Кто же спасет Россию? - Марк Бойков

Наша трагедия не в том, что мы не знаем и не можем, а в том, что нам не дают знать и мочь. Нам многое по силам, если бы нам адекватных правителей.

20 февраля 2008 г.

IV. Борьба за авторитеты или… истину?

Уважаемый Валентин Леонидович! Мне неловко спорить с вашими заблуждениями. У меня, как вы заметили, своих хватает. А чьи лучше – пусть читатель рассудит.

Кроме того, мы с вами в разных весовых категориях. Вы – доктор марксистских наук. А я в сравнении с вами – недоношенный «собрат по профессии». Вам поэтому следовало бы отказаться от привычной приставки «доктор», тем более что «марксистская» идеология пала, и тут уж либо доктор с высоко поднятой головой, но без премиальных, либо премиальные, но по умолчанию званий. А проще: скажите, в какое время вы стали доктором, и я скажу, какой вы доктор. И доказывать при этом надо не знаками отличия, а умом. Этак пред дуэлью мы бы уравнялись в положении.

Все это очень серьезно, если иметь в виду вопрос, поставленный в заголовке, а не в нашей с вами полемике. Серьезный, поскольку суть не в том, кто из нас милее читателю, а в том, что после нас: потоп или вхождение в новую цивилизацию? Мне ведь не авторитеты дороги, а простые люди с детьми, которые марксизма-ленинизма не знают и знать не обязаны. Я просил бы вас, тов. Акулов, чтобы не убивать время, выйти на Яндекс и отстучать запрос: Марк Бойков (Проза. ру – «Почему не состоялся коммунизм?..») Может, для дуэли и почвы-то нет.

Но не могу не возмутиться такими перлами: «чертополох „ленинской гвардии“, „неприглядная роль… канонизации Ленина“, „ревизия“ марксизма Сталиным есть необходимое следствие ревизии, которой подвергся марксизм со стороны Ленина». Да за такое расшаркивание перед Сталиным он сам отправил бы вас далеко и безвозвратно. Почитайте его «Вопросы ленинизма», где он в борьбе с оппонентами, соперниками, конкурентами постоянно цитирует и ссылается на Ленина, попросту бьет противников Лениным, усиливая, однако, и абсолютизируя до крайности классовость ленинского подхода, обходя стороной его марксистскую диалектику и адрес применения в этом вопросе. Где уж тут «ревизия»? Тут кувалда против своих. Беспощаднее, чем к врагам. Или я что-то опять не понял? Ведь ленинизм я считаю не ревизией, а развитием марксизма, продиктованным историческим развитием мира, которое объективнее самых научных постулатов.

Ну, в самом деле: капитализм перерос в империализм, обострилась борьба за передел мира, грянула мировая война, народ наш оторвали от сохи и бросили под пушки, танки и газовые морилки, назрела агония и грозила стихией революционная ситуация – а Ленин встал бы и заявил: революция не может победить в отдельно взятой стране. Вы что от него хотели бы: школярской верности учению или верности народу ради его спасения?

Мне недосуг расшивать ваши узкие места, рыться в мелочах, что, как и почему каждый из нас понимает в марксизме. Время у нас с вами было тяжкое, можно сказать, мерзопакостное время. Я поэтому, с вашего позволения, выставлю общую (марксизма) концепцию зарождения, развития и гибели классов в мировой истории, а люди уж сами разберутся, кто из нас с вами ближе к истине. Картина в науке за полтора столетия изрядно детализировалась, но принципиально, в существе, не изменилась.

Итак, было время, когда наши предки не очень отличались от окружающего зверья. Но когда они изобрели каменный топор и овладели огнем, они начали выделяться и, соответственно, консолидироваться. Стадо начало превращаться в сообщество. Возник так наз. первобытно-общинный строй. Это был революционный скачок в развитии материи.

У него были две, очень длинные стадии: первая, низшая (по Энгельсу, «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека») – период «дикости» или первобытного коммунизма, в условиях которого было лишь естественное (природное) по полу и возрасту разделение труда. Тогда же, кстати, началось стихийное приручение ряда животных и растений. Причем, начали этот процесс скорее всего дети, ибо они играли с детенышами убитых зверей, защищая их от поедания, и сажали по забаве зернышки, орешки, отростки. И – вторая, высшая стадия, по Энгельсу, период «варварства». Его бы следовало назвать периодом расцвета первобытного социализма, поскольку в это время происходит становление и развитие уже социального разделения труда, поднявшего людей над животными.

