Набат - Цаголов Василий Македонович

— Скажи, ты довольна своими сыновьями?

Не поднимая головы, Дунетхан кивнула. Почему она послушалась Тасо? Теперь во всем ущелье будут говорить о ней, что явилась на нихас и поучала стариков. Лучше бы у нее отсохли ноги…

— Пусть бог даст им столько сил, чтобы они не посрамили имени своего отца, род свой.

Дзаге поморгал, пожевал губами.

— Ты, говорят, с Тасо в район ходила? Какие новости принесла? — спросил он наконец.

Посмелела Дунетхан, столько лет прожила рядом с Дзаге и только узнала, какой он добрый человек.

— Враг подошел к Москве, — обрела она дар речи.

Старики забыли, что перед ними женщина, заговорили:

— Ты что-то путаешь?

— Неправда это!

— Где Тасо?

— В других аулах готовят обозы для Красной Армии, — повторила слова секретаря райкома. — А мы только деньги собрали да вяжем носки. Надо от себя оторвать…

Тут ее прервал Дзаге, вскочил, потряс в воздухе палкой:

— Ты не срами нас! Куда вы смотрели, коммунисты? Другие нас опередили! Позови сейчас Тасо.

Дунетхан стала удивительно спокойна.

На ступеньках бригадного дома, расставив ноги, стоял Тасо: кожанка расстегнута, рука на бляхе. Спустился на нихас.

— Я слышал, что тут говорила Дунетхан.

Бригадир сел рядом с Дзаге.

Дунетхан отметила про себя, что он озабочен, иначе бы не позволил такое: еще молод, чтобы сидеть рядом с Дзаге. Его место на нихасе с краю. И Дзаге, должно быть, не обратил на это внимания.

Бригадир бросил на женщину короткий взгляд, и она поняла, что оставаться на нихасе ей больше незачем.

Уже по дороге домой у нее внезапно вспыхнуло лицо. От возбуждения слегка кружилась голова. Эх, сорвать платок и крикнуть на весь мир, чтобы слышали дети, Хадзыбатыр: «Держитесь стойко!»

Вечером в калитку постучал Джамбот, понизил голос:

— Что пишет сын… Асланбек?

Хотелось засмеяться ему в лицо, но удержалась.

— Прошу тебя. Бог уже наказал меня.

— Чем? — без гнева спросила она.

— Сыном. Лучше бы он не родился.

Пробудилась в сердце жалость к человеку, но тут же погасла.

— Бесстыжий.

— Это я то? На нихас ты ходила… Почтенных мужчин жить учила. Ты с этим Тасо потеряла голову, о сыне не думаешь.

— Ты… Ты не мужчина, а подлая собака, — выкрикнула Дунетхан. — Вот вернется Хадзыбатыр, откроюсь ему, и тогда берегись, — развернулась и пошла.

— Постой. Ты еще не все слышала.

Что он еще хочет сказать?

— Разве не знаешь, что о тебе болтают? Где ты всю ночь шаталась с Тасо?

Метнулась к обидчику, презрительно бросила в лицо:

— Ишак полудохлый. Тьфу на тебя, — плюнула ему в лицо.

— Ты.. — выругался Джамбот.

За спиной его послышался голос Тасо:

— Я слышал.

Не оглянулся, как кошка, отскочил в сторону Джамбот, испуганно прикрыл лицо руками. Тасо в упор смотрел на него.

— На меня грязь льешь? Смою.

Заметались глаза Джамбота, вспомнил, что с Тасо шутки плохи, поспешил защититься:

— Тебя власть поставила подслушивать чужие разговоры?

Подступился к нему бригадир, занес кулак, да Дунетхан уперлась плечом Тасо в грудь, и ему пришлось отступить.

— Смотри у меня… За Дунетхан ответишь перед ее мужем; и сыновья не простят. Обо мне услышу от тебя еще раз, оторву голову. Запомни, скотина.

Тасо вытащил из нагрудного кармана письмо, поднес к самому лицу Джамбота.

— Скотина!

— Что?!

— Ты предал Хадзыбатыра! Оклеветал!

— Я?!

— Он мне обо всем написал. Ну, берегись.

— Убьете?

— Судить будем тебя, всем аулом.

— Ты уже мстишь мне? Обзываешь? Лучше свою голову побереги.

— Не попадайся на пути, слышишь? Не прощу.

— Убей, чего еще ждешь?

— Сегодня о твоих детях думаю, а завтра… — ушел Тасо, не договорив.

