Калуга первая (Книга-спектр) - Игорь Галеев

И потому проходит день, когда я, дав себе развлечься общеобразовательными сюжетами и воспитанием начальных чувств, вижу написанный мною роман, в котором уже нет ни грамма вымысла, и тысячи детских головок заучивают правило: книга-поступок, поступок - это мы. Мне остается только удивляться, что они и так легко воспринимают смысл этих таинственных слов, которые с великим трудом усвоил сам Нектоний.

А значит, и мне предстоит начать новую главу и оставлять себя в копилинских умах и прорастать да нового Явления. Я собираю свою воображаемую котомку и не кладу в неё ничего; мне не пора, потому что всюду есть жизнь и там, где появлюсь я, в мои руки опустят свежие ломтики хлеба.

Москвичка спит, и её не позвать с собой, и я наконец вижу, что вся моя жизнь - опыт перед Сознанием.

Она совсем старая, моя москвичка, её лицо избороздило небесные морщины, но она все таки вздрагивает во сне, как и в своей неземной юности. Ей нужно идти со мной, потому что она смертна и давно уже пришла, и это её нездешняя тоска заставляет меня спешить. Я бормочу: "Вернусь, вернусь!" - и ключ дрожит в руках...

Мне всегда было плохо от законов и порядка вещей. И я открыл тому причину. Я - Потенциальный Самоубийца. Это огни - не для меня. Эти формы не мои. Эта жизнь - не моя. Такой вот Конец Цвета. И потому в былые времена во мне так много было злости, и все начнется с отпечатков от сотен тысяч первозданных форм. Я вновь согласен посмотреть премьеру.

Но, запирая дверь, я оставляю дом. Пусть без меня побродят племена, они для вещества движенья. Их судьбы, как линии на гигантской ладони, предскажут мне прошедший мною путь. Я буду гадать на их исторических метаниях и приходить от смысла к смыслу. И сидя у окна, когда-нибудь, я помогу юнцу, который затоскует обо мне, как мучился когда-то о нем я. И потому немного о Пришедшем.

В ту жизнь, в ту ночь, в тот час, в те переломные мгновенья вошел я в воды. Медленно и робко. Безумие во мне и цель передо мной. А слева, справа, всюду - пустота... Вот стиль.

Все в сизых перламутровых тонах. Такое было на закате солнца при низком зависании туч, когда цвета изменчивы, как боги, и зреет Черный, он всегда, как Белый, - цвет вечности, бесполости и смерти - любви, самосожжения и слез. Весь Антураж!

И больше не стоит описаний. Я большего не знал. Я чувством возвращался. Припоминал. И мной не правили ни разум, ни усталость. И ни скольжение звезд.

Я шел не ради знаний. Я жил и шел, чтобы забрать себя. Я погружался в океан для чувства.

...И все сказал, когда сомкнулись воды, и занавесь лишила языка. Я вновь вернулся на свои дороги, и атомы прочли пароль с меня. И речь и стиль, и антураж - другие.

Вначале было страшно и темно, но вспомнил сон, которым спал, когда летел в глубины. Там было существо размерами с мангуста, оно вдруг расслоилось на три - и часть одна взлетела вверх, а две другие, забыв себя, и быстро и ползуче, сбежали в сонное и мутное пространство, и я проснулся, испытав восторг и укрепив надежду. Я узнавал себя!

...И эти мысли унесли усталость.

Давило на уши, я плыл и падал, и не видел дна. Мне захотелось петь, и легкие наполнялись объемом, и бесконечность вновь вошла в меня. Я солью пропитался.

Я пел. Слова мне больше были не нужны. Я отдавал себя в свои же руки.

...Движение увидело меня. Мне было любопытно наблюдать, как тысячи и миллионы тварей собрались в этой чуткой глубине полицезреть на мой последний танец. Глаза какие! А какие губы! И страстный первобытный интерес!

Я им показывал на пальцах суть вселенной. И каждый взмах руки или ноги был образом, и символом, и смыслом. И в каждой морде отражалось чувство!

