Вернуться по следам - Глория Му

«Как же он этого добился? – думала я. – Как у него вышло?»

Все говорили, что дедушка и бабушка – не пара, потому что дедушка такой хороший и добрый, а бабушка – змея. Впрочем, при дедушке никто не смел говорить о бабушке дурно – это единственное, что могло его разозлить, а в гневе мой дедушка был страшен, как всякий человек, который редко гневается.

Бабушка с дедушкой, несмотря на все эти разговоры, любили друг друга и жили вместе вот уже пятьдесят лет.

Дедушка всегда привозил ей подарочки из своих поездок или просто белые розы, садился в кресло рядом с ее столом и рассказывал ей всякое, а бабушка слушала его, наклонив голову, и с губ ее сходила вечная презрительная гримаса.

Остальным миром бабушка была недовольна. Он был нехорош, слишком шумен, и там никто не умел себя вести достойно и относиться к бабушке с должным уважением. Бабушке все было все равно, как сказал мне сегодня утром желтоглазый мальчик.

Когда же мне будет все все равно?

Я перевела взгляд на маму, ожидая, что вот сейчас на меня обрушатся ругань и всякие заслуженные кары.

Я не умела просить, и спорить, и ныть. Если мне что-то запрещали, я этого не делала или сама находила способ обойти запрет. Но сейчас я не знала, как быть.

«Господи, – подумала я в отчаянии, – или Дед Мороз, или кто-нибудь… На помощь… Помогите…»

– Не бойся, Глория, – сказала мама, – не бойся. Мы его оставим…

– Да, оставим, – сказал дедушка.

– Мы тут подумали… – сказала мама.

– У нас было время, – хохотнул отчим.

– …что ты научишь его вести себя прилично, да? Так пусть остается, если ты хочешь. Будет тебе подарок на день рождения… У тебя же скоро день рождения…

– А мы не знали, что дарить, – сказал дедушка. – Разве с тобой разберешь? Другие дети вон ноют и ноют и клянчат, а ты молчишь как рыба, мы и не знали, чего ты хочешь. Думали – велосипед, но сомневались…

– Так пусть будет собачка, – сказала мама.

– Маленькая черная собачка, – сказал ехидно отчим.

– А то, что он выбежал, это я сама виновата, – сказала мама. – Ты же написала записку… записки… А я подумала – бедная собачка, наверное, кушать хочет… А он как рявкнет! И загнал меня к дедушке с бабушкой… А дядя Степан на него стулом замахнулся…

– Я пробился к двери, – гордо сказал дядя Степан, – думал, открою – он и выскочит…

– Умно, нечего сказать, – проворчал дед, – а если б он там кого уел?

– Но он не выскочил, – вздохнул дядя Степан. – Я об него стул сломал… Сильный, гад… И тоже был вынужден ретироваться.

– А песик лег под дверью и не выпускал нас, – сказала мама. – А дедушка тогда сказал, что песик очень умный, просто неученый еще, и надо его оставить.

– Песик! – Отчим насмешливо покрутил головой.

– Я знала, что ты расстроишься. – Мама поправила мне бантики. – Вон, бледненькая… Не бойся. Пусть будет собачка, мы не против. На день рожденья. Ты учишься хорошо и ведешь себя хорошо. Вон другие дети… а ты – никогда… Так что пусть.

– Спасибо, – сказала я и подумала: «Спасибо, Дед Мороз и Господи и кто там еще – не знаю. За мной должок».

Я взяла совок и веник, все прибрала в коридоре и помыла пол, пока мама разогревала обед – потому что из-за Ричарда никто так и не пообедал после работы.

А потом мы с Ричардом побежали на конюшню.

Я вот постоянно говорю «побежали», «помчались» и «понеслись», да? Но дело в том, что я действительно почти всегда перемещалась бегом. Мама сердилась на меня и говорила, что если бы я правильно рассчитывала время, то мне не пришлось бы носиться как угорелой.

– А как его рассчитывать, время это, если его все равно мало? – жаловалась я деду за завтраком. – Никак все дела в день не влезают. Мало его. Пусть бы он был длиннее в два раза или меня было две… А так…

Дед улыбался, откидывался на спинку стула и вздыхал:

– Ничего. Это по малолетству.

– Что по малолетству, дедушка?

– Короткие дни. У молодых день короткий, а чем старше человек – тем длиннее день… У бабушки твоей или у меня день тянется и тянется, дли-и-и-инный, конца и краю ему нет… День длинный, а время улетает… И не удержишь, и не вернешь… И тоскуешь по тем коротким дням… Как бабушка твоя говорит – раньше было нечего надеть, а теперь некуда ходить… Ничего. Бегай, пока бегается…

Я припустилась к конюшне во всю прыть, думая, что вот сейчас Бабай посмотрит на меня – как камнем кинет за опоздание, но никакого Бабая на конюшне не оказалось.

– Так уехал, – сказал Геша, – он же ж говорил, что уедет. По новую кобылу. Сказал, дней пять его не будет. Малышню на Юльку оставил, а тебя – при мне на посылках, да тут еще трех конячек надо поработать, из новых которые.

