Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма - Сергей Васильевич Жеребкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ученица Лаклау и Муфф Алетта Норваль в книге Деконструкция дискурса апартеида на примере политик апартеида исследует с помощью каких политических механизмов осуществляется трансформация мифа в воображаемое в реализации конкретного расистского/националистического дискурса, а именно – показывает, что для победы в гегемонной борьбе данному дискурсу необходимо перестать быть «мифом», поскольку миф ассоциируется с опытом только партикулярной политической группы, и стать «воображаемым» – то есть «воображаемым горизонтом, действующим как поверхность вписывания для упорядочивания всех социальных отношений» и «любого возможного социального требования».[68] Норваль также показывает на примере дискурса апартеида, что трансформация мифа в воображаемое становится возможной благодаря творческой политической активности особых групп национальной интеллигенции, так называемых органических интеллектуалов (понятие А. Грамши[69]), «которые ставят задачу придания значения дислокациям, переживаемым определенной группой».[70] Анализ дискурсивных конструкций посредством которых органическими интеллектуалами дислокациям придается значение позволяет, по мнению Норваль, понять «как эти структуры кристаллизируются в воображаемое, которое реорганизует весь политический ландшафт; как они институализируются; как оба эти процесса зависят от серий разных типов политической борьбы, которые вносят свой вклад в возникновение этих новых формаций».[71] Другими словами, трансформация мифа в воображаемое делает возможным создание широкой цепочки эквивалентностей политических субъективностей в процессе переопределения гегемонных политических границ для политической мобилизации масс в дискурсе национализма. По мнению Норваль, националистические «политические границы являются такими механизмами, с помощью которых социальное разделение институировано, производится сегрегация «включенных» и «исключенных»; они определяют оппозицию; они распространяют разделение; они показывают, что институция социальных различий не является предзаданным социальным фактом».[72] В то же время, как показывает Норваль на примере дискурса апартеида, развивая тезис Лаклау, только контингентное означающее, артикулируемое в результате практик установления политических границ и инстанции конститутивного внешнего может способствовать переводу процессов идеологической сигнификации на уровень политического воображаемого.[73]
Украинская версия «эры национализма» начинает реализовываться как проект «изобретения» украинской нации во второй половине 19 века, который включает в политическую борьбу этого исторического периода (как борьбу различных политических групп против имперской доминации) политически депривирован-ное сельское украинское население двух империй (Российской и Австро-Венгерской), лишенное «своей собственной» национальной государственности. Фигурами, репрезентирующими опыт интенсивной дислокации, переживаемой украинским сельским населением, становятся украинские органические интеллектуалы двух империй, которые, в терминах Норваль, «ставили задачу придать этим дислокациям значение» с помощью «сшивания» дислокации субъективности в практиках никогда не подлежащего позитивизации лакановского финального шва. В терминах дискурс-анализа Эссекской школы можно сказать, что именно украинские интеллектуалы российской Малороссии (Т. Шевченко, П. Кулиш, В. Антонович, М. Максимович и др.) и Австро-Венгерской империи (И. Франко, М. Павлик и др.) сконструировали модель этнической идентичности и идею украинской нации в форме мифа как практики «сшивания несшиваемых» дислокаций. Таким образом, украинский национальный миф и конструкт украинской национальной идентичности был изначально сформирован украинской интеллигенцией двух империй как проект замещения опыта дислокации и нестабильности несмещаемым монолитом украинской нации как опытом онтологической стабильности, подтверждающим право на обладание нацией-государством со свойственной ему культурой (украинской литературой, украиноязычными школами, украинским книгопроизводством, украинской историографией и др.). Вопрос о смене социально-экономического (царского, имперского) несправедливого политического режима не ставился; вопрос о социальных изменениях ограничивался вопросом о языке. По словам М. Драгоманова в брошюре Украинская литература, запрещенная русским правительством (1878), «Наш народ ущемлен не только социально и политически, но и национально. Несправедливость не только в том, что наша национальность и ее признак, язык, не имеет прав, равных с правами языка московского, польского, венгерского, румынского, но и в том, что на всем пространстве земли, где живет наш народ, едва ли 5% интеллигенции признает себя людьми одной национальности с этим народом».[74]
Как было отмечено выше, вопрос о создании независимого нации-государства, который после революции 1917 года станет основным политическим требованием украинских интеллектуалов в борьбе против доминации двух империй, в этот исторический период для них не стоял: их деятельность была направлена на производство национального мифа со ставкой на национальную культуру и идентичность. На примере дискурса апартеида Норваль интерпретирует процесс производства мифа как определяющийся «заботами, которые не могут быть редуцированы к объективным экономическим интересам»,[75] однако в то же время подчеркивает, что этот опыт любой партикулярной группы по производству мифа состоит в том, что она стремится дать определенное содержание невозможному объекту (в случае апартеида эта был объект «души народа»,[76] в случае дискурса украинского национализма – «духа народа» у Д. Донцова, или «национального гения» у В. Лыпинського). Бенедикт Андерсон в знаменитой книге Воображаемые сообщества специально отмечает особую роль а) национального языка и б) национальной историографии в производстве украинского национального мифа в середине 19 века: по его словам, «употребление этого [украинского, уточнение наше. – И.Ж., С.Ж.] языка стало решающей ступенью в формировании украинского национального сознания. В 1846 году в Киеве была основана первая украинская националистическая организация – причем основана историком!».[77]
Для того, чтобы воображаемый объект (например, «душа народа» в дискурсе апартеида или «дух народа» в дискурсе украинских органических интеллектуалов) мог приобрести статус реального, необходимо, по мнению Норваль, сформировать социальное единство: ведь политическое воображаемое – это «невозможное, которое стало реальным».[78] В дискурсе украинских интеллектуалов таким проектом политической трансформации невозможного или воображаемого объекта («духа народа») в статус реального «как поверхности вписывания для упорядочивания уже всех социальных отношений»[79] стали радикальные требования национальной независимости и политического сепаратизма, выдвинутые после революции 1917.[80] Ресигнификация украинского национального мифа в дискурсивный аппарат национального воображаемого знаменует начало этапа нового – «воинственного» и «деятельного», в терминах Донцова, украинского национализма, способного средствами политической борьбы и вооруженного насилия решить задачу создания независимого украинского нации-государства.
Структурно украинское национальное воображаемое оформляется как гетерогенное сочетание политических требований дислоцированного населения наиболее угнетенных социальных групп обеих империй, а именно артикуляции одновременно 1) классового и 2) этнического антагонизма. В отличие от представителей дореволюционного этапа украинского национализма, таких как Драгоманов, отвергавших «темный», «простонародный» национализм украинского народа и требовавших просвещенного, «окультуренного» «украинства»,[81] идеологи его постреволюционного этапа, такие как А. Крымский, выдвигают противоположный тезис –
