Персона нон грата - Владислав Иванович Виноградов

Первый раунд пресс-конференции генерал-полковник Фокин выиграл. Второй тоже, выстояв под градом вопросов, из которых он не сумел ответить всего на один:

«Что будет с аэродромом, когда русские вертолеты улетят?»

— Вопрос не по адресу, господа, — сказал Анатолий Митрофанович. — Пользуюсь случаем, чтобы пригласить прессу на учение, которое начинается завтра. Автобусы будут ждать журналистов у штаба Группы войск в пять утра.

Желающих оказалось немного.

Третий раунд встречи в офицерском клубе прошел под звон бокалов. Генерал-полковник Фокин лишь пригубил рюмку, чем заслужил критику со стороны обоих министров обороны. Темно-синий костюм и светло-серый костюм простились с Анатолием Митрофановичем пожатием руки, вежливым наклоном головы. Шагая по ковровой дорожке мимо столов с бутылками и тарелками, зеркал и золоченых завитушек, генерал-полковник Фокин чувствовал горечь в душе и занозу в сердце: завтра вертолетчики помянут его недобрым словом. Но есть ситуации, в которых и генералы бессильны.

Невидимая заноза продолжала оставаться под левой лопаткой командующего Группой войск и сейчас, когда генерал-полковник Фокин забылся беспокойным сном на заднем сиденье лимузина. Нет-нет да и покалывала, вырывая Фокина из тревожной дремы, и тогда он видел клубящийся перед капотом автомобиля туман, в котором вязли лучи фар.

Предутренний туман был плотен и непроницаем, как завеса, которая скрывает от нас будущее. Приподнять бы, заглянуть хоть одним глазком, что ждет впереди. Может быть, уже проскочил развилку дорог, не заметив регулировщика, и давно пора нажать на тормоз. Не исключен и другой вариант: чуть притопи педаль газа и вырвешься на прямую дорогу, без кочек, рытвин и полигонных колдобин.

Знать бы, что ждет впереди, где на крайний случай подстелить соломки! Но нет, сплошное молоко перед глазами, плотная пелена, с которой тщетно сражаются лучи противотуманных фар. И пусть успех в этой битве переменный, луч надежды пробивает мрак неизвестности.

Старший техник понтонно-мостовой роты прапорщик Ежевикин, прошедший Афганистан и Чернобыль, не витал в эмпиреях, наставляя водителей перед ночным маршем в район учения:

— Соблюдать дистанцию. Руль держать обеими руками. За баранкой носом не клевать, а то проснетесь на том свете.

КрАЗы с многотонными коробками понтонов на закорках всю ночь ползли к реке проселочными дорогами. Под утро их обогнала машина командующего Группой войск — уже не черный лимузин, а уазик с длинными усами антенн. После этого колонна прибавила скорость. Через полчаса понтоновозы с ходу пошли на разгрузку.

Над рекой, над пологим берегом плыл, качался туман. С ним мешались сизые дымки из выхлопных труб КрАЗов и речных катеров, тоже привезенных этими мощными машинами. БМК-Т — буксирный моторный катер-толкач. Так именуются неуклюжие на вид, но очень маневренные посудины, почти не изменившиеся с той поры, когда генерал-полковник Фокин был рядовым и начинал службу в понтонно-мостовом полку. Сначала помощником, а потом мотористом БМК-Т.

Анатолий Митрофанович любил иногда вспомнить молодость и часто бывал у понтонеров. Знали и понтонеры его привычку наблюдать за наведением переправы не с берега, как другие проверяющие, а непосредственно на воде. Брезентовая куртка с глухими резиновыми манжетами всегда ждала командующего Группой войск.

Сегодня она была в самый раз. Анатолий. Митрофанович морщась — заноза все еще оставалась под левой лопаткой— наглухо застегнул пуговицы. В воздухе висела морось — то ли туман, то ли уже начинал сеяться дождик из низко волокущихся над рекой туч. Как черт между котлов в преисподней, метался по берегу прапорщик Ежевикин, решая, какой из катеров предложить командующему, — все были хороши.

Рядовой Сарлыбаев, из весеннего пополнения, всю ночь дремавший в кабине КрАЗа и сейчас неокончательно проснувшийся, в спешке готовил понтон к сбросу на воду. Уже собравшись дернуть за трос, он на секунду помедлил, вспоминая: откинул или нет погрузочный крюк понтона? Но задние колеса КрАЗа были уже по ступицу в воде. Сарлыбаев видел, что остался последним, и рванул скользкую ручку на себя, не думая о последствиях.

22. Блаженны непорочные в пути

Ева целовала горячо и крепко: эта ночь разбудила в ней женщину. Потом ее поразил сон — внезапно, как выстрел поражает птицу в полете. Ева примостила голову на плече Кости и так спала, неслышно дыша, прижавшись всем телом. У Кости сомлела рука, но он боялся пошевелиться, ощущая, как бьется сердце Евы.

В этот час, на границе дня и ночи, Косте казалось, что в груди у него стучат два сердца. У распахнутого окна стоял на часах старый платан. Всю ночь он честно нес службу, а сейчас предупреждал Костю о близости утра: в предрассветных сумерках все четче рисовалась крона, и уже можно было различить отдельные листья. Ночь с Евой была ночью прощания с Чернобылем. Костя понял это вдруг, когда услышал бой часов на Ратуше. Четыре удара упали в тишину и предрассветные сумерки, напомнив звуки пожарного рельса под Чернобылем, заменявшего вертолетчикам будильник. Подъем был задолго до рассвета, и даже крепкий чай не побеждал сонливость, владевшую людьми после дозы облучения. Она умножалась после каждого вылета в зону, к четвертому энергоблоку. На сколько? Это знала плоская коробочка дозиметра-накопителя, но просто так, на глазок, не выдавала своей тайны.

В том году под Чернобылем не пролилось ни капли дождя. Дни были жаркими, ночи холодными, закаты охватывали пожаром полнеба. Так полыхал злосчастный энергоблок в ночь взрыва. Костя прилетел позднее, но и ему досталось всего: закатов и рентген, анекдотов про куму из Чернобыля и советов запастись перед свиданием бамбуковым презервативом. Он поступил, казалось бы, мудрее, запасшись однажды вечером бутылью с мутной жидкостью. «Ридна ненька бурячанка», как любовно именовала торговка свое изделие, должна была придать зеленому лейтенанту отваги. Хотя вообще-то за каким чертом он поволокся в домик на окраине села Потоки, выполнив тридцать два захода на реактор и набрав свою норму?

Именно поэтому. Именно укрепиться в мысли, что набранные рентгены — семечки для молодого парня, он и хотел, переспав с перезревшей сельской красавицей. На первом году перестройки нравы были еще не те, что позднее, и адресок молодому «праваку» борттехник дядя Вася шепнул по большому секрету.

Костя постучал в дверь украдкой. Был впущен. Поставил самогон на стол и предоставил инициативу хозяйке.

Она была размеров необъятных. Самогон закусывала салом с луком, выступившую испарину промокала вафельным полотенцем, а когда разделась, стоя на шерстяном половичке с вышитым петухом, Костя не знал, с какой стороны подступиться к этому изобилию. Первый заход на цель не удался, и, чтобы загладить неловкость, он птицей полетел за второй бутылью сомнительной жидкости, зная, что и море «бурячанки»