Представление должно продолжаться - Екатерина Мурашова

От большой квартиры Рождественских осталось три комнаты – кабинет, спальня и бывшая кухаркина, там устроили кухню. В кабинете все было почти так, как при хозяине – и он, вот удивительно, уже не казался складом мебели, а был той бочкой, в которой носило по морю царицу с царевичем, чтобы доставить на сказочный остров. Для этого имелось все необходимое: крепкая дверь и кораблик на стене, и большой кожаный диван, прочный, как бастион… И даже царевич – вот он, вернулся.

– Мама, Моника, вот деньги, пропуска, документы… Все, разумеется, фальшивое, сделанное в подпольной эсеровской типографии, но вы сами должны понимать, что сейчас в этой стране просто не осталось ничего настоящего. Борис Савинков обещал мне, что по этим бумагам вы без труда доберетесь до Польши, а уж там ты, Моника, думаю, сообразишь, что надо делать. Береги маму. Обязательно возьмите в дорогу чайник, чтобы набирать воду на станциях и, может быть, какие-то небольшие вещи, чтобы обменять их на продукты в пути, советские деньги в большинстве мест хождения не имеют. Простите, но сейчас я больше не должен здесь оставаться, – Валентин Рождественский коротко обнял мать, поцеловал жену. – В любой момент что-то где-то может просочиться, кто-то из соседей может донести… Как выяснилось, моя выправка обнаруживает во мне военного, офицера в любом наряде и в любой толпе. Я не хочу подставлять вас под удар…

Ирина Всеволодовна тихо и бессильно плакала, глаза Моники были сухи.

– Валечка… Что же это делается с нами со всеми, Валечка?..

– Куда ты направишься, муж мой? На юг?

– Нет. Казачьи полки – отлично организованные, отважные и самостоятельные воинские подразделения при твердой государственной системе. В условиях слома эпох я не жду от них никакого решительного поворота в деле. Я отправляюсь на север. Там чехословацкий корпус, к тому же я лично знаком с адмиралом Колчаком и считаю его неплохим организатором и порядочным человеком.

– Я поняла, – Моника наклонила аккуратно причесанную голову и серьезно добавила. – Для меня важно, что ты счел возможным довериться мне сейчас.

– Я всегда тебе доверял.

– Я знаю. Не любил, но доверял. Этого достаточно. Возьми с собой вот этот листок. Я не мастерица говорить о своих чувствах, поэтому на листке я просто переписала для тебя стихи, которые показались мне соответствующими данному случаю. Их сочинила одна московская поэтесса…

– Спасибо, Моника, – сказал Валентин и аккуратно спрятал за пазуху небольшой лиловый конверт. – Мы оба понимаем, что происходит. Я отправляюсь на войну, которая уже почти проиграна. Рано или поздно правда несомненно восторжествует и звезда великой России засияет снова, но есть очень большой шанс, что я этого уже не увижу и мы с тобой сейчас расстаемся навсегда. Мне кажется, что мы жили хорошо и неизменно уважали друг друга. Я желаю тебе только счастья и покоя. Давай условимся: если в течение двух лет от меня не будет никаких вестей, то ты можешь считать себя свободной от всех обетов. Если встретишь кого-то, кого сможешь полюбить, выходи замуж…

– Ты – мой муж, и я не хочу иного.

– Прощай, Моника. Береги маму.

– Обещаю. А ты постарайся остаться живым.

Она так и не дождалась ответного обещания и долго смотрела из окна бывшего кабинета профессора Рождественского на то, как его сын уходит по переулку. Потом задернула занавеску, поправила перед зеркалом прическу и отправилась утешать свекровь, а также собираться в дальнюю и опасную дорогу.

Бывший трактир в Столешниковском переулке назывался теперь «красной столовой». Гардеробщика не было. На вешалках висели шинели, стремительно вошедшие в моду кожанки и какие-то вовсе диковинные одежды, как будто позаимствованные из театрального реквизита. Из бывшего «чистого» зала доносился и щекотал ноздри странный запах, не то мясной, не то рыбный. Валентин, обладавший весьма тонким обонянием и памятью на запахи, так и не смог его определить.

Уже на лестнице сообразил, что не знает фамилии Марыси по мужу.

– Могу ли я увидеть Марию Станиславовну?

Невысокий субтильный человек прикрыл крышкой кастрюлю, в которой что-то помешивал, отложил половник и удивленно сказал:

– Господи, а ведь я вас помню! Вы офицер, полковник, обедали с подругой Марыси Станиславовны, я делал для вас торт в виде мортиры, которая стреляла шампанским… Боже, это как будто было в другой вселенной…

– Да, вы правы, я полковник Рождественский, – Валентин щелкнул каблуками и наклонил голову. – Желаете донести немедленно или сначала все-таки ответите на мой вопрос?

Карие глаза повара неожиданно наполнились слезами.

Валентин схватил его за плечи:

– Что с ней?!

– Холера. Была, видимо, зараженная поставка… Мы старались, но водопровод не работал, а Мария Станиславовна всегда все сама пробует… Сначала она заболела, а потом и Никифор Вадимович заразился, муж ее…

– Она жива?

– В железнодорожный холерный барак их увезли… Я тут в столовой без продыху кружусь, отлучиться не могу ни на минуту, так что даже и не знаю, что вам сказать… Надеемся, конечно, на лучшее…

– Спасибо. Я немедленно отправляюсь туда.

– Товарищ… то есть господин Рождественский, вы уверены, что вам следует…?

– Мало в чем я нынче также уверен, – горько усмехнулся Валентин. – Прощайте… и… послушайте, а чем это у вас так пахнет?

– Нынче по столовскому ордеру выдали моржевятину. Вот, мы сварили с ней кашу. Непривычно, конечно, я этих моржей только на картинках видал, но товарищам, прикрепленным к столовой, вроде нравится…

– Боже мой, – сказал Валентин, развернулся на каблуках и вышел из кухни.

Ночь, ветер, стучит незакрытый ставень, колышется огонек в коптилке.

Сиделка с серым лицом:

– Вам тут нельзя. Уходите.

– Наверняка санитаров в холерном бараке не хватает. Я готов все делать.

– А вы умеете?

– Да, я сын врача, с детства поневоле присмотрелся.

Чуть мягче, с проблеском живой интонации:

– Кто у вас тут?

– Мать моего сына.

– Что ж, если не боитесь, приступайте. Главное – не пейте сырой воды и ничего не ешьте от больных. Тогда не заразитесь. Сейчас надо наколоть дров и скипятить воды. А потом упаковать и вынести тех, кто с вечера умер, во двор, в сарай.

«Все просто, – сквозь стиснутые зубы говорил себе полковник Рождественский. – Сухость и удобное положение тела в постели. Давать пить воду с наколотым льдом – в неограниченном количестве. Горячая ванна, когда судороги. Сестры впрыскивают камфару и делают физиологическое вливание…»