— Тьфу, — Дунетхан плюнула в лицо Джамботу.

Обтер он рукавом лицо, не знал, как повести себя.

Пересекла Дунетхан двор. Вслед ей неслось злобное:

— Смотри, накличешь горе на себя, о сыне подумай.

Не оглянулась она. Нет, Хадзыбатыр не осудит ее за это. Почему она не мужчина! Убила бы его.

У Джамбота путались мысли. Надо опередить проклятого Тасо. В районе уверяли, что Хадзыбатыр не вернется в Цахком. Выходит, Каруоева нашли честным человеком, доверили оружие, и он воюет против немцев?

Утром Дунетхан проснулась от требовательного стука в калитку:

— О, Хадзыбатыр, если ты дома, то выйди на минутку!

«Кто бы это мог быть?» — Дунетхан выбежала во двор. На улице стоял Дзаге, а рядом с ним — Алибек, он держал за конец веревки бычка.

— Вчера торопила всех, а сама что же? — сердито ворчал старик.

Не могла сразу сообразить Дунетхан, зачем он здесь.

— Куда вести бычка? Или самому гнать его на фронт.

От нахлынувших чувств Дунетхан готова была целовать ему руки. Но, увы, она не могла высказать, что думает о нем, старик оскорбился бы, потерял к ней уважение. Поспешно распахнула она перед ним калитку, но Дзаге выразительно посмотрел на мальчика, а тот протянул Дунетхан бечевку: бычок послушно последовал во двор.

Один за другим шли к ее дому аульцы. Кто вел овцу, кто двух. Бригадир пригнал корову, все равно, мол, в доме никого нет. Сама Дунетхан попросила записать от имени Каруоевых трехгодовалого бычка. Не отстал и Джамбот: принес на себе крупную овцу.

4

В трубе противно завывало, нещадно дымила печурка — немецкий бочонок из-под бензина. Кто-то, пригнувшись, вышел, и в землянку с улицы ворвался холодный воздух.

Хетагуров стиснул кулак, опустил с силой на колено, и тут же устыдившись самого себя, оглянулся: устроившись на ящике из-под снарядов, начальник оперативного отдела разложил на коленях карту и погрузился в свои думы. В углу сидел на земляном полу Матюшкин, его ординарец, и спал, под левой рукой у него был жесткий ранец, немецкий автомат висел на широкой груди. Ровно дышал Матюшкин, иногда тихо постанывал. Большая лампа «летучая мышь» тихо качалась над головой начальника оперативного отдела. Дым поглощал свет, и ему пришлось низко склонить голову.

Никак не укладывалось в сознании генерала, что они коченеют в окопах, а немцы в тепле, землянки и блиндажи обставляют, уют создают себе, думают на веки веков устраиваться. Все труднее дышалось, першило в горле, и Хетагуров выбрался наружу, поднял воротник полушубка.

Немцы с короткими промежутками освещали ракетами местность, и он отметил, что не иначе, как боятся внезапной атаки. В последние дни противник стал то ли осторожней, то ли трусливей, во всяком случае нервничал.

Трое суток не сомкнул глаза, а голова у него все-таки ясная. И чувство голода пропало. Вот только курить хочется, кажется, не вынимал бы папиросу изо рта, но приходилось ограничивать себя.

Он смотрел в сторону немцев…

Военная машина, приведенная в действие гитлеровцами, набрала мощь на Западе и рванулась на Восток, добралась до Москвы. Немалой ценой. Но как случилось это невероятное?

Укрепляя обороноспособность страны, укрепляя границы, учились военному искусству, были уверены, что если война случится, то враг будет побежден. Никто не сомневался…

Война еще впереди…

Впереди…

У нас хватит сил защищаться, а потом изгнать врага…

Столицу войска закроют собой, и мертвые встанут на ее защиту.

Москва…

Хетагуров напряг память, и воспоминания вернули его в предвоенные годы.

…Он приехал на Чрезвычайный съезд Советов, делегатом от Дальнего Востока. Голосовал за Конституцию, а Валентину вызвали на Всесоюзное совещание активисток, жен командиров. Она тогда бросила призыв: «Девушки, на Дальний Восток!» В редкие для них свободные часы ходили по Москве и всякий раз, будь это хоть в полночь, являлись на Красную площадь. Много раз бывала Валентина в Москве, у Мавзолея, в Кремле, а вот с ним — впервые. Вернулась она в Хабаровск с орденом Трудового Красного Знамени на груди и именными золотыми часами от Народного Комиссара Обороны.