Ментовские оборотни - Владимир Гриньков

– Получается, что так.

– А молодой этот красавец куда потом подевался? – спросил я невинным голосом.

– Не могу знать! Просто перестал появляться, и на этом все. Давно уже его не видно.

– А может, это все Андрея Михайловича проделки? – спросил я и посмотрел внимательно на Карпова.

Он обмер и ничего мне не ответил. Не то что испугался. Просто слишком неожиданно для него мы свернули с приятной темы продажи фотографий на неприятную тему, которую ему совсем не хотелось обсуждать.

– Как считаете, мог Андрей Михайлович из ревности что-то такое тут устроить? – проявил я настойчивость.

– Какое? – спросил испуганно Карпов.

– Убийство, – пояснил я безжалостно.

Он посмотрел на меня с таким негодованием, будто был не иначе как папой римским, а я в его присутствии нес жуткую ересь. Не сразу он справился с охватившим его волнением.

– Так вы будете фотографию брать? – осведомился он, немного придя в себя.

И тогда я его еще раз больно пнул.

– Вы ведь милиции эти фотографии не показывали? – спросил я. – Когда это несчастье с Вероникой произошло и было следствие.

– Нет, – ответил он, уже в который раз испугавшись.

– А почему?

Карпов не ответил, быстро смахнул со стола фотографию, на которой были запечатлены Вероника и Андрей Михайлович, ушел куда-то в глубину дома и уже оттуда мне ответил с неприязнью в голосе:

– А потому!

Он не заметил, что одну из фотографий обронил. Я ее мгновенно прикарманил.

Я заехал в дом Светланы. То есть в дом я не попал. Дверь была заперта, а ключ я еще в день отъезда отдал оставшимся в засаде милиционерам. Выбитые при штурме дома стекла были уже вставлены. Я постучал в окно и негромко позвал несчастных сидельцев. Мне представлялось, что в доме до сих пор засада и меня не могут не видеть. Но никто не отозвался. Наверное, соблюдали конспирацию. Я оставил попытки проникнуть в дом. Сел в машину и выехал с участка. У своих ворот стоял Андрей Михайлович. Я сделал вид, что его не заметил. Я сейчас боялся встретиться с ним лицом к лицу, потому что прежнего искреннего, доброжелательного интереса к нему я демонстрировать уже не мог, зато мог выдать себя вдруг проснувшейся во мне подозрительностью. Мне требовалось время, чтобы освоиться со своим новым знанием и понять, что мне делать дальше.

Предположим, он и вправду дипломат. А бывают ли дипломаты убийцами? Светский раут, смокинг, дорогой коньяк. А до этого еще МГИМО и идеальная до снежной белизны анкета. А после: темная ночь, заросший пруд, лягушки квакают и – труп молодой женщины. Не очень верится. Так не бывает. Интриги – это да. И даже убийство я с большой натяжкой допускаю, каким-нибудь киношным совершенно способом. Яд, например. Но утопить в пруду – вульгарно до невероятности. Не вяжется одно с другим.

Не вяжется одно с другим. Я этой мыслью был так занят, что позабыл на время о дороге и превратился, наверное, в помеху для других участников движения. Водитель допотопной «Волги» обогнал меня и зло подрезал, даже не задумываясь о возможных печальных последствиях. Здорово, наверное, я его рассердил. Только тогда я очнулся.

Не вяжется одно с другим… Так не бывает… А этот-то меня подрезал… А мы хотели розыгрыш снимать… Про «подставлял»… А оно одно с другим не вяжется…

Я наконец понял, как это надо делать. Нашел то, чего нам так не хватало. И сразу позвонил Светлане.

– Свет! Ты помнишь, мы все голову ломали, как нам «подставу» снять, чтобы получилось необычно и смешно?

– Ты что-то придумал?

– Да.

– В чем суть?

– Я расскажу, – пообещал я. – Сразу по приезде. У тебя кандидатура на примете есть? Кого разыгрывать мы будем.

– Есть.

– Тогда готовься. Как дашь отмашку – сразу же снимаем.

Я заехал в музей, чтобы поговорить с директором.

– Не взглянете на фотографию? – предложил я ей. – Может быть, узнаете кого-то…

Я извлек из конверта фотографию, на которой радовались жизни и обществу друг друга Вероника Лапто и красавец Ростопчин. Директор взяла карточку в руки и долго ее разглядывала. Я терпеливо ждал.

– Нет, – покачала она головой. – Эти люди мне не знакомы. А кого из них я должна знать, простите?

Я и сам не знал этого твердо, если честно.

– Они могли заезжать в ваш музей вместе, – не слишком уверенно предположил я. – Или по отдельности.

Директор еще раз добросовестно изучила снимок. И снова безрезультатно.

– Мужчину этого я точно бы запомнила, – сказала она. – Уж больно красив.

