Поэзия Серебряного века (Сборник) - Сборник

Владислав Ходасевич

(1886–1939)

Владислав Фелицианович Ходасевич – поэт, критик, мемуарист, переводчик. Первые его стихи появились в московском альманахе “Гриф” (1905), а первая книга “Молодость”, которую сам поэт впоследствии считал ученической, вышла в 1908 г. На раннем этапе творчества был близок к московским символистам. Затем в его поэзии стала преобладать последовательная традиционность и безмятежность, восходящая к лирике пушкинской поры.

В дальнейшем стихи Ходасевича претерпели резкие изменения. В самой значительной его книге доэмигрантского периода “Путем зерна” (1920) вместо расхожих штампов появляется уверенная отточенность слова, банальные поэтические ситуации заменяются чрезвычайно резким соединением повседневной жизни с запредельным духовным опытом. Книга Ходасевича “Тяжелая лира” (1922), где новый стиль поэта был доведен едва ли не до канона, увидела свет, когда ее автор уже находился в эмиграции.

* * *

Вокруг меня кольцо сжимается,Неслышно подползает сон…О, как печально улыбается,Скрываясь в занавесях, он!Как заунывно заливаетсяВ трубе промерзлой – ветра вой!Вокруг меня кольцо сжимается,Вокруг чела Тоска сплетаетсяМоей короной роковой.

18 ноября 1906В моей стране

Посв<ящается> Муни[504]

Мои поля сыпучий пепел кроет.В моей стране печален страдный день.Сухую пыль соха со скрипом роет,И ноги жжет затянутый ремень.

В моей стране – ни зим, ни лет, ни весен,Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.Там круглый год владычествует осень,Там – серый свет бессолнечных лучей.

Там сеятель бессмысленно, упорно,Скуля как пес, влачась как вьючный скот,В родную землю втаптывает зерна —Отцовских нив безжизненный приплод.

А в шалаше – что делать? Выть да охать,Точить клинок нехитрого ножаДа тешить женщин яростную похоть,Царапаясь, кусаясь и визжа.

А женщины, в игре постыдно-блудной,Открытой всем, все силы истощив,Беременеют тягостно и нудноИ каждый год родят, не доносив.

В моей стране уродливые детиРождаются, на смерть обречены.От их отцов несу вам песни эти.Я к вам пришел из мертвенной страны.

9 июня 1907Лидино[505]* * *

“Вот в этом палаццо жила Дездемона…”Все это неправда, но стыдно смеяться.Смотри, как стоят за колонной колоннаВот в этом палаццо.

Вдали затихает вечерняя Пьяцца,Беззвучно вращается свод небосклона,Расшитый звездами, как шапка паяца.

Минувшее – мальчик, упавший с балкона…Того, что настанет, не нужно касаться…Быть может, и правда – жила ДездемонаВот в этом палаццо?..

5 мая 1914На ходу

Метель, метель… В перчатке – как чужаяЗастывшая рука.Не странно ль жить, почти что осязая,Как ты близка?

И все-таки бреду домой с покупкой,И все-таки живу.Как прочно все! Нет, он совсем не хрупкий,Сон наяву!

Еще томят земные расстоянья,Еще болит рука,Но все ясней, уверенней сознанье,Что ты близка.

7 февраля 1916Путем зерна

Проходит сеятель по ровным бороздам.Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно,Но в землю черную оно упасть должно.

И там, где червь слепой прокладывает ход,Оно в заветный срок умрет и прорастет.

Так и душа моя идет путем зерна:Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.

И ты, моя страна, и ты, ее народ,Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, —

Затем, что мудрость нам единая дана:Всему живущему идти путем зерна.

23 декабря 1917* * *

Горит звезда, дрожит эфир,Таится ночь в пролеты арок.Как не любить весь этот мир,Невероятный Твой подарок?

Ты дал мне пять неверных чувств,Ты дал мне время и пространство,Играет в мареве искусствМоей души непостоянство.

И я творю из ничегоТвои моря, пустыни, горы,Всю славу солнца Твоего,Так ослепляющего взоры.

И разрушаю вдруг шутяВсю эту пышную нелепость,Как рушит малое дитяИз карт построенную крепость.

4 декабря 1921* * *

Играю в карты, пью вино,С людьми живу – и лба не хмурю.Ведь знаю: сердце все равноЛетит в излюбленную бурю.

