Бесы: Роман-предупреждение - Людмила Сараскина

285

— Выходит, стало быть, что и вы не противоречите? — обратился Верховенский к хромому. — Я не то чтобы… — покраснел было несколько тот, — но я если и согласен теперь со всеми, то единственно, чтобы не нарушить…» На наших глазах многоголосица превращается в унисон, дискуссия вырождается в единомыслие, платформа Петра Степановича набирает абсолютное большинство голосов. Ме ханизм принятия единогласных решений под руководством искусного дирижера срабатывает успешно. Соблазн органи зационного единства, мираж групповой солидарности, лакей ство мысли и стыд собственного мнения 1 толкают разнокали берных «наших» под одно общее знамя: пусть все не то и не так, зато все вместе. Очевидно: Петр Верховенский одер живает победу и берет власть над «нашими», потому что они ему позволили это сделать. Впрочем, именно на такой эффект он и рассчитывал: «Да, именно с этакими и возможен успех. Я вам говорю, он у меня в огонь пойдет, стоит только прикрикнуть на него, что недоста точно либерален» 2. И это была именно та опасность, о которой предупреждал Степан Трофимович: «Если у вас гильотина на первом плане и с таким восторгом, то это единственно потому, что рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее!» Идеи, собственно, и не было. Идеологический миф обнару живал нищету и беспомощность мысли, запутывался в трех соснах логических лесов. Идеология смуты, ведя поиски цар ства справедливости, упиралась в тупики безграничного произ вола, декларировала отказ от ценностей гуманистических и де мократических, насаждала тоталитаризм и насилие. В сущно сти, под знаменем этой идеологии смута, намереваясь ради кально срезать сто миллионов голов, принимала окраску той среды, от которой она хотела отмежеваться, — все то же, только удесятеренное самовластие, все то же разделение обще ства на разряды, все та же участь великого народа — быть ра бом авторитарного государства. Своевольно предрешив буду- 1 «Ну и наконец, самая главная сила — цемент, все связующий, — это стыд собственного мнения, — прогнозирует Петр Степанович перед сходкой. — Вот это так сила!.. Ни одной собственной идеи не осталось ни у кого в голове! За стыд почитают». 2 Едва добившись «морально-политического единства», Петр Степанович изощренно издевается над «единомышленниками», презирая их за голово кружительно легкую победу: «Вот вы все таковы! Полгода спорить готов для либерального красноречия, а кончит ведь тем, что вотирует со всеми!.. А, мо жет, потом и обидитесь, что скоро согласились? Ведь это почти всегда так у вас бывает».

286

щее человечества «в духе прокламаций», бесы-самозванцы, одолеваемые нетерпением и жаждой немедленного преобразо вания мира и человека по приказу, переходят от идейных споров и «выработки мировоззрения» к политической практи ке. Идеологи уступают место политикам. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ПОЛИТИКА Политическая биография Петра Верховенского туманна и темна. Его прошлое возникает из странных слухов, недомол вок и двусмысленностей, его фигура «заграничного революцио нера» имеет некий непонятный изъян, отбрасывая зловещую тень на все, что он делает и говорит в романе. С одной стороны, участвовал в составлении какой-то подметной прокламации, был притянут к делу и бежал (?) в Швейцарию, с другой — регулярно и по точному женевскому адресу получал из России деньги, а спустя четыре года возвратился домой; стало быть, не стал эмигрантом и не был ни в чем обвинен. Более того, «бывший революционер», известный как будто по загранич ным изданиям и конгрессам, «явился в любезном отечестве не только без всякого беспокойства, но чуть ли не с поощрения ми». Слух же о том, будто Петр Степанович где-то принес по каяние и получил отпущение, назвав несколько прочих имен, и «успел уже заслужить вину, обещая и впредь быть полезным отечеству», — не тайна для «наших»; с подачи Липутина эта информация известна им всем. Однако сомнительная репутация Петра Верховенского, шлейф предательства и ренегатства, подозрения в связях с охранкой и разного рода фальсификации не мешают «нашим» признать Петрушу «двигателем» и вождем: слишком лестно и соблазнительно иметь шефом уполномоченного из загранично го центрального комитета. Организация, которую за краткий период пребывания в России сумел слепить Петр Степанович, составила двадцать человек, или четыре «пятерки». Но ни один из членов групп не знает истинных масштабов организации; в основе ее по строения лежит принцип блефа — легенда о едином центре и огромной сети: «пятеро деятелей составили свою первую кучку с теплою верой, что она лишь единица между сотнями и тыся чами таких же пятерок, как и ихняя, разбросанных по России, и что все зависят от какого-то центрального, огромного, но тай ного места, которое в свою очередь связано органически с ев ропейскою всемирною революцией». Важен, однако, не столько тот факт, что на момент дея-

