Седая целительница - Зарина Солнцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я видела, как тяжко ей даётся этот рассказ. Матушка появилась, аккурат до сих пор ощущая тот холод. А я молчала. Не ведомо мне было, что надо сказать.
— Потом меня нашёл охотник. Он принёс меня в свою избу. Тот, как узнал, что я тяжёлая*, отвёл к местной знахарке. Та баба была борзой. Как сейчас помню, лисье лицо и хитрые жёлтые очи. Пригрозила моему спасителю, что Валес его накажет, если меня тронут. Так в деревеньке у окраины столицы я тебя и родила. Вот только белые волосы твои начали людскую молву будоражить. Двуликих до сих пор не любили и отлавливали. Жестоко убивая. Я боялась за тебя, Снежинка. Вот и увела в эту глухотень. Где мало кто знал о столичной моде двуликих убивать. И историю придумала, о том, что на тебя малешенкую зверь напал. Вот ты и поседела. — Матушка стянула с шеи цепочку с серебренной головой волка. — Держи, доча. Буран мне его подарил, с напутствием всегда носить. Мол, оберег это их народа. Меня он и вправду оберегал, теперь, видимо, пришёл час этого талисмана тебя беречь.
— Не возьму… — прохрипела я, пряча руки за спиной. Взгляд ушёл в сторону, избегая материнского взора.
— Снежка, ты чего? — тихое недоумение скользнуло в ее голосе. — Бери, тебе говорят! Он твой по праву. Считай, подарок от батьки…
— Нет у меня батьки, матушка. Нет и никогда не будет. Убег он от тебя, значит, и меня бросил.
— Доця! — задохнулась матушка словом. — Ты чего городишь, девка⁈ Есть у тебя батька! Может, Буран меня и оставил, чай, не из его племени была. Но ты же его крови и плоть, двуликие своих детей…
— Оставляют, матушка! И я этому наглядный пример. Лучше ты бы мне о нем и не рассказывала…
— Снежинка… — устало потерла лоб она. — Не упрямься, дочка, бери кулон и носи собой. Мне так спокойней будет.
— Нет, — матушка знала меня как облупленную. Кроткий был у меня нрав. Терпеть подолгу могла, но когда чаша терпения лопалась, могла быть упрямой до смерти. Так и жила, с странным норовом.
— Снежинка! — подняла тон мать, но я грозно фыркнула.
— Спать мне надо, матушка, завтра в путь далекий. — и под одеялом спряталась. Сопя, как медведица на зиму.
— Эх, Снежинка моя. Кровиночка моя.
Матушка легла рядом, обнимая меня и тихо напевая с детства знакомую колыбель.
Глава 2
— Во удружил князь-батюшка, на старости лет в самую гущу смерти шлёт! — недовольно буркнул Михей. Целитель с посидевшими висками, постоянно щурил бусинки глаза, да бороду свою до колен через пальцы пропускал.
— Не сей смуту, старик. — грубо отдернул его грузный воин в кольчуге ратника, что скакал рядом на рыжем коне. — А то не гляну, что в деды годишься, прямо сейчас душу отправлю к Моране.
— Тише ты, Лют. — воин, что постарше, нахмурил чернявые брови на своего брата по оружию и метнул взгляд уже в телегу. — А ты, старик, и верно дело, помалкивай. Смотри, и детей взяли, а те не кудахчут, как ты. Никто вас на войну не шлёт, ваше дело маленькое… Рану перевязать да отвар сварить. Так что не буди лихо, покуда оно тихо.
Все тут же умолчали, да только мало нас было, целителей этих, в телеге. Две бабы возрастом аккурат моей мамки, старуха с Прибрежного края. И парнишка из соседней губернии. Ему, кажись, даже семнадцать, внесён поди, ещё не исполнилось. Остальные девять — одни старики. Да я, девка с седыми волосами.
Некоторых из них я знала, чай, все одной наукой промышляли. Но этого деда-говоруна впервой видала.
— И тебя, стало быть, Снежинка, призвали. — рядом с отцовской теплотой поправил мне капюшон дядька Люмил. Знали мы друг друга давно. У мужчины младшая дочь моей сверстницей была, да и виделись часто в лесу, когда травы собирали. Люмил не имел такого недуга как гордыня. И хоть был целителем хорошим, но когда что-то не ведал или не понимал, то не стеснялся к Маричке за советом приить. Не смотрел он на то, что она баба.
Взять бы того же деда Прошу, что в углу телеги на всех злобным взглядом кидается. Он то себя чуть ли не богом считает. И если уж помер кто на его руках, то не дай Лада кто ему слово скажет. Не любил меня старик Проша. Было до вече у нас с ним ссора, меня по его милости чуть не сожгли на костре как нечисть проклятую.
А дело да казалось безобидное. У них в селе баба на сносях ходила, жена кузница. Много раз она дитё в последние седмицы выбрасывала. От того и боязно им было.
Да и странностей полно, чего уж тут скажешь. Живот у неё в двое больше был, чем по срокам, когда её муж с воины то вернулся. Вот Проша и заладил, что нагуляла она малютку, а утроба младенца не пускает покуда мать его согрешила.
Трифона так ревела, что чуть волчицей не выла. Богами клялась, что верна мужу была. Да и тот дурак, напился и её в мороз выкинул. Видно сама матушка Зима её к нашему дому в ту ночь привела.
Уй как лютовала мать. Мне казалось, что не метель за окном танцует, а матушка моя свои чары спустила.
Мне тогда аккурат шестнадцати зим должно было исполнится. Летом Маричка померла, и осталась седая девка без наставницы. Но повитухому делк была обучена, и промерковала что не в сроках то дело.
А когда чары свои маленька из под печать отпустила, то почуяла не одно сердцебиение у Трифоны в животе. А целых два.
Ей не сказала, чего бабе только думы мутить, но сама на ус намотала. Говорила мне старая целительница. Что бывает, когда в утробе двоя детишек, очень редко да бывает. И рождаются они лицом одинаковым, и по меньше наоборот.
Ещё Маричка говорила, что больше всего «близнецов» у двуликих рождаются, у них бывает и по трое младенцев, и по четыре. Они же наполовину зверье.
Только давно это у них было, а сейчас, почитай, едва одного выносить могут. Разгневали они своего бога, вот теперь за грехи свои и плачут.
Трифона по срокам родила. Даже на семицу позже, чем было бы, если посчитать с того дня,