцать три года пережила своего «Бришку драгоценного».

Тот же, простудившись, расписывая Исаакиевский со­бор в Петербурге, уехал в Италию, предчувствуя скорую кончину.