Бунтующая Анжелика - Голон Анн

Он хорошо ее знал, эту странную девочку из Пуату, чьей детской прелестью любовался, проезжая по ухабистым дорогам. При встречах она бросала на него смелый непримиримый взгляд, но никогда он не чувствовал ее настолько чужой, как после этого возвращения. Он не был уверен, что до нее доходит смысл его слов, а потому говорил жестко, отрывисто, как в тот день, когда она явилась к нему в дом, чтобы спросить, надо ли ей выходить замуж за графа де Пейрака.

И сегодня он убеждал ее: «Поезжайте к королю».

Но все приведенные им доводы Анжелика уже бессчетное количество раз перебирала в своем уме. Она отрицательно покачала головой.

– Мне известна ваша гордость, но я знаю и ваш здравый смысл. Забудьте прошлое. Разве вы не обратились за помощью к королю, когда попали в плен к берберам, и разве не откликнулся он на ваш призыв? Вы все еще можете добиться чего угодно, если с умом возьметесь за дело. Вы можете вернуть власть над человеком, которым вы пренебрегли, власть тем большую, что он уже давно ждет вашего к нему обращения.

Анжелика продолжала твердить «нет». Перед ней возник Меццо-Морте, алжирский адмирал, в своем золотом камчатном одеянии; она вновь слышала его слащавый смешок, когда он произносил: «Человек по имени Джеффа эль-Халдун умер от чумы три года тому назад», и она понимала, что именно с того момента стала терять надежду. Она представила себе тело повешенного брата, раскачивающееся в вечернем сумраке напротив Версаля. Припомнила обращенное к ней грустное и прекрасное лицо своего второго мужа, Филиппа дю Плесси, перед тем как он ушел, чтобы броситься под вражеские ядра.

Король забрал у нее все.

Она отрицательно покачала головой, и ее непослушные волосы, выбившиеся из прически, сделали ее похожей, несмотря на чеканный профиль королевы, на маленькую девочку с обочины ухабистой дороги, отвечавшую надменным отказом на просьбы управляющего Молина.

Наконец она заговорила и постаралась объяснить, почему был необходим этот отъезд. Она не раскрывала причины, но во фразах проскальзывало слово «он»:

– Вы понимаете, Молин, я не нашла его. Теперь, может быть, он действительно уже умер… От чумы или от чего другого… На Средиземном море так легко умирают…

Она задумчиво покачала головой и тихо завершила свою мысль:

– А также и воскресают!.. Не важно. Я ничего не добилась. Я пленница.

Словно изгоняя навязчивое видение, она провела по глазам все еще полупрозрачной рукой без колец, ставших слишком большими для исхудавших пальцев.

– Понятно, что мне никогда не забыть Восток. Все, что я там пережила, постоянно стоит у меня перед глазами. Это как пестрый персидский ковер, по которому так приятно ходить босиком. Могу ли я согласиться на то, чего ждет от меня король? Нет. Могу ли вернуться в Версаль? Нет. Меня начинает мутить от одной лишь мысли об этом. Опять опуститься до этого кудахтанья птичьего двора, до пересудов, интриг, заговоров? Вы просто не понимаете, чего от меня требуете, Молин. Нет ничего общего между тем, что я сейчас чувствую, кем я стала теперь, и тем существованием, на которое вы хотите меня обречь.

– Однако у вас нет иного выбора, как подчинение или бунт.

– Я не согласна на подчинение.

– Тогда бунт? – парировал он иронично. – И где же ваши войска? Где оружие?

Казалось, его сарказм не задел Анжелику.

– Однако существуют вещи, которых при всем своем могуществе боится даже король: это сопротивление крупных сеньоров и враждебное отношение провинций.

– Эти события начинают беспокоить королей только после того, как прольется море крови. Мне неизвестны ваши намерения, но неужели пребывание у берберов приучило вас не считаться с человеческой жизнью?..

– Мне кажется, что наоборот: только там я и поняла ее истинную ценность. – Она рассмеялась от нахлынувших воспоминаний. – Мулай Исмаил каждое утро с удовольствием рубил две-три головы для возбуждения аппетита. Там жизнь и смерть так тесно сплетались, что приходилось ежедневно решать, что важнее: жить или умереть. И тогда по-настоящему познаешь себя.

