Калуга первая (Книга-спектр) - Игорь Галеев

Явление восьмое.

Я рассказал Ему, а Он долго думал, потом спрашивал меня о дорогах, о женщине, о сумасшедшем, и я отвечал Ему, как понимал. "Если сумасшедший прав, - говорил Он, - тогда он сам - камень, и на новом камне будет лежать сумасшедшая." "А потом? - рассмеялся я. "Тебе неважно, что потом, ты же счастливый человек, ты всегда находишь новое."

Я не ответил. Пока во мне интерес, мне можно жить и ждать. Если я не разберусь с чувством ожидания его, не приду к нему, как к себе, то ничего не будет - я понимал это очень остро и все пытался представить его, мысленно говорил с ним, и это было единственно серьезное во мне. Все остальное можно разрушить, сжечь, потому что это всего лишь ступени, и все преходяще рядом с мыслью о нем. Я увидел, как я и он были ещё до отцов и матерей, и я помнил, что мы были вместе. Но образ его стерся из памяти, и я ищу к нему дорогу.

И теперь я думал об этом, а Он ждал, а потом спросил: "Но дар? Он был до камня? Ведь это он повел его по дороге одного?"

Да, вот на чем сидит эта разжиревшая злая собака. Я подумал, что дар без движения - не дар, стремление не бывает без дара, а дар бывает и без стремления. И кто без дара, тот пуст и опасен, как змея в мешке. "Да камня?" - спрашивает Он снова. "До камня было стремление и был дар." "А у тех, что ушли по другим дорогам - не было дара?" И мы не могли разобраться. У кого был дар, того часто съедали люди без дара, потому что есть ещё сила дара. Я не любил в этом разбираться. Я всегда получал, что хотел. "Наверное, - сказал Он, - есть просто первые, вторые, третьи и остальные." И больше Он не хотел говорить. В нем вновь проснулась боль о своей сути. Где Он теперь? Пошел ли по одной из дорог или блуждает у камня, не находя в себе силы увидеть миры или забыть все. Я знал, как Он отягощен мною, и Он, как и я, был уже не нужен этому миру. Он сделался чист, он снова мог удивляться. "Ты скажешь, когда захочешь оставить меня?" - спрашивал Он. А я смотрю в его глаза, вижу свое отражение и думаю, что только ради Него стоило согласиться с Иосифом. И отныне я не спрашиваю себя, стоило ли обманывать весь человеческий мир.

Явление десятое.

Мы бродили около своего тайного жилища, и Он рассуждал вслух. Он хотел разобраться с прошедшим и говорил, что люди были в бреду, их ничто не объединяло, они были готовы поверить во что угодно и устроить жизнь по любой вере, лишь бы жить безбедно и растить детей. В этом Иосиф прав. Но он желал остановиться, и он все остановит и победит на столетия, все равно он бы нашел иное и победил бы. Не я, так другой. Потому что в мире ещё слишком мало меня. Они устроят порядок, где будет вера, в которой действительно разольется мой образ, и это не так плохо, если не казалось бы странным, почему я до сих пор жив, хотя никому не нужен. "Впрочем, ты бессмертен, вспомнил он, - а я никак не могу привыкнуть. И из нового порядка опять произрастешь ты."

Я не отвечал. Мы слишком засиделись вместе. Мы оба устали. Что ещё нужно этому Иосифу. И я решил уходить. "Пока яблоко не сгниет - дерево не вырастет", - говорил Он. Я кивнул равнодушно. И вспомнил, как Иосиф говорил, что пока есть я и он, я могу иметь силу. Он тогда принес эти листочки и читал. Он меня дразнил, он хотел, чтобы я оспорил ложь обо мне и чтобы ещё послужил своим появлениями. Так я думал, а Он сказал: "Иосиф возгордился, он считает тебя больным и давно бессильным. Ты больше не делаешь чудес, и от этого он не доволен. "Я удивился - как Он узнал, о чем я думаю! "У тебя на лице написано", - объяснил Он. Еще сказал: "Хочешь, я расскажу тебе?" И он рассказывал: "Два человека жили каждый в своем доме. Дома были старые, но всего было вдоволь, с голоду не умрешь, тепло и удовольствия. И один из них задумал строить дворец. Говорил красивый-красивый. А другой смеялся над ним и спрашивал: "Зачем? Построй лучше новое жилище и живи вволю." Но первый взялся. Таскал камни, корчевал деревья, садил сад и все возводил и возводил свой дворец. Работа его была тяжела, а стены медленно поднимались, а деревья в саду росли и росли..."

Он остановился, я смотрел, а Он молчал. "Так построил он или нет?" спросил я. Он вздрогнул и ответил: "Это неважно, главное - он строил, и был красивее тех, что были с ним рядом." Пришел Его черед на меня раздражаться, и я это увидел. И мне было забавно видеть, как Он думает, что и Он не лишен дара.

Явление десятое.