И здесь люди трудятся сообща. Но происходит специализация и выделение общин. Охотники дают начало скотоводству, собиратели плодов и корневищ приходят к земледелию. Это фактически уже сельское хозяйство, ведущее к оседлости. К нему прирастают ремесла, занимающиеся изготовлением орудий, предметов домашнего обихода, украшений и т. п., что, по сути, означает зачатки промышленного производства, ведущего к централизации быта, последовательному укрупнению опорных поселений и превращению их в города.

Так роды по крови постепенно превращаются в слои по виду трудовой деятельности. Успешная деятельность приводит и к выделению личности. От шаманов, предвестников религий; старейшин, прародителей управления; художников, пробующих разные средства изобразительности, один шаг к абстрактному мышлению, выделению систематизирующей роли умственного труда и его возвышению над видовым разнообразием физического. Практически складывается общество со своим базисом и надстройкой.

Далее обозначается первый переходный период. Неизбежный, объективный процесс, участники которого не сознают последствий своих действий.

Труд более продуктивен и надежен для жизни, чем охота и собирательство. А с углублением разделения и специализации труда производительность его резко возрастает. Возникает излишек производимого продукта. Затем – обмен излишками. Первоначально – внешний, между родами, осуществляемый отдельными умельцами (купцами, по Энгельсу), далее – и внутренний, между семьями и лицами, по договоренности.

Обмен означает утрату власти над продуктом. Вот! Это ведет к накоплению его, сначала – случайному, а затем – и преднамеренному. В отдельных руках! Из чего возникает имущественное неравенство в обществе. Слои по роду занятий распадаются внутри на слои по имущественному цензу: на богатых и бедных. Богатые поднимаются в верхи общества. Это создает неравенство социального положения между людьми.

Неравенство углубляется также и от продолжающихся стычек и войн с соседями. Войны, ведшиеся раньше за самок (не за территорию, территорий было достаточно, а вот кровосмешение ослабляло род, к тому же, чужие женщины привлекательнее привычных), теперь ведутся за пленников. Пленные, жившие и работавшие прежде на общих основаниях с коренными, теперь распределяются по семьям с учетом возможностей прокормить их. Отныне они заняты больше не на общих работах, а в приютивших их домах. Там они превращаются в постоянных работников, которым передается весь семейный и наиболее тяжелый труд. Возникает институт рабства.

Думать, что при зарождении человечество купалось в крови, – неверно. Кровь польется, когда, изъедаемое богатством, оно начнет непрекращающуюся битву за его умножение. С возникновением рабства происходит ускоряющееся обнищание рядовых членов и, за долги, их последующее превращение в рабов, более тяжкое, чем пленников.

По историческому значению, это – коренная ломка сложившихся производственных отношений, распад общественной собственности и ее превращение в частную, а значит, изменение и переход от бесклассовой структуры общества к классовой, а следом, и падение общественного самоуправления перед властью богатеев. Так, расколом общества на классы отметился взлет к так наз. «цивилизации», по существу, порочной.

Что же произошло? С возникновением имущественного неравенства – в результате разделения труда и обмена продуктами – в людях с новой силой проснулся животный эгоцентризм, инстинкт к борьбе. Если раньше он диктовался пищевым рефлексом, инстинктом личного самосохранения, то теперь двигателем его становится страсть к богатству, стремление к увеличению личного запаса прочности, вне общественных связей. Эта борьба с той же естественностью усиливается и тягой к господству, что есть продленный рефлекс к подавлению соперника в схватке за личное верховенство.

По этим причинам порождение классов в человеческом обществе – это не прогресс самого Homo-sapiens, а напротив, срыв его к животности, хищности, жестокости. Борьба за богатство оживила звериные инстинкты. Общественное развитие предоставило хищникам новые возможности. Оно усилило их в аппетитах и средствах достижения целей. Труды Б. Ф. Поршнева и Б. А. Диденко о «видовой неоднородности человечества» доказывают это с научной точностью (об этом можно прочесть и в нашей с Диденко книге «Что есть человек? Основной вопрос»).

Но ведь это можно увидеть и сегодня, глянув на самих себя, особенно, после насильственной либерализации, разнуздавшей частный интерес и превратившей нас в кишащую массу, где каждый за себя. Ученые отвлеченно спорят о марксизме, о двойственной природе человека и не замечают, что так наз. «реформы» свернули шею человечности, окунув ее в мерзости животной, первобытной свары.