Моя навсегда (СИ) - Шолохова Елена

Вдруг ее голова скрылась под воду, но тут же вынырнула. И опять — исчезла и вновь показалась. А в следующий миг Оля как-то нелепо и судорожно взмахнула рукой.

Сердце вдруг болезненно екнуло. Не похоже на гребки. Скорее… на тонущего человека, холодея, понял Ромка.

И абсолютно никто не обращал внимания. Увлеченные собой, друг другом, пивом, шашлыками, флиртом, играми, чем угодно, люди попросту не замечали, что в нескольких десятках метров от берега тонет девочка. Может, она и звала на помощь, но сквозь визги, музыку и смех никто ее не слышал. Хотя вряд ли она кричала. Ромка вдруг вспомнил, что люди чаще всего тонут молча.

Он отшвырнул рюкзак и, не раздеваясь, бросился в воду. Плавал он неплохо. Мать лет с десяти заставляла его ходить в бассейн при комбинате. Даже выбила в главке ставку для инструктора, чтобы тот учил, как правильно.

Ромке эти занятия совершенно не нравились. Поначалу он сильно уставал. Ну а позже ему было просто скучно плавать взад-вперед без конкретной цели. В придачу еще и глаза после бассейна болели и слезились. Даже как-то просил мать избавить его от этих тренировок.

Но с ней такие номера не проходили.

«Плавание — это здоровье, это осанка, это фигура, — чеканила она строго. — Так что, Роман, будь любезен, занимайся как следует».

И Ромка занимался, пусть и через не хочу. И ведь не зря.

Он рассекал мутноватую стоячую воду мощными гребками, не чувствуя собственного тела. Еще немного, еще несколько бросков…

«Держись, пожалуйста, держись!», — отчаянно повторял в уме, как будто она могла его слышать.

Ромка уже видел ее глаза, полные безумного ужаса. Видел, как она хаотично барахтается, как открывает рот, чтоб глотнуть воздуха и захлебывается.

«Я сейчас! Сейчас!».

И наконец последний рывок, и вот он уже поднырнул к ней сзади. Подхватил ее и полубоком поплыл обратно. Отдыхающие не видели, как тонула Оля, но Ромка, бросившийся в одежде в воду, привлек внимание многих. И на берегу их уже встречала взволнованная толпа.

— Вот сюда ее уложите! — командовал кто-то. — Вот так, да! Надо удалить воду из легких, если есть, и прочистить носоглотку! Давайте, ребята! О, она приходит в себя… Ура! И все равно надо отвезти ее в больницу. Кто может? Вы отвезете? Ну хорошо…

Вокруг Оли суетился народ. Ромка же обессиленный, больше от стресса, чем от нагрузки, опустился на вытоптанную траву. Мокрые джинсовые шорты стояли колом, футболка, наоборот, липла к телу.

Его тоже тормошили, хлопали по плечу, кричали, какой он молодец. Ромка же будто оцепенел — до него только сейчас начал доходить весь ужас произошедшего. Несколько минут назад он об этом не думал, ни о чем не думал, кроме единственной цели — успеть. И вот теперь осознание настигло его: Оля едва не погибла. Он едва не потерял ее навсегда. И ему стало страшно. Раньше он и не задумывался о том, как хрупка человеческая жизнь, и как легко потерять то, что так дорого. Этот страх, как могильный холод, пробрал его до мозга костей и засел глубоко внутри. И потом, спустя день, два, неделю, он давал о себе знать, стоило лишь вспомнить…

До матери тоже дошли эти новости. Еще бы — на каждом углу пересказывали, как у Оли Зарубиной спустил надувной матрас прямо на глубине, она стала тонуть и утонула бы обязательно, если б не Роман, сын Стрелецкой.

В конце концов сама Олина мать заявилась к ним прямо домой — поблагодарить. Совала какой-то пакет. Зачем-то припомнила вдруг, что Ромка уже защитил Олю этой весной от ужасного Чепрыгина. И вот теперь спас ей жизнь. В общем, настоящий герой.

Ромка растерялся, смутившись. А мать слушала все эти излияния с каменным лицом, не пустив Олину мать дальше порога. Так что у той восторженная горячность быстро сошла на нет, и последние слова она договаривала уже скомкано, протягивая пакет с материальными благодарностями.

Мать пакет проигнорировала, и тогда оробевшая женщина поставила его у стены.

