За твоей тенью - Лина Линс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вспоминаю слова бывшей подруги, которая мечтала похудеть, но не могла отказаться от энергетиков и кофе со сливками: «Ваша худоба — семейное. Сколько ни ешь, а фигурки не заплывают жиром. Мне б так!»
Я считаю иначе. Потеря веса, а заодно слабое здоровье, тревожность и выпадение волос — результат нищеты и нервотрёпки. Мы с мамой не ладим. Она беспробудно пьёт и вымещает на мне обиды, за что позже себя ненавидит. А я отстраняюсь с каждым годом всё дальше, хотя где-то глубоко, наверное, хочу помириться.
— А я говорила: променяешь меня на Марка, — за живое задевает мать, всё-таки перейдя с ведром и тряпкой к отделу с крепкой выпивкой. От её прикосновений мелодично постукивают бутылки коньяка, вина и пузатого пива.
Я хмыкаю в кружку, раздувая пар от чая. Ну началось. Мама не меняется.
— Нет, мам, — отвечаю. Зубы не стучат, язык отмёрз, говорить становится легче. — Я уже не маленькая. Как положено взрослому человеку, я пытаюсь строить собственную жизнь.
— Ну-ну. Взрослые не бегут к мамке под юбку, случись что. Кстати, что у тебя стряслось? Марк бросил? Неудивительно. Не работаешь. Дома сидишь. Матери не пишешь. Фантазируешь бредни, всего боишься. Марк обеспечивал — святой человек! — но нормальный мужик тебя бы не заметил. Вряд ли ты сегодня пришла, чтобы сказать, как по мне соскучилась… И что с причёской? Выглядишь, как пацанёнок.
Её слова проносятся сквозь меня, как острые камни. Я даже не задаюсь вопросом, откуда ей столько известно про мою сложную дружбу.
Из всего, что спросила мама, отвечаю на последнее:
— Отстригла. — Сама, канцелярскими ножницами, в ванной на Садовой, на третий день после безутешных попыток дозвониться Марку. Отпивая чай, я проглатываю недосказанное. И на что рассчитывала, придя сюда?
— Как тебе Марк? Секс уже был?
— Он… Просто друг. — А в сущности, мам, мы не встречались, и как последняя дура я жду весточки от человека, знакомого лишь по переписке, но отчего-то именно с ним надеюсь связать свою жизнь.
Слышится, как по резьбе бутылки откручивается металлическая крышка, затем звучат пару глотков и вздох облегчения.
— Знаешь, мне завидно, — говорит мама спустя минут пять. — Я забеременела тобой через месяц после первого раза, семнадцать лет было. Тяжёлая молодость… Вспоминаю — и душа выворачивается. Ты же, напротив, всё бережёшься в свои двадцать лет.
— Мне двадцать три, мам.
— М? Думаешь, я не помню, когда тебя родила?
— И когда же?
— В марте. Двадцать там какого-то… первого, вроде.
— В феврале, мам. Седьмого февраля. Ты называешь совсем другую дату, которую я стараюсь забыть.
— Дерзишь?
— Мама… — Я опускаю глаза, перестав смотреть на неё через монитор. Тру переносицу. — Хватит, пожалуйста. Мы же семья, не виделись давно, и мне… Мне, кажется, нужна помощь. Можно сказать?
— Давай, если хочешь. Будь добра, выруби радио, там новости крутят — бесит. Магнитофон где-то под столом, посмотри.
Я ставлю кружку, наклоняюсь и тянусь к розетке, чтобы выдернуть вилку. Жужжащая коробочка с кнопками сидит на системнике и тарахтит: «…Продажа фейерверков приостановлена в связи с нарушением техники безопасности. Традиционно в честь Нового года граждане собрались на площади и…», — обрываю сообщение.
Так и остаюсь сидеть с проводом в руках.
Говорить о своих проблемах с мамой уже не хочется. Она пьянеет. В тишине отчётливо слышен каждый сделанный глоток. По трезвости она подвержена унынию и самокопанию, а под градусом — спускает с цепей всех собак и демонов, не слыша себя и окружающих. Когда-то мама заменяла мне всех. Но теперь порядок другой, и говорить с ней в любом её состоянии стало невыносимо.
Она выдёргивает меня из размышлений, как вилку магнитофона из розетки:
— Вика, зачем ты пришла?
— Я… Хотела пригласить тебя на новый год и познакомить с Марком. — В голове взрывается вопрос: «Почему ты врёшь?» — Подарки не нужны, просто… приходи. — «Приходи и, как всегда, напейся, выпусти пар на свою дочь». — Мам, ты придёшь?
Об пол разбивается стекло. Шипит пенное пиво.
— И ради этого ждала меня на морозе? — Мамин голос дёргается и осипает. — Могла бы отправить смс, не выходя из квартиры.
— Так ты придёшь?
— Нет. Но спасибо за приглашение, Вика.
Иначе быть не может.
Снимаю пуховик и вешаю на спинку кресла. Сердце колит от разочарования. Мать меня не терпит, я как багаж волочусь позади и торможу. Она повторяла мне эти слова первые три года жизни и последние два.
Достаю телефон. В сотый раз за день набираю Марка и сбрасываю, слыша безответные гудки. Снова звоню…
И трубка отвечает.
— Ал… то это?
— Марк?! — Моё тело окатывает теплом. — Неужели ты? Так рада тебя слышать! Это Тори, я… в универсаме на Лесной. Не могу отсюда уехать домой. Марк, ты… Поговоришь со мной?
Динамик шумит помехами.
— К… кто… ите? Не… аю…омер не опр… что …тели?
— Удалил мой номер или что? Связь плохая. Ты нужен мне… Забери меня, пожалуйста.
— Дол… нет, кре… буду.
— Ничего не понимаю. Прочитай сообщения, хотя бы последнее! Я буду ждать.
— Я …то пы…ть!.. хер…тые. Туд-туд-туд-туд.
Да твою мать!
Проверяю ещё раз номер. Да, мне не показалось — это Марк! Открываю окно сообщений и пишу: «Ночую у мамы в универсаме. Не могу вернуться домой, мне страшно. Пожалуйста, ответь хоть что-нибудь!»
Я убираю телефон в карман джинсов, складываю руки на стол и роняю голову. Рядом остывает кружка с недопитым чаем, за ней — тарелка с нетронутыми бутербродами. Трещат подвесные лампы магазина, гудит системник под столом. Мама работает и не разговаривает, за что я благодарна.
Обидно до слёз. Я одна. Подмога не приходит. Плакать нельзя, кричать нельзя, поделиться не с кем. Попробовать поспать? Получится ли, если через несколько часов весь город оглушат салюты?
Ты-дынь, ты-дынь! В джинсах пищит телефон. Усталость сразу сбегает на дальний план, я выпрямляюсь, встряхиваюсь,