Старый управляющий покивал. Да, теперь она себя знала, и именно это приводило его в отчаяние. Пока женщина сомневается в себе, ее еще можно урезонить. Но когда она достигает зрелости, когда полностью познает себя, вот тогда-то и следует ожидать самого худшего. Ибо тогда она подчиняется только своим собственным законам.

Он всегда чувствовал, что Анжелика – многогранная личность и неисчислимые ее грани будут открываться одна за другой, как набегающие волны, по мере новых потрясений жизни. Он хотел бы остановить бег судьбы, непреодолимый порыв, уносивший ее все дальше, но уже почти не надеялся увидеть, что Анжелика расслабится и с присущей женщинам уступчивостью примет жизнь такой, какая она есть.

Ну почему бы ей не оставаться в Версале, раз уж она всего там добилась?.. – думал он недовольно. В те времена она была понятной, предсказуемой, эгоистичной, она наслаждалась плодами власти, богатства и земных радостей. А сегодня волны загадочной одиссеи вынесли ее за пределы понимания. Теперь она не удовольствуется иллюзиями. Ее сила проистекает от отрешенности, а слабость заключается в том, что она уже не может слиться с тем жадным корыстолюбивым обществом, которое создается по указке французского короля.

– Как хорошо вы меня знаете, Молин! – воскликнула она, словно читая его мысли.

Управляющий вздрогнул. «Одному Богу известно, какой дар ясновидения обрела она в этих диких таинственных землях», – подумал он, волнуясь все больше.

– Вы правы, не надо было мне уезжать. Все было бы проще, я могла бы все так же жить при дворе с повязкой на глазах. Двор! Жить при дворе?.. При дворе можно делать что угодно, только не жить. Возможно, я старею, но я уже не могу довольствоваться блестящими погремушками, под которые пляшут эти марионетки. Ах! Иметь право на табурет в присутствии короля… Какое достижение!.. Сидеть за столом королевы и тасовать карты… Какое блаженство!.. Такие ничтожные пустые страсти, но постепенно они завладевают вами целиком и душат как змеи: карточная игра, вино, драгоценности, почести… Может быть, я любила по-настоящему только танцы и красоту садов, но плата была слишком велика: подлые компромиссы, зависть глупцов, которым оставляешь на растерзание свое тело… просто из-за скуки. Расточать улыбки окружающим, покрытым отвратительными язвами, которые ты угадываешь по их глазам, язвами куда более отвратительными, чем те, что я видела на Востоке на лицах прокаженных… Вы и вправду думаете, господин Молин, что я могла бы устроить свою жизнь ценой таких страданий? Что я сподобилась чуда остаться в живых только для того, чтобы вновь так низко прислуживать? Нет! Нет! Это означало бы, что пустыня ничему меня не научила…

И, глядя на нее, все еще истерзанную, со следами глубокого страдания, которое, как вуаль, покрывало ее красоту и подчеркивало чистые линии лица, суровый Молин испытывал уважение и какую-то робость. Доводы Анжелики, несмотря на перенесенные испытания, оставались неуязвимыми, и приходилось только сожалеть, что теперь непреклонный взгляд она обращала на мерзости эпохи. Молин не мог удержаться от вздоха. В своей борьбе он пытался не столько убедить ее, сколько спасти.

Надвигалось неизбежное, небывалое бедствие, которое разрушит все, что составляло достижение его жизни. Не только богатство, которое, как он знал, проистекало из разных источников, а потому всегда оставалась возможность что-то спасти, но и нечто другое, что представлялось более дорогим его сердцу: блеск и величие дома дю Плесси-Бельер, богатство провинции, с каждым годом набирающая силы реформация, которая давала земле самых работящих и деятельных крестьян.

Благодаря своему влиянию на могущественного короля Анжелика служила некой опорой, на которой удерживалось старательно созданное равновесие сил, а ее равнодушие могло все привести к развалу.