Мы встречались с Иосифом в последний раз. Он пришел с каким-то человеком, который остался у входа. Сегодня он был хмурый и стал жаловаться на свою участь. Мы его долго слушали. Он говорил неровно, но можно было понять, что Иосифа отодвигают. Он говорил, что те ведут себя так, будто сами все сделали. "Но я им так и не сказал главного - где вы!" "Им теперь это и не нужно", - ответил Он. И я увидел, что Иосиф хочет верить в меня, как и все поверили, и он почти верит, потому что пуст и его съедает страх. И он не мог понять, почему я до сих пор живу. Теперь он боялся всех и самого себя, начинающего верить так, как хотел, чтобы верили другие. Он боялся даже того, кто преданно ждал его у входа, и я увидел, что сотворил сумасшедшего. Иосиф оказался слаб перед голосом и волею всех. И получилось, что я сделал Иосифа собакой в стае собак. Отныне хранители веры будут перегрызать друг другу глотки. Им стало ради чего жить и чем заполнять свою пустоту. Я видел, как сегодня в городе Иосиф бросится на первого встречного, и тогда миром завладеет образ. И многие будут пытаться приблизиться к нему, но чтобы мир прошел то, что прошел я, ему потребуется отречься от меня, и тогда всякий волен будет жить Стремлением.

И тогда мои глаза отдали Иосифу все, что я о нем знал. И он ушел и забыл, где я, с кем я и как все было. Иосиф умер, чтобы, родившись, не помнить о себе.

С этого дня мы были свободны. Я никому не был должен. И мы ходили всюду, и нам стоило подумать о себе.

Явление одиннадцатое.

"Куда мы идем? "- спрашивал Он. И я отвечал: "Нужно попрощаться. Это совсем не печально. Ты узнаешь обо мне больше." "Ты теперь другой и притчи твои иные" А я думал и говорил о своем: "Если даже его не будет, с меня и этого довольно - сегодня я увижу его. А путей множество." "О ком ты говоришь?" Я отвечал: "О сыне." И увидел, как он живет мною. "У тебя сын?! Я бы никогда не подумал об этом!" И мне было хорошо от его изумления. "Его мать была счастлива, и этого ей довольно." И что бы я ни говорил Ему о ней, Он бы ничего не понял, как не понял ничего я сам из того, что видел в ней и знал о ней. Это была тайна, которую дал мне этот мир. И я думал, что, может быть, мне удастся её разгадать, когда я встречусь с ним.

А пока я рассказал Ему другое. И Он услышал, что такое думать о сыне, который всего лишь вечное сомнение твое, о котором плачет плоть, когда ты ему не учитель, и он смотрит на мир другими твоими глазами. Я рассказал, что значит в одиночку мечтать о том, как твой сын начинает ходить, смотреть и говорить, как он доверчив и что-то понимает, я говорил о том, что значит помнить, что твой сын был другим и не знать, какой он сейчас, и потому только ему желать блага и знать, что в нем тоже загорится стремление, и куда оно заведет - пока не разрешимо тобой - отцом, и та же дорога, но с другими столбами вокруг, с иными спутниками, но с тем же биением сердца откроется глазами его и заберет его навеки.

Я делал Его собой, чтобы попытаться Ему объяснить, что такое запах ребенка, память об этом, о тепле его лба и мягкости волос, и нежности прикосновений - обо всем, что сочится сквозь него во времени, меняется и перестает быть и никогда не вернется к тебе тем же, если только в твоей мерцающей памяти.

И Он все понял, не удивительно ли, что Он все понял! И когда мы пришли к ней, забытой всем миром, Он осветился любовью и пониманием, Он играл с ним, как будто имел тысячу своих заброшенных сыновей. И та же страсть к жизни, как когда-то к славе и деньгам, и то мое, теперь прошлое, Чувство переполняли Его душу.

Мы прощались, и я сказал себе, что им не нужно помнить обо мне. Мой сын вновь остался в моей памяти остановившимся в струящемся времени и смотрел моими глазами мне вслед, как всегда. Моя жизнь осталась позади; и человек, мыслей о котором выдерживают немногие, действительно был мертв и похоронен у дороги.

Явление двенадцатое.

Наверное, нам долго было очень трудно. И я заставлял и заставлял себя рассказывать. Менялись времена, а сотни легенд были нашим единственным шагом. Теперь у меня был Слушатель. И я уже знал, что без Него не было бы притч и невозможно было бы вот так, издалека, познавать жизнь ровным течением мысли. "Рядом со мной Ты сумел победить зависть, - говорил я, - но Ты сначала нашел учителя и потом увидел в Себе равного ему, я же ищу равного, мне трудно его увидеть, чтобы создать, и как близнец страдает без брата, так и я мучаюсь по нему. И он тоже должен ждать и искать меня. Он уже ищет и в том моя вера."

Он принимал теперь все, и в глазах Его не было тоски. "Ты можешь решить для себя - на свете много мест, где Тебя никто не знает." И Он отвечал: "Я хочу быть рядом с тобой, и когда ты его найдешь, я отойду. Пока я с тобой и слышу твои мысли, я не знаю времени и плоть моя становится твоей."