Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Михаил Забоков

— Ciao, dolce signora, pronto.[1]

Чтобы установить так редко возникающее между людьми взаимопонимание, Мирыч, должно быть, заранее покопавшись в словаре, безупречно выстроила первую фразу:

— «Milan»![2]

Из глубин души продавца вырвался вопль безудержного восторга:

— «Milan»! О, mama mia![3]

У меня создалось впечатление, что этот парень, выходец из центральной Ломбардии, проведший в нелегких скитаниях по немытой Италии всё свое детство, отрочество и юность, сумел наконец обосноваться в ненавистном ему Риме, где даже бездомные собаки болеют за гребаный «Лацио» или «Рому», и — о чудо! — святая дева Мария впервые ниспослала ему поклонницу такого родного и близкого его сердцу «Милана».

Предвидя приятную беседу, Мирыч решила закрепить достигнутый успех первого шапочного знакомства, и на кажущемся ей ломбардийском диалекте проворковала:

— Futbolissimo![4]

— О![5] — только и сумел вымолвить продавец, едва не падая в обморок.

Казалось, еще одно неосторожное слово, произнесенное в адрес продавца на забытом для него за долгие годы мытарств по стране ломбардийском наречии, и его голова лопнет как перегретый паровой котел, в топку которого кочегар от щедрости души необдуманно зашвырнул лишнюю лопату угля.

Мирыч, решив, что пришла пора переходить к делу, чеканно произнесла:

— Dejan Savicevic![6]

Парень застонал. На его лице отразился мистический ужас перед неведомым роком судьбы. Глаза продавца наполнились слезами, а нервный зубовный скрежет свидетельствовал о неимоверной душевной муке, испытываемой всем его растерзанным существом. Голосом, полным вселенской безнадежности, он с тихой скорбью сказал:

— Scuzi, signora, no.[7]

Наступила могильная тишина, хотя в соседнем зале шел громкий телекомментарий к последнему туру чемпионата Италии. Потерянная, разочарованная, испытывающая горечь унижения, Мирыч стояла перед продавцом, словно обнаженная мадонна, которую лишили последней возможности прикрыть свою щемящую наготу единственно достойным ее целомудрия рубищем, — футболкой с 10 номером Деяна Савичевича, только что ушедшей в чьи-то грязные, липкие руки.

Увы, вечные непорочные ценности не выдержали испытания в этом «вечном городе» с его волчьим прошлым и миром чистогана в настоящем. Как прилежный потомок вскормившей его волчицы, усвоив с ее молоком главную заповедь капиталистического потребительского рынка — умри, но любой ценой продай товар, наш продавец быстрой походкой подошел к стойке и, решив, должно быть, что нам — да простят меня в который раз соседи по Федерации — татарам, то есть несчастным беженцам из многострадальной Югославии, один хрен, вытянул из кучи маек одну с 7 номером на тыльной стороне.

— Viva la Yugoslavia! Per favore…[8] — с притворной напыщенностью провозгласил он.

Гордому презрению Мирыча не было предела. Мало сказать, что этот макаронник впаривал ей вместо великого черногорца Деяна Савичевича заурядного хорвата Аллана Бокшича, но к тому же вместо заветных черно-красных цветов «Милана» он втюхивал ей желто-синюю «Парму». Впрочем, откуда мог знать этот парень, что представшая перед ним незнакомка, застенчиво прикрывавшая рукой обнаженную грудь, была не просто мадонной, а среди богоизбранных дев еще и непревзойденной почитательницей футбола, чье глубокое понимание данной игры восходило к тем достопамятным временам нашего с ней знакомства, когда, желая потрафить моему эстетическому вкусу, она рассказала только начинавший тогда пользоваться популярностью анекдот следующего содержания:

— Забредает как-то подвыпивший мужик в кинотеатр и уже с первыми титрами картины начинает громко храпеть. Его заботливо будят. Неимоверным усилием воли открывая глаза и весь приосаниваясь, он с беспокойством спрашивает у соседа: «Где это я?» — «В кинотеатре». — «А что за фильм?» — «Спартак». — «А Хусаинов играет?»

Мы вышли на улицу и, словно окаменелая глыба, застыли посреди тротуара. Непрерывный поток итальянцев, одетых от Версаче, Армани, Гуччи, Труссарди, Лапедузо, обтекал нас со всех сторон, не давая свыкнуться с мыслью, что можно находиться в общественном месте без нательной фуфайки от Савичевича.

— Может, зайдем в другой магазин? — полная решимости бросить вызов судьбе, предложила Мирыч.

