Убийство по лицензии - Светлана Успенская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, — еще испуганнее пробормотал охранник.
— Что — нет?
— Вы не директор…
— Что ты мелешь! — Парнов взвился на дыбы. — Да ты знаешь, что я с тобой сделаю! Я тебя уволю! Я тебя сгною! Я тебя…
Двери лифта раздвинулись, и из них показалась секретарша Парнова Лариса. Малопривлекательная старая дева, которую он ценил исключительно за деловые качества. Смыслом ее жизни была работа. Работа — и он, ее руководитель, ее обожаемый директор. Лариса была предана своему шефу, как кошка котятам, и не раз выручала его в трудные времена, помогая всем, чем могла. В ней Парнов был уверен почти как в самом себе. Кажется, она была даже тайно влюблена в своего патрона.
— Лариса! — бросился Парнов ей навстречу.
Холодный презрительный взгляд был ему ответом.
— В чем дело? — ледяным тоном произнесла Лариса, обращаясь к охраннику.
— Вот, — тот кивнул на посетителя. — Хочет войти.
— Вы записаны на прием к Егору Максимовичу? — высокомерно спросила секретарша, окидывая оценивающим взглядом нелепую фигуру Парнова и обдавая его арктическим холодом. — Нет? Если вы с деловыми предложениями, я могу вас записать на прием только на будущей неделе.
— В чем дело, Лариса? — севшим голосом пробормотал Парнов. — Кто такой этот Егор Максимович? Вы что, все тут с ума посходили?
— Егор Максимович Титаренко — наш новый директор, — почти нежно отозвалась секретарша. При упоминании о директоре ее глаза загорелись знакомым Парнову влюбленным огнем. — Прекрасный человек, великолепные деловые качества… Но что я вам рассказываю… Вы, Алексей Михайлович, наверное, были хорошо осведомлены об этом, раз продали ему нашу фирму.
— Я продал фирму? — Парнов осекся. Перед глазами встал темный подвал, скрюченная фигура в углу, пачка бумаг на столе и его рука, с бесшабашной легкостью подписывающая один лист за другим, один лист за другим…
— Но это же была шутка! — закричал Парнов. — Розыгрыш! Это же не всерьез!
— Извините, мне пора работать, — холодно обронила Лариса и отвернулась.
— А-а-а! — что есть силы заорал Парнов и бросился наперерез к лифту. — Я вам всем покажу!
— Ненормальный! — взвизгнула секретарша, отскакивая в сторону.
Охранник вспомнил, для чего он здесь посажен, и кинулся оборонять лифт. Завязалась легкая драка. Через несколько секунд Парнов, скрученный железной рукой бывшего самбиста, вылетел через вертящиеся двери на улицу и некрасиво распластался на тротуаре. Прохожие неодобрительно оглядывались на него.
Трижды Парнов врывался в вестибюль собственной фирмы и трижды был выносим на улицу встречным ураганом. На четвертый раз раздраженный охранник поднял трубку и стал выразительно набирать 02. После этого бывший директор сдался.
В ожидании обеденного перерыва он нервно барражировал пространство перед офисом, с тоской раздумывая над тем, каких змей в лице секретарши и охранника он пригрел на груди. Он жаждал объяснений.
Лариса была как всегда пунктуальна. Даже конец света не смог бы изменить ее привычек. В тринадцать ноль-одна вертящаяся дверь вытолкнула наружу ее старообразную фигуру в мужском пиджаке и с кожаным портфелем в руке.
— Лариса, нам надо поговорить, — забубнил Парнов, идя следом за своей некогда преданнейшей работницей. — Объясни, что случилось… Ну, пожалуйста… В память о нашей дружбе, о нашей совместной работе…
— Идите за мной сзади, вроде бы мы незнакомы, — не разжимая губ, проговорила секретарша. — Если донесут директору, что я с вами разговаривала, меня уволят…
Они устроились за столиком в кафе. Лариса неумело прикрывала лицо рукой и все время нервно оборачивалась на звук открываемой двери.
— Я толком ничего не знаю, — тихо сказала она. — Неделю назад появился какой-то тип, предъявил документы и доверенность на свое имя и сказал, что вступает в права руководства. Я ничего не понимаю… Все бумаги у него в порядке… Он сказал, что вы продали ему все предприятия, а сами остались работать за границей… И еще он сказал, что все, кому не нравится такая ситуация, будут уволены… А вы знаете, как сегодня трудно найти работу. Я… Я так ждала вас, звонила вам домой… — Она сдавленно зарыдала, кривя рот и вздрагивая сутулыми плечами.
— И что же дома?
— Ваша жена тоже была в шоке. Сказала, что вы продали квартиру вместе с мебелью, а ее даже не поставили в известность. Она… Она тоже плакала…
— Где она теперь? — спросил Парнов с бьющимся сердцем.
