Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

— Видал? Гавкать подходяще! — Чик, ухмыляясь, обратился к Тому: — Сторожевой собака.

— Душечка! Все хорошо. Бедненькая Душечка. Все хорошо, маленькая. Это он так просто. Он пошутил. Ты моя миленькая…

— Где ты ее нашел? — спросил Том, думая между тем, после каких же бед животное подобным образом реагирует на занесенный кулак.

— Сказать же я парню, сообразить ему новая собака.

Щенок и впрямь напоминал смастеренную Чиком вещицу — было в собачонке что-то от находчиво состряпанной буквально из ничего поделки. Тот же отпечаток лежал и на строительных лесах, возведенных китайцем, и на новых колоннах для крыльца.

— Настоящий американский собака! — Подрядчик безудержно расхохотался над собственной шуткой.

— Папа! Можешь подержать Душечку, если хочешь.

Том терпимо относился к кошкам и успел почти полюбить Ходж, а собаки ему никогда не нравились за их необузданность в сочетании с чувствительностью натуры. Он проворно взял щенка на руки, и тот поглядел на него с неожиданным у такого малыша видом усталого цинизма, потом попытался куснуть за палец — не очень сильно, но ощутимо.

— Ай-ай! — Том отдал щенка Финну, звонившему матери, чтобы сообщить потрясающую новость. По обоим номерам срабатывал автоответчик.

— С ней нужно заниматься, — сказал мальчик. Он не пропускал ни одного выпуска «Планеты животных», поэтому премудрости, касающиеся воспитания собак, били из него ключом. — Нам надо купить специальный брелок, знаешь, для дрессировки. И поводок для прогулок. Косточку резиновую. И корм. Нам очень нужен собачий корм, папочка. Пойдем к «Кену», а?

— Что она ест? — спросил Том.

Чик призадумался.

— Сосиска, — последовал ответ.

— Сидеть, Душечка, сидеть! Сидеть! Хорошая собачка! Папа, смотри! Нет, собачка, нельзя! Мы тебе таких косточек принесем!

Поставив локти на колени и уперев подбородок в ладони, улыбающийся Чик смотрел на мальчика и собаку с собственнической, пиквиковской благожелательностью. Глянул на Тома, подмигнул.

— Довольный, как поросенок в луже, а?

Отвинченная от тюбика с горчицей крышечка. Остатки ужина по всему столу. Вот полный стакан Чика, а вот пустой — Тома. Сцена из семейной жизни. Мысль «А ведь мы и есть семья!» поразила Тома. И налицо неотъемлемая составляющая существования семьи — маски на лицах, разговор будто на разных языках. И мимолетность именно такого положения вещей. Семьи сегодня долго не держатся, и эта с минуты на минуту распадется, но эфемерность не делает ее менее реальной, даже наоборот. Каждая семья заводит такую собаку, какую заслуживает, думал Том. Страшненькая Душечка неожиданно точно вписалась в обстановку, будто уже давно тенью шныряла по дому, выжидая момент, чтобы материализоваться.

Том спросил, извлекая никотиновую подушечку из упаковки:

— Где ты сейчас живешь?

— Место есть. Снимать.

— Просто знаешь, если тебе еще нужно где-нибудь…

Щенок зубами ухватил брючину Финна и дергал ее туда-сюда, мотая головой. Время от времени собачонка издавала тонюсенький рык, напоминающий звук маленького двухтактного двигателя на игрушечной модели самолета.

— Нельзя, Душечка, нельзя!

— Уанг-уанг-уанг! — Чик оскалил на Душечку кривые зубы, и она тотчас отпустила штанишки Финна и бегло что-то уанг-уангнула подрядчику по-китайски.

— Мороженое кто-нибудь будет? — поинтересовался Том, надеясь удержать свою внезапно образовавшуюся семью еще хотя бы ненадолго. — Кто за то, чтобы навернуть мороженого?

— Шахматы! — воскликнула Бет.

В Битве за Чикаго наступило затишье, и поздно вечером Бет с Робертом отправились поужинать в «Летучей рыбе». Вовсю гремела музыка, и им приходилось близко склоняться друг к другу, перегибаясь через узкий столик, иначе бы они не смогли разговаривать. Бет ела морского окуня в ананасах и подливку из анчоуса, Роберт — тайские крабовые котлетки с лемонграссовым майонезом. Платила Бет.

— Шахматы?

— Да. Сейчас я играю не очень, но в детстве неплохо умел. — Роберт наморщил нос, как всегда, когда строил из себя скромника. — У, когда я в четвертом классе учился, стал чемпионом штата Мичиган. Почти до национального турнира дошел, да в полуфинале продул тому индусику из Оксфорда, из штата Миссисипи. Радживу. Вообще я тогда был ботаник, но Раджив — тот был просто мега-ботаник! Носил толстенные очки, вот такущие, замотанные пластырем, и вслух болтал сам с собой всю игру. Думаю, стоило Радживу помаячить у меня перед носом часа четыре, чтобы я сразу понял: шахматы — не мое.

