Бунтующая Анжелика - Голон Анн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но ей нужен Флоримон, ее первенец, в чертах которого оживал образ другого лица, ушедшего в прошлое.
С бессильным гневом она перечла письмо. Затем ее внимание привлекли жалобы брата. Почему он выражал претензии ко всем членам семьи, а не винил во всем, как обычно, одну только Анжелику? В детстве все несчастья случались из-за Анжелики, а теперь он говорил обо всех членах семьи.
Она задумалась. На память пришла фраза, прочитанная де Марийяком: «Неповиновение семьи, многие члены которой нанесли мне серьезные оскорбления» или что-то вроде этого. Она не могла уже точно припомнить выражения, потому что в тот момент не обратила должного внимания. И только соединив это обвинение с тем, о чем писал Раймон, Анжелика задумалась, не было ли здесь намека на неизвестные ей события. Она все еще размышляла над этим, когда вошедший слуга объявил, что ее желает видеть барон де Сансе де Монтелу.
Глава IV
Отец Анжелики, барон де Сансе, умер в прошлом году зимой, накануне ее отъезда в Марсель. Услышав это имя, она ушам своим не поверила и вскочила с дивана. По ступеням лестницы походкой отца поднимался мужчина в коричневом костюме и в грубых грязных башмаках. Она смотрела, как он шел по галерее, и вдруг узнала замкнутое недовольное лицо мальчиков де Сансе. Так это один из ее братьев?
– Дени, ты ли это?
– Здравствуй, – отвечал тот.
Она помнила его военным, занимающим хороший пост в одном из гарнизонов в окрестностях Парижа. И вдруг он объявляется провинциальным мелкопоместным дворянином. Он приобрел тяжелую походку и озабоченное выражение лица барона Армана. С недовольным видом он вертел в руках конверт:
– Вот. Я получил приказ от господина де Марийяка, губернатора провинции. Он просит нанести тебе визит. Ну, я и приехал.
– Воистину, в нашей семье теперь действуют только по приказу. Просто очаровательно!
– Еще бы, ведь положение очень непростое.
– А что же произошло?
– И ты еще спрашиваешь, хотя вся королевская полиция гоняется за тобой по пятам и как преступницу привозит тебя под охраной! Об этом говорит вся округа!
– Это понятно. Но что еще произошло?
Дени уселся с удрученным видом:
– Верно, ты ведь ничего не знаешь. Так я тебе расскажу, потому что господин де Марийяк и прислал меня для того, чтобы «ты сделала из этого нужные выводы». Это его слова. Так-то вот.
– Так в чем же дело?
– Не суетись. Сейчас узнаешь. Это чрезвычайно неприятно. На нашу семью свалился позор. Ах! Анжелика, зачем ты только уехала?
– Но неужели они посмели наброситься на нашу семью только потому, что мне было угодно отправиться путешествовать, не испросив на то королевского разрешения?
– Нет. Напрямик это не связано. Но если бы ты здесь оказалась!.. Все случилось через несколько месяцев после твоего отъезда. Никто точно не знал, почему ты уехала, но у короля было отвратительное настроение. Я не считал это трагичным. Я думал: «Анжелике это не впервой. Если она и сделала какую-то глупость, то при своей красоте легко ее поправит». Признаюсь, меня больше всего огорчало, что я не знал, где тебя найти, потому что хотел подзанять деньжат. Я как раз вбил себе в голову купить освободившуюся должность в гвардейском полку Версаля. И рассчитывал на твою помощь, на твое влияние и… твои денежки. Дело шло на лад, и тогда я пошел к Альберу, потому что знал, что он пробил себе дорогу при дворе Месье. Я верил в успех. Альбер купался в золоте. Он сказал, что Месье от него без ума и осыпает его милостями: дарения, должности – и что недавно он даже добился права на доходы от нашего большого Ньельского аббатства. Эта мыслишка уже давно сидела в голове нашего честолюбца. Теперь этот хитрец чувствовал себя обеспеченным до конца дней своих! Он вполне мог отвалить несколько сотен ливров мне, бедному солдату без особых мозгов, не умевшему нравиться мужчинам. Он не заставил себя упрашивать, и я смог купить должность. И расположился в Версале. Для всякого офицера это куда лучше, чем Медон. Хотя и дисциплина построже. Все время парады в угоду королю. Но и праздники были, опять же карточная игра. Было и кое-что другое, менее приятное, когда нас, не спросив, послали усмирять волнения каменщиков и мастеровых… В Версале, как ты помнишь, проводились большие работы.
