Исследование о смертной казни - Александр Кистяковский

27

Почтенный наш юрист Муллов делает следующий комментарий к этому случаю нашей старинной уголовной практики: «Из дела видно, что глухонемота и дураковатость Мойсеева не имели никакого значения в глазах судей его для смягчения наказания: он был пытан так же, как и другие лица, участвовавшие в драке, дано ему столько же ударов на пытке; наконец, он был наказан наравне с другими, и в самом решении воеводском даже и намеку нет на исключительное положение его сравнительно с другими осужденными». Автор далее задает себе вопрос: имели ли в старинном нашем судопроизводстве влияние на вменяемость вины и меру наказания слепота, глухота, немота и душевные болезни? И решает его в отрицательном смысле. Если 10 или 15 лет тому назад, говорит он, одна уголовная палата приговорила к торговой казни совершенного идиота, который во время самого наказания не сознавал даже, что над ним творится, убеждал палача оставить свои шутки, а шутки эти заключались ни более ни менее, как в тяжких ударах кнута или плети, то чего можно было ожидать от наших старинных судей 200–300 лет тому назад, — Авт.

28

Вот факты, сохранившиеся в деле, которые вполне доказывают расстройство умственных способностей Левина: «В 1715 г. Левин (служивший тогда еще в военной службе) скучал, грустил и, наконец, впал в меланхолию, к этому присоединились припадки падучей болезни». «В 1719 г. припадки падучей болезни усилились так у Левина, что его (как военного) отослали в Петербург для освидетельствования». «Расстроенное воображение, усиливающиеся припадки падучей болезни, которой он начал страдать еще в 1712 г., восторженные выходки против Петра делали Левина (уже вышедшего в отставку) нестерпимым, тяжелым членом семейства. В своих болезненных припадках он кричал: ныне последнее время… пойду на муку и замучусь. Проходил припадок, он не помнил что говорил». «Родные видели расстройство его ума, усилившиеся припадки падучей». «Левин говорит: мне все это Бог всенародно велел сказать; 12 марта 1722 г. во время богослужения с Левиным случилась падучая. После припадка он говорил, что царь — антихрист», — Авт.

29

Еще недавно бывшее в обычае обращение с сумасшедшими ясно указывает на то, что прежде их считали существами вменяемыми и подлежащими наказанию. Эскироль так описывает в десятых годах состояние во Франции заведений для умалишенных. В 33 заведениях сумасшедшие жили с зараженными венерическими болезнями, нищими и преступниками; в 8 департаментах тюрьма была единственным местом содержания помешенных; в 12 они занимали смирительные дома вместе с нищими и бродягами. Пища, совершенно одинаковая с заключенными, состояла из хлеба и воды, постель такая, что многие могли завидовать уличной собаке при входе. Еще в начале нынешнего столетия почти что все врачи душевных болезней смотрели на эти болезни как на уклонение более или менее от нравственного принципа и признавали сумасшедших способными к нравственному вменению. («Современные вопросы психиатрии Мейера»). Признавая сумасшедших в таком смысле вменяемыми, старая психиатрия обращалась с ними как с каторжниками или даже хуже. Доктор Мейер замечает, что отцы нынешней психиатрии приняли прежнюю как наследие тюремного заключения или еще худшего обращения и что способами этой последней (способы эти следующие: цепь, кожаная куртка, усмирительный стул, усмирительная кровать с ремнями для груди, рук и ног, усмирительный шкаф и столб, против крика и воя — автенритова маска и груша, из коих первая действовала почти как смоляной пластырь, наклеенный на рот, последняя — как затычка внутри его. Гугнерова машина или колесо, запертый в которое сумасшедший должен был стоять совершенно тихо, иначе колесо приходило в движение и заставляло его ходить, рекомендованные Гейнротом пощечины и розги, палки и раскаленное железо) было истерзано самым изобретательным образом сравнительно большее против настоящего количество сумасшедших того времени, — Авт.

30

Еще Ленге, писатель XVIII столетия, заметил это явление. «Смерть, — говорит он, — была единственным наказанием, которое они (т. е. первобытные законы) определяли. Они не допускали различия между преступлением и слабостью. Все маловажные нарушения выплачивались жизнью». «Мщение, — говорит Дюбуа, — предоставляло оскорбителя капризу оскорбленного, как бы легка ни была нанесенная обида». «Вследствие упорной гордости, — говорит Вильда, — которая вела к высокомерному презрению прав другого, германец маловажную обиду считал тяжким оскорблением», — Авт.