— Тогда мы уж точно не поспеем на Piazza di Spagna, — взглянув на часы, предупредительно заметил я.

— Но как же мы пойдем туда, без майки? — простодушно вопросила Мирыч, охваченная искренним недоумением.

— В конце концов, на нас ведь всё же что-то надето, — ответил я, стараясь ее успокоить.

Мирыч с сомнением оглядела меня с головы до ног, и, действительно удостоверившись в том, что футбольной формы, которую если я и надевал, то всё равно оставался голым, — на мне нет, что она по причине отсутствия защитных сеток на кормовой палубе теплохода осталась дома, была вынуждена со мной согласиться.

— Ну что ж, — сказала она, — пойдем в чем есть.

Мы шли старинными кварталами сквозь темные арки домов, украшенных богатыми фасадами с мраморными карнизами и возвышающимися над ними изысканными фронтонами, любуясь стенами древних особняков, вдоль которых вытянулись стрелою портики с облицованными травертином колоннами; ступали по причудливым каменным виадукам, переброшенным над шумящими внизу водами Тибра; проходили мимо внезапно возникающих и сменяющих друг друга фонтанов, стел, обелисков…

Среди неизвестного множества скульптурных изображений впереди показалась чья-то до боли знакомая женская фигура. Установленная на невысоком постаменте из тесаного камня, за которым простиралось открытое пространство площади, она сливалась на уровне головы и плеч с нижним балконом расположенного на противоположном берегу реки городского палаццо. Приблизившись к кариатиде, я убедился, что она создана из плоти и крови, и сразу понял, откуда ее фигура показалась мне такой знакомой.

— Куда путь держим? — словно ожившая статуя, весело крикнула Николь.

— На Piazza di Spagna, — дружно отвечали мы, — в остерию, что пропитана величием русского духа. Пошли с нами.

— Нет уж, спасибо, мне этим лучше не злоупотреблять, с меня достаточно утренних оладушек, — так же бодро откликнулась Николь. — А впрочем, пошли, вы меня там сфотографируете на фоне лестницы, — внезапно передумала она, тут же соскакивая с ловкостью попрыгуньи-стрекозы с каменного возвышения.

Дальше наш путь уже проходил под аккомпанемент безнатужного, но и непрерывного повествования Николь о страшных препонах, чинимых ей вторым мужем в ту нелегкую годину испытания их брака, когда она пробовала себя в качестве художника-модельера.

— Я просто выбивалась из сил ежедневно ему повторять, — бурно делилась Николь своим семейным опытом, — что необходимой линией женского платья является нагрудная вытачка, которая на основной выкройке расположена по линии плеча, а уж при моделировании по выбранному фасону она может быть перенесена куда угодно: на линию талии, в бок, пройму, горловину, под вставку, в рельеф, и делать это надо так, чтобы перенос вытачки пришелся точно в разрез, хотя, особо подчеркивала я, вытачки по линии талии не возбраняется убирать и в линии фасона, например в рельефные швы или подрезы. Но сколько бы я ни говорила, он упрямо твердил, что такая заумь ему по барабану. Как вам это нравится! Но что больше всего меня в нем удручало, так это то, что он не видел ни малейшей разницы между моделированием юбок с шестью прямыми вытачками и двухшовных без вытачек…

— Да, здесь он, конечно, дал маху! — соболезнующе рассудил я. — А не могли бы вы всё же уточнить, — с серьезным видом, как закройщик к закройщице, обратился я к Николь, — в чем состояла его главная, принципиальная ошибка в браке?

— Ну как же! — взъерепенилась Николь, ошеломленная чудовищными пробелами в моем портняжном образовании. — Он совсем не замечал во мне женщины, о чем я постоянно ему напоминала рекомендуемыми для фигур с большой разницей в объемах талии и бедер восемью вытачками на прямых юбках.

Я хотел было незаметно поотстать, чтобы самолично засвидетельствовать эту разницу, но тут неожиданно услышал чей-то радостный девичий крик:

— А, попались!

Сзади на пятки нам наступали Инга с Васей.

— Куда намылились, скитальцы? — живо спросила Инга.

— На Piazza di Spagna, — хором протрубили мы в ответ.

— А что вы там забыли? — бойко поинтересовалась она.

— Есть там одна остерия, «там русский дух… там Русью пахнет!» — пояснил я наш необычный выбор.

— А, по Пушкину соскучились!

— По Гоголю.

— Если честно сказать, я бы тоже сейчас не отказалась от галушек со сметаной, — мечтательно пропела Инга.