Наконец мать ей сухо ответила:

— Пожалуйста. Всего доброго.

Только мать умела сказать «пожалуйста» так, что явственно слышалось «идите вон».

— И это, — она взглядом указала на пакет, — заберите.

— Но это же… — залепетала Олина мама, растерянно моргая. Потом торопливо наклонилась, забрала свои подарки и вышла.

— Зачем ты так с ней? Это было грубо, — рассердился Роман.

— Ты мог утонуть, — сдерживая ледяную ярость, проговорила мать.

— Это Оля могла утонуть.

— Мне нет дела ни до какой Оли. Ты — мой сын. Мой единственный сын. Ты рисковал собой. Ты мог погибнуть, — не слышала его она и продолжала негодовать. — Ты хоть знаешь, как часто гибнут те, кто пытается спасти тонущего? Как это глупо! Как безрассудно! Ты мог просто позвать на помощь, если на то пошло. Ты не спасатель. Что ты вообще там забыл? В этой грязной луже?

И вдруг мать, всегда холодная и выдержанная, дрогнула, будто в ней что-то надломилось. Шагнула к нему и порывисто обняла. Даже не обняла, а припала к его плечу. Уткнулась лбом и пару разу коротко вздрогнула, шумно вдохнув. И вся Ромкина злость тотчас испарилась.

Никогда он ее такой не видел. Даже когда погиб отец, даже когда умерла бабушка. Мать ни слезинки не проронила. Не потому, что черствая, а просто привыкла переживать все в себе и не показывать виду. И вдруг эта неожиданная слабость…

7

После выходных Ромка нашел Олину мать на рынке, на прежнем месте. Та его сразу же узнала, робко, едва заметно улыбнулась, словно не зная, можно ему улыбаться или нельзя. В прошлый раз Ромкина мать охладила ее пыл. Да и вообще выглядела женщина какой-то изможденной и затравленной. Затюканной жизнью. А при Ромке она, казалось, еще больше съежилась.

Зато другие тетки дружно заголосили:

— Ой, девочки, глядите, кто пожаловал! Молодец мальчишка! Мужик! Герой! Страшно было, а? Галка, отсыпь-ка огурцов и яблок спасителю своей дочи!

Ромка не обращал на них внимания, как будто даже и не слышал.

— Как Оля? — спросил он у ее матери.

— Лучше, уже хорошо. В больнице сейчас. Но скоро должны выписать, — отчего-то нервничая, ответила ему женщина.

Ромка уже отошел, когда она его окликнула:

— Роман! Простите, ради бога, если что не так… и спасибо вам большое! — прижимая руки к груди, с чувством произнесла она.

Он, слегка обескураженный этим ее «вы», пожал плечами, мол, не за что.

Кремнегорская больница находилась на выезде из города, недалеко от вокзала. Еще не так давно она буквально разваливалась. Стены осыпались так, что местами оголились железные прутья арматуры. В щели расхлябанных окон со свистом задували ветра. Весной и в дождь с потолков лилось, и санитарки не успевали подставлять ведра и тазы.

Денег, выделяемых из бюджета на ремонт, хватало лишь на побелку-покраску и какие-то косметические мелочи. Но все это не спасало — через пару месяцев плесень вновь проступала и расползалась под потолком черными пятнами.

Ромкина мать сумела убедить совет директоров комбината взять шефство над больницей, единственной в городе. И двух лет не прошло, как здание обрело вполне себе благопристойный вид. Больше нигде не сквозило, не текло, не сыпалось, а сбоку пристроили небольшой корпус — лабораторию, снабдили новым оборудованием.

Ромка едва узнал отремонтированную больницу — три года назад он сам угодил сюда с подозрением на аппендицит и остался в ужасе от условий. Впрочем, несмотря на внешние метаморфозы, персонал остался прежний. Хамоватый.

Санитарка в приемнике яростно возила шваброй по полу и ругалась на всех подряд. Женщина в окошке регистратуры как робот повторяла механическим голосом:

— Посторонним справок не даем.

— Да я не посторонний! Мы двадцать лет живем через стенку. Это дети ее посторонние, уехали, совсем забыли старуху. А я же… каждый день… Ну, пожалуйста, девушка, миленькая! Ну, посмотрите. Сви-ри-до-ва. Анна Матвеевна, — упрашивал мужчина женщину за стойкой. — Мне хотя бы узнать, как прошла операция, ну и может, принести чего…