Лети, кораблик мой, лети,Кренясь и не ища спасенья.Его и нет на том пути,Куда уносит вдохновенье.

Уж не вернуться нам назад,Хотя в ненастье нашей ночи,Быть может, с берега глядятОдни нам ведомые очи.

А нет – беды не много в том!Забыты мы – и то не плохо.Ведь мы и гибнем и поемНе для девического вздоха.

4–6 февраля 1922Перед зеркалом

Nel mezzo del cammin di nostra vita.[506]

Я, я, я. Что за дикое слово!Неужели вон тот – это я?Разве мама любила такого,Желто-серого, полуседогоИ всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летомТанцевавший на дачных балах, —Это я, тот, кто каждым ответомЖелторотым внушает поэтамОтвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные спорыВсю мальчишечью вкладывал прыть, —Это я, тот же самый, которыйНа трагические разговорыНаучился молчать и шутить?

Впрочем – так и всегда на срединеРокового земного пути:От ничтожной причины – к причине,А глядишь – заплутался в пустыне,И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжкамиНа парижский чердак загнала.И Виргилия нет за плечами, —Только есть одиночество – в рамеГоворящего правду стекла.

18–23 июля 1924Париж* * *

В последний раз зову Тебя: явисьНа пиршество ночного вдохновенья.В последний раз: восхить меня в ту высь,Откуда открывается паденье.

В последний раз! Нет в жизни ничегоСвятее и ужаснее прощанья.Оно есть агнец сердца моего,Влекомый на закланье.

В нем прошлое возлюблено опятьС уже нечеловеческою силой.Так пред расстрелом сын объемлет матьНад общей их могилой.

13 февраля 1934Париж

Марина Цветаева

(1892–1941)

Марина Ивановна Цветаева – поэтесса трагического склада, трагической судьбы. Романтик по строю души, она не принимала “организованного насилия” поэтических школ. Отвергая любую структуру, она признавала любую стихию: природу, язык… Темперамент, бунтарский дух, принципиальная независимость, откровенная страсть, стилистическое своеобразие делают поэзию Цветаевой масштабным явлением в истории русской литературы.

В 1922 году Цветаева эмигрировала, но тоска по родине заставила ее вернуться в Россию (1939). Однако аресты близких, одиночество, война, эвакуация превысили меру душевных сил поэтессы. В 1941 году в Елабуге она покончила с собой.

* * *

Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала – тоже!Прохожий, остановись!

Прочти – слепоты куринойИ маков набрав букет —Что звали меня МаринойИ сколько мне было лет.

Не думай, что здесь – могила,И я появлюсь, грозя…Я слишком сама любилаСмеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,И кудри мои вились…Я тоже была, прохожий!Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикийИ ягоду ему вслед:Кладбищенской земляникиКрупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!Ты весь в золотой пыли…– И пусть тебя не смущаетМой голос из-под земли.

3 мая 1913* * *

Моим стихам, написанным так рано,Что и не знала я, что я – поэт,Сорвавшимся, как брызги из фонтана,Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,В святилище, где сон и фимиам,Моим стихам о юности и смерти,– Нечитанным стихам! —

Разбросанным в пыли по магазинам,Где их никто не брал и не берет,Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед.

Май 1913* * *

Уж сколько их упало в бездну,Разверзстую вдали!Настанет день, когда и я исчезнуС поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,Сияло и рвалось:И зелень глаз моих, и нежный голос,И золото волос.

И будет жизнь с ее насущным хлебом,С забывчивостью дня.И будет все – как будто бы под небомИ не было меня!

Изменчивой, как дети, в каждой мине,И так недолго злой,Любившей час, когда дрова в каминеСтановятся золой,

Виолончель и кавалькады в чаще,И колокол в селе…– Меня, такой живой и настоящейНа ласковой земле!

К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,Чужие и свои?! —Я обращаюсь с требованьем верыИ с просьбой о любви.

И день и ночь, и письменно и устно:За правду да и нет,За то, что мне так часто – слишком грустноИ только двадцать лет,

За то, что мне – прямая неизбежность —Прощение обид,За всю мою безудержную нежностьИ слишком гордый вид,

За быстроту стремительных событий,За правду, за игру…– Послушайте! – еще меня любитеЗа то, что я умру.