288

10 Л. Сараскина

тельности Петра Степановича в губернском городе он был все го-навсего бес-подпольщик и провокатор-самозванец, не имею щий никаких полномочий; важна политическая программа, принципы и структура организации, которую он стремится создать. Поэтому, реконструируя политический образ пре тендента на власть, оставим в стороне его генетическую связь с реальным прототипом С. Г. Нечаевым (как проблему хорошо освоенную и документированную) и сосредоточимся на тех художественных чертах Петра Верховенского, кото рые интересовали Достоевского; таким образом, в центре вни мания окажется тип политического деятеля смуты, ставший, в свою очередь, как бы прообразом реальных исторических лиц «постдостоевского» периода. Стремление же увидеть фено мен Петра Верховенского в исторической перспективе, так сказать, в свете предвидений Достоевского, оправдано общим пафосом «Бесов» — романа-предупреждения. Итак, в основе организации, которую хочет создать Петр Верховенский, лежит принцип иерархического централизма с диктатурой центра. Объеди ненная уставом и программой, она задумана как общество то тального интеллектуального послушания, как собрание «едино мыслящих». Чтобы внутри организации не возникало инако мыслия, тем паче — оппозиции, все ее члены должны, «если надо, наблюдать и замечать друг за другом»: кроме того, каж дый «обязан высшим отчетом», то есть отчетом только снизу наверх. Таким образом, система широчайшего взаимного по литического контроля, насаждаемая Петром Верховенским и реализуемая как непрерывная слежка членов организации друг за другом, не распространялась только на самого органи затора. Являясь уставной обязанностью члена организации, донос и слежка должны были быть не только священным дол гом, но и способом выживания. «Там, куда мы идем, членов кружка всего четверо. Осталь ные, в ожидании, шпионят друг за другом взапуски и мне пере носят. Народ благонадежный. Все это материал, который надо организовать…» — поясняет ситуацию Ставрогину Петр Вер ховенский. Мощным рычагом кадровой политики организации должно было стать ее поголовное обюрокрачивание. Не стихийно, а как раз планомерно надеется Петр Степанович внедрить бюрократические принципы в структуру «пятерок»: «…первое, что ужасно действует, — это мундир. Нет ничего сильнее мундира. Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казначеи, председатели, 10*

291

регистраторы, их товарищи — очень нравится и отлично при нялось». Зная изнутри нравы и принципы общества, его бюро кратические повадки, Шатов зло иронизирует, не ведая, разу меется, какую страшную и пророческую правду провидит в своем негодовании: «О, у них все смертная казнь и все на пред писаниях, на бумагах с печатями, три с половиной человека подписывают», — сообщает он о механизмах внесудебных ре шений и технике приговоров. Социалистическому идеалу как некой отвлеченной, абст рактной идее Петр Верховенский отводит место сугубо под собное. От него — от идеала — должна остаться словесная оболочка, идейный антураж. Утилизация социалистической идеи, использование социалистической фразеологии необхо димо ему в силу «чувствительности» к этой идее многих ее приверженцев. «Следующая сила, разумеется, сентименталь ность. Знаете, — уверяет Петруша Ставрогина, — социализм у нас распространяется преимущественно из сентименталь ности». Сам же Петр Степанович чужд какой бы то ни было идеологической чувствительности и сентиментальности и с восторгом приемлет формулу Кармазинова: «В сущности наше учение есть отрицание чести… откровенным правом на бес честье всего легче русского человека за собой увлечь можно». Обосновать это право как свободу от моральных норм, препят ствий и обязательств, приучить организацию действовать лю быми средствами становится актуальнейшей политической за дачей. Борьба за цель, не боящаяся никаких средств, отрица ние нравственных соображений, если они не увязываются с интересами организации или тем более противоречат ей, про возглашаются как новое революционное слово, как стратегия и тактика смуты. Старые тезисы Раскольникова «кровь по со вести» и «все дозволено» в практике смуты выходят из под полья и внедряются в жизнь явочным порядком, подкрепляе мые разрешительными декларациями. Угадывая логику организационного строительства, Ставро гин подсказывает Петру Верховенскому главнейший пункт схемы. «Вот вы высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Все это чиновничество и сентиментальность — все это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать». Фарс политического спектакля «У наших», где Петр Верхо венский осуществляет первую пробу новоиспеченной «пятер-