За твоей тенью - Лина Линс

— Алло? Марк, это ты?

В ответ молчание.

— Алло? Кто это? Я слушаю.

— Не слушаешь. — Чужой тяжёлый шёпот как наждачка режет ухо. Он неопределим: ни женский, ни мужской. Бесполый. Неестественный. — Ты не вернулась. Почему?

— Куда не вернулась? — К горлу поднимается ком.

— Ты отвернулась от дома. Почему?

— Чего?.. Я же не… Да кто вы? Что за шутки, угрозы? Что вам нужно?

— Посмотри назад. Туд-туд-туд-туд… — Неизвестный бросил трубку.

Сердце делает кульбит. Я поднимаю взгляд на монитор и по камерам вижу маму за спиной. Она стоит, держит банку тушёнки, заводит руку над моей головой…

— Мам-ма?

И не отвечает мне.

Сложившись пополам, я прячусь под стол, притесняя системник компьютера.

— Мама, нет!

Она промахивается, банкой попадает в монитор. Тарелка и кружка, грохоча, сваливаются на плиточный пол и бьются, бутерброд накрывают осколки. Чай чёрной лужицей расползается под ногами и обтекает резиновые тапочки матери.

— Познакомишь с Марком, говоришь? — совершенно озлобленным, рычащим голосом спрашивает она.

Не шевелись! Ни звука! Молчи! Медленно считай до десяти!

— То есть Вика вернулась, чтобы пригласить на ужин с чужаком, который ей дороже матери?

Раз…

Она замахивается и несколько раз прошибает консервой монитор. Запах алкоголя щиплет нос с каждым маминым словом, глаза предательски слезятся.

— Так ты благодаришь меня за старания? За внимание? Свободу?

Тори, мама не сделает этого. Сколько пыталась — и снова не сможет!

— Ты… Отвернулась, обесценила мою любовь… Вот увидишь, Марк поступит с тобой так же, как поступили со мной. Судьба у нас такая, Вик: дохнуть от одиночества в обществе друг друга.

Два…

— Прости, — я пытаюсь сказать, что она ошибается, что за неё говорит алкоголь, что я переехала не из-за нелюбви, а из-за взаимной усталости жить именно так, — но мой голос тревожный, приглушённый и как будто извне, растворяется в пространстве и шипит, как аспирин в стакане с водой. Мама не слышит. Я не слышу себя.

Три…

— Я верну тебя. Верну. Тебе некуда идти, Вик, понимаешь? Ты поймёшь. Потом точно поймёшь.

Развернувшись, она ослабляет дрожащие пальцы, обнимает свои плечи и куда-то уходит. Консервная банка, выпав из рук, звонко катится под кассу.

Четыре…

Пять…

Шесть…

Я жмурюсь до боли в глазах, подтягиваю ноги к груди и прячусь в шарф, который так и не сняла. Приступ удушья снова пожирает, но подсчёт в уме кое-как успокаивает.

Семь.

В магазине властвует тишина. Потрескивают лампы, снежинки гладят окна снаружи. Ветер, кажется, и тот смолк. Горло саднит колючим страхом. Я боюсь услышать шаги мамы, но хуже — снова получить звонок с неизвестного номера. Мобилка валяется где-то за пределами касс, я швырнула её не глядя, прежде чем спрятаться под стол.

Восемь.

Всё случившееся — чья-то шутка. Совпадение. Хочу верить, что я права, но не получается.

Девять.

Это телефонное хулиганство. Кто-то надрался, не дождавшись Нового года, и случайно набрал мой номер, решив подколоть. А мама… Подвыпивши, она не впервой проявляет агрессию. Причины злиться на меня есть. Но не убивать. Как бы ни было нам больно друг от друга, до самой смерти мы семья. При любых обстоятельствах. Разве нет?

Десять.

Сердце возвращается на место, вновь равномерно бьётся. Я решаюсь открыть глаза.

Пусто. В проходе между кассами — никого. Валяются мои вещи в окружении осколков, в чайной луже разбухают бутерброды, на боку лежит кресло, заодно — мой намокший пуховик.

Мамы остыл след. Её молчание и бездействие пугают больше, чем издёвки и острые разговоры. Вдруг вернётся? Попытается прибить чем посерьёзнее, вроде кухонного ножа с посудной полки… Вечно сидеть под столом невозможно и опасно, надо отсюда сматываться. Неважно куда. Здесь нет моего дома.

Дотянуться бы до куртки, достать очечник… С ним чуть легче собрать волю в кулак.

Я аккуратно тянусь к креслу, хватаю край пуховика и тащу на себя. Одежда шуршит громко, будто даже оглушает. Придвинув ближе, лезу во внутренний карман, вытаскиваю футляр с очками и крепко сжимаю в ладонях. С ним разом прибавляется сил и уверенности в завтрашнем дне. С ним я перестаю думать, что за поворотом ждёт опасность, которой только и надо — убить меня. С ним ощущаю способность управлять собой, но… В моих руках последний подарок Наты. Ко всему прочему, с ним возвращаются мрачные мысли о бывшей подруге.

Глаза щиплет злостью.

Я ничего не смогла тогда предпринять. Ни-че-го. Должна была действовать немедля, а лучше — с самого начала не отводить взгляда, но лукавый укусил и заставил отвернуться. Жизнь разделилась на «до» и «после». До, когда дома пахло вафлями, мама высыпалась и гордилась семнадцатью годами трезвости, а я доучивалась в университете, продавала поделки ручной работы и мастерила «Кошмарье» для подруги. После солнце погасло и мир затопила тьма. Что остаётся делать? Беречь подарок Наты и не оглядываться на прошлое.

…Почему в магазине так тихо? Где мама? Который вообще сейчас час?

Молчание нарушает голодный вой китов, поселившихся в желудке. Но изуродованные на полу бутерброды и страх остаться в магазине на всю ночь отбивают аппетит. Я раскрываю футляр, в последний раз погладив узоры на крышке и надеваю очки. На четвереньках выбираюсь из-под стола, осторожно осматриваюсь. Чисто. Монитор ещё работает, хоть и мигает паутинками разбитых пикселей; на камерах есть только я.

Да где же мама?..

Под перевёрнутой клавиатурой, с частично отлетевшими от ударов кнопками, лежат ножницы — беру их и прячу в сапог. Другого оружия поблизости нет. Стараясь не издавать лишних звуков, забираюсь в пуховик, вынимаю из пакета шапку, без резких движений одеваюсь, забираю свои вещи, встаю и отступаю к аварийному выходу. Через него покину магазин без ключа. С прикассового прилавка наугад пихаю в карман упаковку леденцов — перекушу, когда выберусь.

Телефон искать некогда. Да и плевать. Марк не позвонит. Я теперь не