8 декабря 1913Бабушке

Продолговатый и твердый овал,Черного платья раструбы…Юная бабушка, кто целовалВаши надменные губы?

Руки, которые в залах дворцаВальсы Шопена играли…По сторонам ледяного лицаВолосы в виде спирали.

Темный, прямой и взыскательный взгляд.Взгляд, к обороне готовый.Юные женщины так не глядят.Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,И невозможностей – сколько? —В ненасытимую прорву земли,Двадцатилетняя полька![507]

День был невинен, и ветер был свеж.Темные звезды погасли.– Бабушка! – Этот жестокий мятежВ сердце моем – не от вас ли?..

4 сентября 1914Из ЦИКЛА “П. Э.”[508]6

Осыпались листья над Вашей могилой,И пахнет зимой.Послушайте, мертвый, послушаете, милый:Вы все-таки мой!

Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!Луна высока.Мой – так несомненно и так непреложно,Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром раноК больничным дверям.Вы просто уехали в жаркие страны,К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!Смеюсь над загробною тьмой!Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стертыНа траурных лентах слова.И, если для целого мира Вы мертвый, —Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду!– Что ленты от Ваших венков! —Я Вас не забыла и Вас не забудуВо веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,Я знаю тщету.– Письмо в бесконечность. – Письмов беспредельность. —Письмо в пустоту.

4 октября 1914Из цикла “Подруга"[509]2

Под лаской плюшевого пледаВчерашний вызываю сон.Что это было? – Чья победа?Кто побежден?

Всё передумываю снова,Всем перемучиваюсь вновь.В том, для чего не знаю слова,Была ль любовь?

Кто был охотник? Кто – добыча?Всё дьявольски-наоборот!Что понял, длительно мурлыча,Сибирский кот?

В том поединке своеволийКто, в чьей руке был только мяч?Чье сердце – Ваше ли, мое ли —Летело вскачь?

И все-таки – что ж это было?Чего так хочется и жаль?Так и не знаю: победила ль?Побеждена ль?

23 октября 191415

Хочу у зеркала, где мутьИ сон туманящий,Я выпытать – куда Вам путьИ где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,И Вы – на палубе…Вы – в дыме поезда… ПоляВ вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,Над ними – вороны…– Благословляю Вас на всеЧетыре стороны!

3 мая 1915* * *

Мне нравится, что Вы больны не мной,[510]Мне нравится, что я больна не Вами,Что никогда тяжелый шар земнойНе уплывет под нашими ногами.Мне нравится, что можно быть смешной —Распущенной – и не играть словами,И не краснеть удушливой волной,Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что Вы при мнеСпокойно обнимаете другую,Не прочите мне в адовом огнеГореть за то, что я не Вас целую.Что имя нежное мое, мой нежный, неУпоминаете ни днем ни ночью – всуе…Что никогда в церковной тишинеНе пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо Вам и сердцем и рукойЗа то, что Вы меня – не зная сами! —Так любите: за мой ночной покой,За редкость встреч закатными часами,За наши не-гулянья под луной.За солнце, не у нас над головами, —За то, что Вы больны – увы! – не мной,За то, что я больна – увы! – не Вами!

3 мая 1915Из цикла “Стихи к Блоку"1

Имя твое – птица в руке,Имя твое – льдинка на языке.Одно единственное движенье губ,Имя твое – пять букв.Мячик, пойманный на лету,Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,Всхлипнет так, как тебя зовут.В легком щелканье ночных копытГромкое имя твое гремит.И назовет его нам в високЗвонко щелкающий курок.

Имя твое – ах, нельзя! —Имя твое – поцелуй в глаза,В нежную стужу недвижных век,Имя твое – поцелуй в снег.Ключевой, ледяной, голубой глоток.С именем твоим – сон глубок.

15 апреля 191615

Без зова, без слова, —Как кровельщик падает с крыш.А может быть, сноваПришел, – в колыбели лежишь?

Горишь и не меркнешь,Светильник немногих недель…Какая из смертныхКачает твою колыбель?

Блаженная тяжесть!Пророческий певчий камыш!О, кто мне расскажет,В какой колыбели лежишь?

“Покамест не продан!” —Лишь с ревностью этой в умеВеликим обходомПойду по российской земле.

