Все случилось летом - Эвалд Вилкс

с букетами? Смотрите, смотрите, товарищ из тюрьмы вернулся… «Дайте мне работу, — только и сумел из себя выдавить. — Больше мне ничего не надо». Он еще раз переспросил, в каких конторах я побывал. Услыхал про директора промкомбината, говорит: «К этому и ходить было нечего — перестраховщик, о себе только думает». Честное слово, так и сказал. Ну, думаю, хоть и прокурор, да человек порядочный. А Межлаук тем временем звонит начальнику автостанции, — в заключении я на шофера выучился, первый класс получил, — и, глядишь, слово за слово, уже договорился — возьмут меня. Еще слышу, на другом конце провода интересуются, как я насчет выпивки. Прокурор подмигнул мне и отвечает: капли в рот не берет. И с тех пор, честное слово, пить перестал, а прежде всякое бывало. Стыдно подводить человека. На свадьбе, конечно, малость выпил, но тогда и Межлаук в гостях у меня был. Ты бы видел! Тогда даже сесть было не на что. Два стула — и только. Ничего, обошлись, положили-доски между стульями и порядок. Прокурор выпил стаканчик, я тоже ломаться не стал — святой, что ли! Так о чем я… Да, устроили меня, значит, на автостанцию. Когда пошел туда в первый раз, прокурор со мой отправил следователя, чтобы присмотрел, пока оформят бумаги. И вот по сей день вожу свой автобус. Чем плохо? А ты — зверюге в лапы… Озлобился, что ли, на всех? Это бывает… Но к Межлауку, ей-богу, зайти не мешает. Сам увидишь…

— Все равно не пойду, — отрезал парень, не глядя на шофера. — Не пойду, понял? Меня от одного его имени воротит. И вообще, чего тут говорить!

— Как хочешь.

Автобус подъезжал к остановке. По одну сторону дороги виднелся поросший сосняком пригорок со старым кладбищем, обнесенным обомшелой каменной оградой, и покосившейся часовенкой. По другую сторону аллея вековых ясеней вела к правлению колхоза. В тени деревьев сидели пассажиры. Теперь они вышли на дорогу, пожилой мужчина поднял руку.

Опять началась продажа билетов, и парень опять получал деньги, давал сдачу. Шофер порадовался, что он так ловко управляется, и что у самого прекрасное настроение, и что пассажиры всем довольны, и что вообще весь мир полон летнего аромата. Какая-то старушка, поднявшись в автобус, поздоровалась с его хмурым попутчиком. Абелит тоже кивнул ей приветливо. И опять он про себя порадовался: и у паренька нашлись знакомые, не такой уж одинокий…

— Все там сели? Ну, тогда поехали! — крикнул шофер чуть громче, чем обычно, да еще погудел раз-другой, хотя в этом вовсе не было необходимости.

По синему небу неторопливо плыли белые облака, их скользящие тени ложились то на лужок, то на опушку леса, на крышу дома. Серебристо-зеленым полем ржи пробиралась стайка девочек, наверное, школьниц, приехавших на лето в колхоз. Поверх колосьев мелькали головки — светлые, темные, а над ними плавно покачивались грабли, и казалось, девочки не идут, а плывут по таинственному морю на волшебном корабле и скоро пристанут к солнечному берегу.

— Да, моей Вите до школы еще далеко, — опять заговорил Абелит. — Понимаешь, хочу инженера из нее сделать…

Парень помалкивал. Его руки лежали на сумке с деньгами. Время от времени он поглаживал ее, словно ребенка, а сам не спускал глаз с дороги, стрелой убегавшей вдаль.

— Скоро приедем, — сказал он и тут же перевел разговор на другое. — А много денег собираешь за такую поездку? Сумка-то битком…

Шофер усмехнулся:

— Сам же получал!

— Но еще ведь и обратная дорога.

— А как же! Жаловаться не приходится. Пойдешь в кассу сдавать, семь потов сойдет, пока подсчитаешь. Морока с этими деньгами.

Шоссе врезалось в болотистую низину, пахнуло острым запахом багульника. Поодаль, слева от дороги, вырос дремучий бор, по другую сторону — в вишнях и яблонях притаился поселок Лачкаяс. Конечная остановка. Здесь автобус стоял час, а потом отправлялся обратно.

Поднялась суматоха: пассажиры собирали вещи, женщины повязывали платки, знакомые прощались. На зеленой площади поселка автобус развернулся и встал у навеса, служившего автостанцией.

— Вот и приехали, — сказал шофер, выключив мотор. — Можно на речку сходить, искупаться. Ах ты, господи, погляди, как старикашка бедняга мучается…

От навеса шла тропинка, поднимавшаяся по крутому берегу и терявшаяся где-то в лугах. На ней застрял старичок, силясь сдвинуть с места свой велосипед. Старичок был в шляпе с обвислыми полями, в серой жилетке поверх льняной рубахи, брюки в заплатках. На багажнике велосипеда из стороны в сторону мотался плохо увязанный куль. Старикан уж так пыхтел, так пыхтел, а на бугор забраться никак не мог.

— Обожди меня тут, — сказал Абелит. — Я сейчас…

Он выпрыгнул из кабины и бросился помогать старику.

Вдвоем они без труда сдвинули велосипед. Но и на вершине бугра тропинка оказалась сильно разъезженной, колеса вязли в песке, и Абелит катил велосипед, пока не выбрались на твердое место. Старикашка плелся позади и вовсю чихвостил колхозного бригадира за то, что тот ему, знаменитому плотнику, не дал лошадь перевезти на стройку инструмент. Абелит про себя посмеивался, слушая грозные выкрики старикашки. Потом он помог ему увязать мешок, в котором нащупал топор, фуганок, долото, еще что-то. Закурив, он простился с плотником и пошел обратно к машине.

С раскрытыми окнами, дверцами автобус был похож на покинутый в спешке дом. Еще на пригорке он заметил, что кабина пуста. Куда же делся его попутчик? Абелит остановился, прислушался — ни звука.

— Эй, ты! — негромко крикнул он. Затем погромче и, наконец, во весь голос. Бор отозвался эхом. Он хотел еще покричать, но ему стало неловко «тыкать». Ведь он даже не спросил у парня, как его звать. Почувствовав недоброе, Абелит кинулся к автобусу, заглянул в кабину, — там все было как прежде, только не было черной потертой сумки с деньгами, с корешками проданных и непроданных билетов да всякими документами. На сиденье валялись две пустые бутылки из-под лимонада. Те самые, что он купил по дороге, и они распили вместе…

Абелит стал лихорадочно обыскивать кабину — может, сумка завалилась куда-нибудь. Нет… Облазил весь автобус. Нет… Заглянул под навес. Нет… Нигде нет! Он выбежал на середину площади и принялся ругать себя самыми ужасными словами, какие только ему приходилось слышать за свою нелегкую жизнь. Ругал за то, что дал себя одурачить. Рывком расстегнул ворот рубахи, сел на траву.

— Значит, я размяк, по-твоему? — скрежетал он зубами. — Размяк, да? Ну, погоди, падла, из-под земли достану, тогда узнаешь, размяк я или нет! Разыщу тебя, хоть ты лопни как пузырь! Да я ж тебя, сукин сын…

Он закрыл глаза, крепко сжав кулаками виски. Теперь нужна ясная голова. Пораскинуть умом, спокойно,