Она засмеялась.

– А женщину тут так сфотографировали, что не определишь, – сказала с сожалением.

У меня в конверте была еще одна фотография. Та, где Веронику сфотографировали рядом с Андреем Михайловичем. И я показал ее директору.

– Тут другое дело, – одобрила она. – Тут уже можно рассмотреть.

Она всматривалась долго и вдруг подняла голову и сказала мне:

– Мне кажется, я ее видела.

– Правда? – воодушевился я.

– И не один раз, по-моему. Я даже с нею разговаривала. Она интересовалась Воронцовой.

– Правильно! – обмер я.

Жило во мне подозрение, что должно быть еще какое-то звено в этой удивительной цепочке необъяснимых и очень странных обстоятельств. Было что-то такое в судьбе несчастной Вероники, что загадочным образом поддерживало ее связь с судьбой людей, умерших двести лет тому назад, и не могло такого быть, чтобы она сама об этой связи не подозревала. Она или знала что-то, или догадывалась, или просто беспричинно верила – но неспроста ведь в последний день ее короткой жизни на ней оказалось платье, в котором двести лет назад неизвестный художник нарисовал графиню Воронцову. А если Вероника знала или даже просто догадывалась, она не могла не искать следов графини Воронцовой.

– Когда это было? – спросил я, боясь спугнуть удачу.

– Давно уже.

– Так! – подбодрил я ее.

– Полгода или год назад. Хотя погодите-ка…

Она задумалась и вдруг чему-то сильно удивилась.

– А знаете, ведь больше года! – произнесла женщина, округлив глаза. – Больше! Как летит время! Не замечаешь его даже.

Я не позволил ей отвлечься.

– Одна она была? Или с кем-то?

– Мне помнится – одна, – сказала директор.

– Интересовалась именно Воронцовой? Или чем-то еще?

– Графиней Воронцовой, это точно.

– Почему вам так запомнилось?

– Потому и запомнилось. У нас не Эрмитаж, экспозиция довольно скромная, посетителей бывает немного, а если кто зайдет, так пройдется по залам быстро и уходит. А тут женщина пришла, проявила интерес, долго расспрашивала…

– Вас? – быстро уточнил я.

– Да.

– Что спрашивала?

– Вопросов я не помню, – сказала директор, будто извиняясь. – Но я рассказывала ей много. Про Воронцову. По Ростопчина.

– Про Ростопчина? – встрепенулся я.

– Да.

Я придвинул ей фотографию, ткнул пальцем в изображение молодого красавца.

– Это вот Ростопчин, – сказал я.

Надо было видеть, как она заинтересовалась. Буквально вцепилась в фотокарточку.

– Ой, правда? Тот самый, что землями тут владеет? – запричитала она и стала баба бабой. – Ну надо же! Красавец! Я сразу сказала! Но он тогда не приезжал, я помню точно! А знаете что? Вы не могли бы мне эти фотографии оставить хотя бы на время?

– Зачем?

– Я девочкам нашим покажу. Сотрудницам. Может, кто и вспомнит.

Ей очень хотелось, чтобы я фотографии оставил. Не столько для того, чтобы мне помочь, сколько чтобы девочкам показать. Я был не против. Пусть посплетничают. А вдруг действительно кто-то что-то вспомнит.

Платон Порфирьевич Гуликов, владелец автомобиля «Запорожец» производства одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, был выбран Светланой в герои нашей передачи давным-давно, хотя он этого не знал, конечно. И одной из главных причин, по которым мы заприметили Гуликова, был как раз его автомобиль. Не то чтобы Платон Порфирьевич был ярым фанатом этой марки, ему деваться просто было некуда, потому что не с его смешной зарплатой было мечтать о том, чтобы купить себе, к примеру, «Ладу» или другой какой шедевр отечественного автопрома, и Гуликов, все это понимая, относился к своему сокровищу с бережливостью рачительного хозяина. Мы не собирались покушаться на святое и не хотели превратить в ходе съемок автомашину Гуликова в груду металлолома, но нам хотелось, чтобы «Запорожец» тоже в съемках участвовал, поскольку давно стал героем многочисленных анекдотов, и это тоже мы могли бы обыграть.

В один из дней Платон Порфирьевич вышел из подъезда своего дома, сел в «Запорожец», намереваясь отправиться по каким-то своим делам, но даже двигатель еще не успел завести, как вдруг к его машине подошел какой-то мужчина с картонной папочкой в руках и принялся внимательно разглядывать гуликовский «Запорожец», самого сидящего за рулем Гуликова в упор не замечая.

Мужчина не производил впечатления опасного криминального элемента и вообще имел вид заморыша в очках, жертвы бумажно-бухгалтерской работы, но папочки в его руках Платон Порфирьевич почему-то испугался, и отчего-то тревожно Гуликову сделалось.