– Понятно… Ну, давай. Кого работать-то?

– Да никого… Хватит уже на сегодня… приключениев. Ох, и денек выдался, ох и денек – мама не горюй… Хватит. Пусть сидят по шконкам. Зоську вон свою по лесу погоняй, – последние погожие дни, потом все, дожди, да холод, да грязь…

– А с этим крокодилом что делать? – кивнула я на Ричарда. – С собой взять или на тебя кинуть? Он и к лошади пока не привык, и вообще…

– А как же он привыкнет, если ты его приучать не будешь? Не, бери. Научится, некуда ему деваться, теперь у него жизнь такая по-любому будет – при конях. Тем больше, что кобылу сильно гонять не надо, она и так уработанная, как раз неспешно, рыськой, прогуляетесь, ему и попроще будет.

И мы поехали в лес.

Ричард, правда, чувствовал себя не очень уверенно, сторонился Зоськи, поглядывал на нее недоверчиво. Зоська же, привычная к собакам, знай себе рысила по лесной тропинке, усеянной багряными и золотыми листьями.

Зоська очень любила шляться по парку: после вечного круга манежа, после выгонов, не то чтобы тесных, но знакомых до последнего чудом уцелевшего кустика одуванчиков, эта жалкая тень свободы – иду куда хочу, сворачиваю где вздумается – радовала кобылу и словно давала ей новые силы.

Ричард освоился, деловито шуршал носом в листьях, шарахался по кустам, обгонял нас, возвращался, кружил лисицей и почти перестал обращать внимание на лошадь – что было большой ошибкой с его стороны.

Зоська шла широкой, свободной рысью и каждый раз, когда пес выскакивал на тропинку у нее перед носом, сбивалась с шага и злилась, да еще ей приходилось закладывать вираж, чтобы обойти Ричарда, так что в конце концов ей это надоело.

Когда пес снова выскочил из кустов и загородил ей дорогу, Зоська вытянула шею как злобная гусыня и резко куснула его за круп. Пес с визгом откатился в сторону, Зоська же, удовлетворенно гоготнув, ускорила шаг.

Я спрыгнула на ходу, крикнув лошади вслед:

– Стой, кусачая гадость! – и ломанулась за собакой в кусты.

Ричард сидел на обочине и зализывал укушенную задницу; выглядел он испуганным и растерянным. Увидев меня, заскулил как щенок и сунулся мне в руки.

– Бедный ты мой, бедный! – Я плюхнулась в листья и обняла его за шею. – Напугался? Ну надо же, как не повезло… За весь день никого не тяпнул, а тут вдруг самого укусили! Бедный мальчик. – Я осторожно раздвинула шерсть в месте укуса и вздохнула с облегчением – там был едва заметный след от Зоськиных зубов, а ведь лошади здорово кусаются. Мало я видела, что ли, беспалых конюхов? Но Зоська, видно, хотела просто поучить Ричарда, поэтому всего лишь легонько прихватила.

Тут раздался шорох, и сквозь кусты просунулась лошадиная морда. Зоське надоело торчать на тропинке одной, она хотела гулять дальше, вот и пошла меня искать. Ричард сжался, заскандалил из-под моей руки неожиданно тонким голосом:

– Ай-ай-ай! А-я-я-я-я-яй!

– Тихо, тихо. – Я погладила пса. – А что ей было делать? Ты же кидаешься под ноги, как суслик! Пойдем, я тебе покажу, как надо бегать с лошадью…

Ричард выполз из кустов неохотно – хвост под брюхом, уши прижаты, – бросая на Зоську искоса опасливые взгляды.

Я отстегнула у Зоськи с недоуздка повод, чтоб он зря не болтался и не мешал лошади, протянула через ошейник Ричарда и оба конца зажала в руке – получился такой коротенький поводок.

Хлопнув кобылу по крупу и наказав ей: «Вперед. Рысью. Не спеши», я побежала рядом с Зоськой, и пес вынужден был бежать за мной.

– Вот видишь? Так надо. Можно обгонять ее, но держись чуть в стороне, чтобы не мешать, понимаешь? – Я, само собой, не надеялась, что Ричард меня понимает, просто применила «лошадиный» метод – спокойной, ласковой речью хотела успокоить пса. Никак нельзя было допустить, чтобы этот случайный его испуг перерос в постоянный страх перед лошадьми.

Так мы и бежали в рядочек, выстроившись по росту – Зоська, я и собака, – по осеннему парку. Легкие сухие листья танцевали в воздухе, словно гонимые ветром мертвые бабочки, ветви деревьев змеились в небе, точно трещины в дымчато-голубом прибалтийском фаянсе, и воздух – прохладный, вечерний воздух сентября – было так вкусно глотать на бегу.

Ричард был храбрым псом и быстро пришел в себя. Он наслаждался бегом и думать забыл о своих страхах – ведь ему, должно быть, тоже не хватало простора и воли, когда он сидел на цепи.