– Да, я помню.
Монотонный голос молодого человека вызывал в памяти забытые картины: сверкающие глыбы нагроможденных камней, их скрип под гигантскими пилами, переплетение строительных лесов, которые возводились по сторонам обоих перестраиваемых крыльев дворца. Неумолчный шум непрекращающейся стройки долетал даже в глубину парка до гуляющих знатных господ: крики, удары молотов, скрип тачек, скрежет заступов… Огромная армия озабоченных муравьев.
– Было ошибкой набирать столько людей, словно для армии. Их и поселили здесь же. Им не позволяли отлучаться в семьи, потому что боялись, что они не вернутся. Ну и многие, конечно, были этим недовольны. А летом дело осложнилось, когда король решил вырыть водоем около леса, как раз напротив большой лестницы над оранжереей. Стояла жуткая жара… Налетели болотные комары. Началась лихорадка. Люди мерли как мухи… Нас заставляли их хоронить. А потом…
Дени описывал волнения, неожиданно охватившие этих рабов. Бригадиров сбрасывали с лесов. Разъяренные орды в лохмотьях, вооружившись брусьями и молотками, зверски расправились со швейцарцами и захватили партеры. К счастью, в это время на плацу находился целый полк. Солдат срочно построили в боевой порядок, и они поднялись к дворцу. Подавление мятежа продолжалось два часа. Два часа среди полчищ комаров, на жаре, под крики ненависти и стоны умирающих. Когда этих несчастных оттеснили, они забаррикадировались на стройке, скидывали с четырехэтажных лесов глыбы камней, и раздавленные солдаты умирали, словно клопы. Но мушкеты не давали промаха. И вскоре белый песок покрылся телами убитых.
С южного балкона с ужасом наблюдали за происходящим мадам де Монтеспан и ее свита.
Наконец рабочие сдались. На следующий день на рассвете зачинщиков привели на опушку леса, как раз напротив дворца, возле начатого водоема, чтобы там повесить. И вот тогда-то, когда ему уже набросили веревку на шею, Дени увидел его и узнал: Гонтран! Их брат Гонтран! Окровавленный лоб, дикий взгляд, жалкая изодранная одежда, вымазанная краской, мозолистые руки, изъеденные кислотой. Гонтран де Сансе де Монтелу, их брат-ремесленник!
Молодой офицер заорал: «Нет! Не его!» – и бросился к старшему брату, прикрыв его своим телом. Нельзя было допустить такого святотатства: повесить одного из членов семьи де Сансе де Монтелу!
Окружающие решили, что он помешался. А на губах Гонтрана блуждала странная улыбка, насмешливая и усталая.
Побежали за полковником. Задыхаясь, с большим трудом Дени попытался объяснить, что этот мятежник со связанными за спиной руками и по имени, и по крови его родной брат, рожденный теми же родителями, и приходится также братом и маркизе дю Плесси-Бельер. Знатное имя, поразительное сходство обоих братьев, а возможно, и вызывающее высокомерное поведение приговоренного – поведение человека благородного – все, вместе взятое, подействовало на полковника и побудило его отсрочить казнь. Однако он не мог слишком долго тянуть с исполнением приказа, гласившего, что до захода солнца все бунтовщики должны понести наказание за свое безумное поведение. Следовало до наступления вечера добиться для Дени прощения короля.
Он, мелкий офицеришка, должен был проникнуть к королю! А он никого не знал во дворце.
– Если бы ты была там, Анжелика! Еще за два месяца до того ты находилась при дворе, король только на тебя и смотрел, да тебе бы только слово сказать! Почему, ну почему ты пропала, и в самом расцвете славы! Ах! Если бы ты была там!
Дени вновь вспомнил об Альбере, положение которого на тот момент было самым надежным. Поиски иезуита Раймона заняли бы слишком много времени, да к тому же иезуиты хоть и обладают большой властью, но не любят неожиданностей. Итак, полковник сказал: до захода солнца. Дени поскакал во весь опор в Сен-Клу. Месье пребывал на охоте, естественно вместе с фаворитом… Дени бросился на поиски охотников. Необходимо разыскать Альбера, а время – уже полдень. И еще пришлось убеждать Месье отпустить его спутника на несколько часов, на что тоже ушло какое-то время.