Солнышко в березах - Николай Никонов

— O-o-o! He speaks English…

«Так вот и смотрите на нас, — шагал я, не оглядываясь. — Рус, дикарь, бой, фруктов не ел. Паразиты. Отсиживаетесь всю войну. Союзники…» И как плохо, что я не умею как следует говорить по-английски. Не очень-то научишься по этому самоучителю!

До этого случая на базаре у меня было еще две встречи с англичанами. В ресторане. Да. Не удивляйтесь. В начале войны давали служащим кое-когда дополнительные талоны на питание — обед или ужин. Пообедать можно было в ресторане «Восток». Три раза мать приносила эти серые грубые бумажки с печатью и отдавала мне. Три раза я ходил в ресторан, которым, наверное, не стоит слишком восторгаться, но мое полудетское воображение было буквально подавлено громаднейшими черными резными буфетами от стены до стены, зеркалами, люстрами в бронзовых завитушках, вазами с какими-то синими японскими пейзажами: сосна, рогатый домик, гора Фудзияма (ее я знал хорошо), японки с деревянными ушатами на бамбуковых коромыслах — все взято тонко-легко между сказкой и реальностью, и, наверное, потому ресторан называют «Восток». Больше ничего восточного в нем не было. С таким же успехом он мог называться: «Япония», «Фудзияма», еще как-нибудь… Позднее я заметил, что на Руси не любят думать над вывесками, и если уж «Восток» — так в каждом городе, а «Юбилейная» — от гостиницы до водки… А тогда я робел от белизны скатертей — дома у нас давным-давно была только желтая, засохлая и продранная на углах клеенка, прикипевшая к столу, вся в запаленных кружках и желто-черных не-отмывающихся пятнах, — я не знал, куда девать конус крахмальной салфетки, и тоже робел перед ним. Подавлял блеск посуды и кружевные переднички, кокошники официанток, сплошь красивых, пышногрудых и задастых. Конечно, такие вряд ли знали, что такое настоящая голодуха. Работать в войну в ресторане, на хлебозаводе, даже просто посудницей в столовой считалось немыслимым счастьем, и я смотрел на этих девушек, на солидных красногубых буфетчиц и завзалом, как, наверное, теперь смотрят на знаменитых теноров, балерин, каких-нибудь известных хоккеистов-футболистов. Особенно понравилась мне одна официантка, похожая на нашу соседку, только много моложе ее и круглее во всем. Передничек на ней сидел лучше всех, бант сзади лихо торчал, губы выражали превосходство над всеми, кажется, она никого не удостаивала ответным взглядом (про меня — говорить нечего), ловко разносила, ставила блюда, так же ловко уходила.

Англичан в ресторане было много. Они здесь обедали, завтракали, но сначала я этого не знал и подошел прямо к столику с двумя джентльменами — тут было единственное свободное место. Только подойдя, я понял, что передо мной иностранцы. Джентльмены оба курили трубки, были отлично одеты, коротко подстрижены, только один черный, черноглазый и лысеющий, другой — желтоволосый, в сером костюме и сером же свитере с черными по белому оленями и эскимосским узором. Такому свитеру я и сейчас завидую.

Я спросил, свободно ли место. Англичане не поняли. Черный вытаращил глаза и, повернув голову боком, стал похож на испанского короля Филиппа II из учебника истории, глядящего на меня снизу вверх.

Я повторил вопрос. Тогда желтоволосый понял или догадался — сказал:

— Есс… Э… Сафо-бод-ноо.

Я сел. Они продолжали разговор. Но, видимо, мое присутствие за столом их удивляло и стесняло. В самом деле, почему вдруг в ресторан ввалился нелепый подросток в рабочих ботинках, остриженный, в курточке с заштопанными локтями? Уселся за стол, пряча неотмывающиеся руки в коленях и поглядывая на джентльменов, может быть, и робко, но все-таки словно бы изучающе. Русдемократия?..

Они несколько раз произнесли эти два слова «рашен димо́крэси» с усмешкой, взглядывая на меня, а я сидел как на иголках, я бы вообще ушел, но не было другого места, и я хотел есть, едва дождался, когда официантка поставит на подтарельник глубокую тарелку до слюны благоухающего супа. Англичане ели медленно, спокойно, и я через силу сдерживал себя, чтобы не торопиться, хлеб откусывал понемногу, ушел почти голодный. Думал: еще бы раз сесть за этот стол, только без союзников. Там еще хлеба столько осталось…

В другой раз я ужинал. И опять попал столик с англичанами. Теперь их было трое — двое мужчин и высокая белокуро-желтая красавица с такими длинными, невероятно стройными ногами, точно она выскочила из журнала мод. Англичанку я видел не один раз на улицах. Она выделялась тогда среди плохо одетых женщин, как лебедь среди куриц, и на нее оборачивались, таращились, как на диво. Говорили они все по-английски, на меня не обращали внимания, точно меня тут и не было, а ели так же медленно, как те двое. Исподтишка я разглядывал англичанку, втайне радовался, никогда бы не поверил, что буду сидеть с ней за одним столом — до того бела, стройна, точена, голубоглаза, с такими льняными безупречно подвитыми локонами. Очень хотелось понять, о чем англичане говорят, но понимал я лишь некоторые слова: фронт, завод, танки, ее, вери сори, Черчилл. Англичанку они звали не то Уг, не то Юг. Кончив ужинать, мужчины встали и закурили трубки, отошли, а Юг еще задержалась, открыла очень красивую лакированную сумочку, посмотрелась в зеркало, достала пуховку и чуть тронула по бледно-розовым щекам, потом надула губы, так что на щеке родилась крохотная ямочка, защелкнула, сумочку и сказала мне на самом настоящем русском языке: «Слушай, ты давай ешь как следует, а хлеб возьми с собой, все равно он тут пропадет». Подмигнула и встала, пошла, улыбаясь, а я понял, что она — русская, ни одна иностранка не сможет так сказать.

Встречи в ресторане побудили меня усилить занятия, по самоучителю, и, как видно, не зря… Вообще, в жизни я убедился, что никакое знание не гибнет, где-нибудь да годится.

Теперь на этом самом рынке, на этом «офл плэйс» (ужасном месте), решил я добыть деньги на ботинки и костюм.

Для начала у качающегося, сипящего, насквозь проспиртованного деляги — поднеси спичку, вспыхнет — купил часы. Отличные часы. Черный циферблат. Светящиеся стрелки. И не какие-нибудь круглые «бочата», а квадратные с закруглениями. Они хорошо тикали, показывали правильное время и — главное — дешево, дальше некуда. «Швисарские…» — сипел деляга. Купил — не торговался. Не умею я. Стыдно как-то. А вдруг еще перехватят?.. Таких, как я, тут сотни. А он спьяну, конечно, или ворованные толкает. Помню — это обстоятельство тогда меня не смутило. Не я ведь воровал… Купив часы, чуть не плясал, радовался. Беспрерывно доставал — прикидывал на руку, слушал. Чудо-часы! Черный циферблат! Даже продавать не хочется. За такие четыреста взять — пустяк. Может, и больше дадут, только не торопиться, не пороть горячку. Вот тебе и ботинки! Или полкостюма! Еще одни такие часики — и дело в шляпе… Вот он, заработочек — ходи, не надсажайся. После разгрузки досок и тюков с мылом, которые дали первоначальный капитал, заработок рыночного «барыги» представлялся заманчиво-легким.