31

«Всяк, иже сотворит дело в седьмый день, смертию да умрет.»

32

«Аще же вол бодлив будет прежде вчерашнего и третьяго дни, и возвестят господину его и не заключат его, и убиет мужа или жену, вол каменем да побиется, и господин его купно да умрет.»

33

«И да рекут к мужем града своего: сын наш сей непокорлив есть и грубитель и не слушает речи нашей, сластолюбствуя пьянствует: и да побьют его мужи града того каменем… Человек, иже аще зло течет отцу своему или матери своей, смертию да умрет.»

34

Пасторе говорит: «Когда Дракона спросили, зачем он подвел под одну наказуемость столь различные по своей важности действия, то он выразил сожаление о том, что нет наказания выше смертной казни. Варварство, достойное вечного проклятия потомства! Потому-то спустя 25 лет знают и повторяют, что законы Дракона писаны кровью», — Авт.

35

«Слова эти следующие: ragan — презренный трус, strothin — проституированный, sorthin — содомит.»

36

Брамин в случае нужды может с полным спокойствием совести присвоить имущество судры, своего раба, за что царь не должен его наказывать; ибо раб не имеет ничего, что бы принадлежало ему в собственность, и не владеет ничем, чем бы господин его не мог завладеть, — Авт.

37

«Аще кто ударит раба своего или рабу свою жезлом и умрет от руки его, судом да отмстится: ст.21. Аще же переживет день един или два, да не отмстится; сребро бо его есоть». Таким образом, закон еврейский, столь щедрый на смертную казнь, даже за намеренное убийство раба не определяет смертную казнь, которою он карает даже хозяина вола, забодавшего человека, а говорит только: судом да отмстится, — Авт.

38

Одна победа при Стиликоне доставила на рынки 200 тысяч рабов. Вследствие того рынки переполнились и продажная цена раба упала с 25 до одного золотого, — Авт.

39

Панегиристы императоров первых христианских, говорит Лоран, хвалят их за то, что они давали народу зрелища из германцев, убивающих друг друга. Симмах благодарит Феодосия Великого за то, что он прислал пленных сарматов для удовольствия марсова народа, т. е. римлян. Саксонские пленники удушили себя, чтобы избегнуть стыда сражаться в амфитеатре; по этому поводу благородный римлянин сожалеет, что их смерть уменьшила удовольствие его сограждан. Даже в царствование Гонория, который, говорят, уничтожил гладиаторские игры на Западе, Сильвиан резко упрекает христиан, которые спешили на зрелища, где смерть людей была вкушаема, как величайшее удовольствие, — Авт.

40

«По праву (лат.)»

41

«Фактически, на деле (лат.)»

42

Согрен, цитируемый Бонмером, в своем «Трактате о праве охоты» говорит: «Ордонансы наших королей считали более важным убить зверя, чем человека (т. е. здесь нужно разуметь крестьянина): за человека легко было получить помилование, а охота на дикого зверя была непростительным преступлением». В Дании было время, говорит другой писатель, цитируемый Бонмером, когда можно было избегнуть наказания за стреляние дичи, доказавши, что стрелявший имел намерение убить раба. Нравы эти, говорит он, не были только у народов северных: они существовали в наших странах, — Авт.

43

В книге гродской луцкой 1573 г., л. 166, записано: «Пан Михаил Ласко отвечал: а велел я его (боярина Ефима) повесить, потому что он был в то время моим крестьянином». В той же книге под 1593 г., л.798, записано: «Пан Золотолинский, слыша такое добровольное признание слуги своего Миша, осудил его, предо мною возным, на смертную казнь». В 1 т. Памятников Киевской комиссии помещены три арендных контракта об отдаче князьями Пронским и Сангушком и паном Лысаковским своих имений в аренду жидам с правом наказывать крестьян даже смертью. Отд. 2, с. 66–112. В книге гродской киевской, N 5, под 1691 г., л.216, записан смертный приговор, произнесенный управляющим пана Искритского, Орловским, над крестьянином Ошомки, — Авт.