Я видом был для них, не человеком. Я богом был, которого едят. И формой был - нелепой, но забавной. В них страха не было, они могли мечтать.

И тихо улетучились они. Оставив мне стыдливую надежду - что кто-то крохотный или большой из них познает суету своих неугомонных жабер и вспомнит страстно обо мне.

Я пальцы запустил в единый организм и вырвал клок воды. Я возбудил пространство.

Взвыл океан - баланс тысячелетий, - смывая буквы замков и дворцов. Осколки звезд шипели, остывая, и видел я, как в водяной осознанный рулет закручивается плоть усталого покоя. И затянуло в вихрь меня. И голова, и руки - все тело было в ласках океана. Он растерзал меня. Он вспенился до неба, в котором не увидеть ничего.

...И берег был. Не веры символ - настоящий. Желания искрящаяся твердь. И океан защипал мне солью пятки.

Непринужденная и сказочная поза! Я поднял голову и вылез из слизи. Я очищался от забытых форм. А океан унес мои проклятья, и оболочку - старую, как мир. Я делал вдох, и кто я? - вспоминал.

...С дневных холмов крутого побережья стекала масса - страсти и друзей. Мои адепты и аборигены.

Они несли смешное существо, первоначальное и трепетное Чувство, и мне "Гоб! Гоб!.." кричали беспрестанно. И веселились: "Нет тебя без нас! Спасибо, Гоб, за старенького батьку! Мы получили славный экспонат!"

И я узнал его. Он был итог вчерашних странствий, была в нем половина моего, он братом был мне, а для них отцом.

...Я отпустил его в наш материк как хаос, как пращура, уставшего желать, чтобы назавтра вслед за ним уйти и умереть, родив многообразье.

И как всегда, я начинал с Числа. И говорил, что мы здесь для Мгновений, чтобы сомкнуть две половинки круга, и находить в движении восторг.

"Любая смерть - не есть добро и зло! - со всех сторон кричали мне адепты. Я продолжал свой вечный ритуал: суметь увидеть - существо вселенной, увидеть большее за ширмой тысяч форм. Не отразить, не выдумать Увидеть, равно захотеть.

...Настанет завтра новая глава. И Хаос воскресит во мне желание увидеть очертанья тайных форм, и вновь я в них уйду искать себя.

И переждав все ужасы оваций, я объяснил, что выбирал Зеленый, что было совершенством до меня, что тот, кто восхитился сам собой, однажды плакал перед чудом жизни, узнал в безумце, в немощном себя, тот среди звезд поселится со мной и будет каждой формою дышать.

"Ты смыл сюжеты, да?" - они спросили. Я улыбался. Я не отвечал. Я трогал их податливую кожу, и трепетное чувство испытал - той разделенной между всех любви, и тут же укорял их за безделье - и им дарил космический восторг.

Они барахтались вокруг, как дети, и я их постепенно узнавал. Так много было планов и расспросов, что я устал от абсолютной власти, и вновь я вверил им свою судьбу.

Мы шли наверх. Там было поселенье, просторный сад живых моих миров. Они успели всюду начертать свое аборигенское искусство.

...Мы речь вели в пространстве гобеленов, был музыкой огонь, и таяло вино, и книги тихо плыли вглубь меня, и лица близких в них я находил.

...Я временами листал. Я образы умножил. И бога с дьяволом в себе соединил. И то, что было названо Гордыней, родным жилищем стало для меня. И в каждой капле мое имя было, и в каждом имени - мое лицо.

....Я так хотел. Я отдыхал века. Далекий мир держал в руке, как точку. И бездна чувств передо мной прошла.

...Я повелел любить и создавать. "До завтра!" - говорили мне, прощаясь. И каждому "Мой Гоб!" я говорил.

...И спал я... Где-то жизнь остановилась. И я искал во сне своих людей, и говорил им в утешенье слово, и обещал всем-всем по Царству дать.