— Сняла все деньги с вашего счета и уехала с каким-то молодым человеком, кажется, его зовут Влад.
— Куда?
— Не знаю… Не знаю… Ничего не понимаю… Что произошло? Вас так долго не было… Теперь вы появляетесь в таком виде… Вас били? Может быть, вам обратиться в милицию?
Парнов неожиданно быстро взял себя в руки. Он даже улыбнулся.
— Не надо никуда обращаться. Вот что, Ларочка. — Он по-отечески нежно положил ладонь на плечо секретарши. — Ты не поверишь, но это всего-навсего шутка. Да-да, шутка. Милый, дружеский розыгрыш.
— Розыгрыш? — Слезы еще блестели в глазах некрасивой Ларисы. — Как это?
— Да-да, именно розыгрыш. И самое смешное, что я из своих денег оплатил эту затянувшуюся шутку…
— Значит, все это неправда? — с надеждой в голосе спросила Лариса. — Значит, вы вернетесь?
— Конечно. Я сам долго не мог понять что к чему, но недавно до меня дошло. Это только шутка!
Лариса с сомнением посмотрела на своего шефа.
— Понимаешь, долго объяснять, но, поверь, это недоразумение, скоро все выяснится. Мне нужно закончить кое-какие дела… Шутка слишком затянулась…
Лариса шмыгнула носом, достала из портфеля носовой платок в крупную клетку и громко высморкалась.
— Я пойду, — сказала она. — Мне пора. Всего полчаса перерыва, а мне еще нужно в магазин заскочить…
— Подожди… Как мне найти этого Титаренко? — спросил Парнов.
— Не знаю. — Лариса безнадежно пожала плечами. — Свой телефон он мне не оставил, в офисе появляется редко. Говорит, если надо будет, я сам вас найду. Темная лошадка… Так я пойду…
— Подожди, Лариса… У меня совершенно нет денег… Ты не могла бы одолжить? Совсем немного, пока все утрясется…
Хлюпая носом, Лариса молча достала из кошелька две купюры по сто рублей и положила на залитый компотом столик.
— До свидания, Алексей Михайлович.
Громко сморкаясь, она вышла из кафе, ее сутулые плечи все еще подрагивали.
Парнов, оглушенный и обессиленный, остался сидеть за столиком. Оставалось одно последнее место на земле, куда он мог направиться.
Сейчас он появится… Он прибежит сюда затравленный, грязный, оборванный, униженный. Он будет ползать на коленях и умолять ее. Он будет униженно просить пощады. Будет — но она его не простит. Он должен выпить до дна всю чашу унижений. До дна, до самой последней капли. Чтобы в ней уже ничего не осталось. Ничего и никого…
А она будет смотреть на его мучения. Смотреть чужими глазами, но при этом будет знать о каждом его шаге. Он будет бросаться от надежды в бездну отчаяния, от восторга — к смертельной тоске. Как когда-то бросалась она. Она? Или та юная смеющаяся девушка на фотографии, выбегающая из моря. Счастливая на долю секунды, несчастная — на всю жизнь. Он не знает, каково это быть — всю жизнь на грани смерти, на грани безумия, на грани небытия. Пусть теперь узнает…
Он не знает, как это — когда слепящий миг счастья обрывается безжалостной равнодушной рукой и черная бездна отчаяния поглощает все вокруг. Он не знает, как это — прощаться с нерожденным сыном, стоя на подоконнике, лицом к бесконечному пространству, полному звенящей пустоты. Он не знает, как это — лететь сквозь семь этажей, будто проходить семь кругов ада, а потом на всю оставшуюся жизнь застрять в последнем, самом ужасном. Этот ад — и внутри, и снаружи. Она — изломанная, старая кукла… Слишком старая и слишком изломанная, чтобы кому-то еще пригодиться. Да ей это и не надо. В ней все умерло, живы — только мозг, только фантазия, только память… Да, ее память жива. И память требует — отомсти. Конечно, она может лишь сидеть в инвалидном кресле, неподвижная, как египетский сфинкс, безжалостная, как Парка, — богиня, вечно прядущая нить чужой судьбы. Она опутает его этой нитью, она совьет из нее крепкую веревку. И заставит его на ней повеситься. Конец его жизни — будет и для нее концом. Ей больше незачем жить… Цель ее существования достигнута.
Но сперва он узнает, как это — не жить той жизнью, которая тебе дана, не быть любимым, не ласкать близкого человека, не нянчить детей. Позволять сиделкам, а не ласковым рукам раздевать тебя и укладывать в постель. Если бы он знал, какие у сиделок холодные, равнодушные руки! Пусть он узнает то, чего никогда не знал. Пусть он узнает…
Двери особняка в «Нескучном саду» были распахнуты. Сильно пахло краской, свежие следы побелки вели из дверей по крыльцу. Изнутри долетали визгливые звуки пилы, басом жужжала дрель, доносилось уханье молотка. Шел ремонт.