Роберт пошевелил в воздухе указательными и средними пальцами рук, заключая в кавычки слово «мое». Еще одна его привычка — дистанцироваться от собственных высказываний, закавычивая их. Однако молодой человек делал так нечасто, жест этот не был предсказуемым или раздражающим. Бетон вполне нравился.

— Теперь я просто для развлечения играю.

— И ты каждый день играешь с тем парнем из Сараево?

— Да, мы с Бранко поигрываем. Почти каждый день. И только по одной партии. Мы встречаемся на сайте для шахматистов, когда здесь одиннадцать утра, а у них в Сараево девять вечера.

— И сколько длятся ваши партии?

— Недолго. Минут тридцать, сорок пять.

— А я тебя за этим ни разу не застала.

— Мой брандмауэр действует. В реальном времени отслеживает местопребывание босса.

— Ага, и меня заодно ты все время водил за нос!

— Каждому ведь нужно о чем-то еще думать помимо аятоллы. Вот ты — что бы ты без Финна делала?

— Ты сказал — аятоллы?!

— А ты вспомни, как он свои рубашки застегивает под горло. Ох уж мне его костюмчики!

— О, он еще меньшее из двух зол. По крайней мере это тебе не полоумный Компьютерный Мессия.

Роберт точно воспроизвел, правда, тактично понизив голос, скрипучий смех Джеффа Безоса. Бет захихикала.

Роберт поднял руки — сдаюсь мол, сдаюсь — и сказал:

— Виноват, ни в коем случае не следовало о нем заводить речь. Давай не будем о Стиве, а то весь ужин пойдет насмарку.

— Хорошо. Так что там насчет твоего приятеля-серба, Бранко?

— Он парень остроумный.

— А, вы еще по телефону общались, да?

— Нет, я имею в виду его манеру играть. Я над ходами Бранко вечно ухахатываюсь.

— Разве можно смешно играть в шахматы?

— Ну да. — Ответ Роберта прозвучал несколько озадаченно. — Я и не разговаривал с ним никогда… Мы только вместе отвисаем.

— И выходят идеальные взаимоотношения. Когда просто с кем-то «отвисаешь».

Бет пришло в голову, что на протяжении последнего часа с небольшим она и Роберт как раз этим и занимались — «отвисали».

— И я того же мнения. Ну, слон D3-C4. Король G8-H8. Ферзь E4-F4…

— Шах и мат?

— Спасский сдал ту партию. В 1972-м, в Рейкьявике. Классическая встреча. Но не возникает особого желания пообщаться, скажем, с Бобби Фишером. Или со Спасским. — Роберт засмеялся. — Настоящие шахматисты — психи будь здоров.

На десерт съели одно на двоих мороженое с кусочками банана. Бет, на несколько сантиметров переставив ногу под узеньким столиком, коснулась колена Роберта. Ни один из них не придвинулся ближе, но положения они также не изменили. В принципе их ноги даже не соприкоснулись; соприкасались, думала Бет, скорее джинсы. Она не была уверена, заметил ли Роберт вообще этот контакт.

Принесли счет, и он сказал:

— Ну, я пойду, наверное, а то опоздаю на автобус в Кэпитол-хилл.

Неуверенности в его словах как раз хватило для того, чтобы Бет произнесла:

— Можешь в любой момент приземлиться у меня. Я живу через дорогу. Финн сейчас у моего бывшего мужа — свободная комната есть. В общем… если хочешь…

Да — робко и очень вовремя — он хотел.

Полиция в доме. Полисмены в форме складывают и складывают что-то в прозрачные целлофановые пакеты. Уже забрали компьютер Тома, каталог детской одежды из магазина «Гэп Кидс», целый конверт фотографий купающегося в ванне Финна. Женщина-полицейский показывает своему коллеге книгу, название которой Том не видит. Женщина перелистывает страницы, и на лице мужчины возникает явное отвращение.

Том пытается говорить, но, похоже, от ужаса он онемел. У него выходит лишь сдавленное «ахххх!», совершенно не привлекающее внимания посетителей. Мужчина и женщина продолжают укладывать вещи Тома в свои пакеты.

Полицейские спускаются ниже, вот уже почти обыскали второй этаж, и рано или поздно они найдут то, что спрятано в подвале. Том давно знал: оно там — просто никому не говорил. Нет, сам он ничего не сделал, вернее, ничего не помнит, однако ему известно о свершившемся, и значит, скоро на него наденут наручники и увезут в специальной машине с зарешеченными окнами. От вины никуда не деться. Том, видимо, всегда втайне догадывался — так и будет, и вот теперь он понесет ужасное наказание.