Полночные страныПройду из конца и в конец.Где рот-его-рана,Очей синеватый свинец?

Схватить его! Крепче!Любить и любить его лишь!О, кто мне нашепчет,В какой колыбели лежишь?

Жемчужные зерна,Кисейная сонная сень.Не лавром, а терном —Чепца острозубая тень.

Не полог, а птицаРаскрыла два белых крыла!– И снова родиться,Чтоб снова метель замела?!

Рвануть его! Выше!Держать! Не отдать его лишь!О, кто мне надышит,В какой колыбели лежишь?

А может быть, ложенМой подвиг, и даром – труды.Как в землю положен,Быть может, – проспишь до трубы.

Огромную впалостьВисков твоих – вижу опять.Такую усталость —Ее и трубой не поднять!

Державная пажить,Надежная, ржавая тишь.Мне сторож покажет,В какой колыбели лежишь.

22 ноября 1921Из цикла “Стихи о Москве”9

Красною кистьюРябина зажглась.Падали листья.Я родилась.

Спорили сотниКолоколов.День был субботний:Иоанн Богослов.

Мне и донынеХочется грызтьЖаркой рябиныГорькую кисть.

16 августа 1916Из цикла “Бессонница"10

Вот опять окно,Где опять не спят.Может – пьют вино,Может – так сидят.Или просто – рукНе разнимут двое.В каждом доме, друг,Есть окно такое.

Крик разлук и встреч —Ты, окно в ночи!Может – сотни свеч,Может – три свечи…Нет и нет умуМоему – покоя.И в моем домуЗавелось такое.

Помолись, дружок, за бессонный дом,За окно с огнем!

23 декабря 1916Две песни2

Вчера еще в глаза глядел,А нынче – все косится в сторону!Вчера еще до птиц сидел, —Все жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,Живой, а я остолбенелая.О вопль женщин всех времен:“Мой милый, что тебе я сделала?!”

И слезы ей – вода, и кровь —Вода, – в крови, в слезах умылася!Не мать, а мачеха – Любовь:Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,Уводит их дорога белая…И стон стоит вдоль всей земли:“Мой милый, что тебе я сделала?”

Вчера еще – в ногах лежал!Равнял с Китайскою державою!Враз обе рученьки разжал, —Жизнь выпала – копейкой ржавою!

Детоубийцей на судуСтою – немилая, несмелая.Я и в аду тебе скажу:“Мой милый, что тебе я сделала?”

Спрошу я стул, спрошу кровать:“За что, за что терплю и бедствую?”“Отцеловал – колесовать:Другую целовать”, – ответствуют.

Жить приучил в самом огне,Сам бросил – в степь заледенелую!Вот что ты, милый, сделал мне!Мой милый, что тебе – я сделала?

Всё ведаю – не прекословь!Вновь зрячая – уж не любовница!Где отступается Любовь,Там подступает Смерть-садовница.

Само – что дерево трясти! —В срок яблоко спадает спелое…– За всё, за всё меня прости,Мой милый, – что тебе я сделала!

14 июня 1920* * *

Тоска по родине! ДавноРазоблаченная морока!Мне совершенно все равно —Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домойБрести с кошелкою базарнойВ дом, и не знающий, что – мой,Как госпиталь или казарма.

Мне все равно, каких средиЛиц – ощетиниваться пленнымЛьвом, из какой людской средыБыть вытесненной – непременно —

В себя, в единоличье чувств.Камчатским медведём без льдины —Гд е не ужиться (и не тщусь!),Гд е унижаться – мне едино.

Не обольщусь и языкомРодным, его призывом млечным.Мне безразлично – на какомНепонимаемой быть встречным!

(Читателем, газетных тоннГлотателем, доильцем сплетен…)Двадцатого столетья – он,А я – до всякого столетья!

Остолбеневши, как бревно,Оставшееся от аллеи,Мне все – равны, мне всё – равно,И, может быть, всего равнее —

Роднее бывшее – всего.Все признаки с меня, все меты,Все даты – как рукой сняло:Душа, родившаяся – где-то.

Так край меня не уберегМой, что и самый зоркий сыщикВдоль всей души, всей – поперек!Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,И всё – равно, и всё – едино.Но если по дороге – кустВстает, особенно – рябина…

3 мая 1934

О сборнике