Павел I - Александр Боханов

Неизвестно почему, но она не рассказала об этой истории Павлу; возможно, просто побоялась, чтобы не травмировать. После же восшествия на Престол у него в руках оказалась та самая «отреченная» бумага, раскрывшая коварный замысел покойной матери. Павел Петрович, любивший во всем ясную определённость, не терпевший в своем кругу лицемерия и инспираций, заподозрил супругу в неискренности; её объяснения и слёзы не могли снять все подозрения. Так или иначе, но эта история способствовала охлаждению супружеских симпатий.

Не меньшее разочарование ждало Екатерину и тогда, когда она вознамерилась обсудить ситуацию с Александром Павловичем, которому и собиралась переадресовать Корону. Есть основания считать, что беседа имела место 16 сентября 1796 года, т. е. через несколько дней после скандала со Шведским Королем. Александр не хотел ни принимать участия в дворцовом перевороте, ни возлагать на себя ношу власти вообще; желание бабушки не вызывало у него никакого энтузиазма. По своей давней привычке он не сказал ни «да», ни «нет», просил время на «размышление».

Екатерине II ясно стало, что при столь вопиющей нерешительности внука, которую она приметила в нём давным-давно, нечего было и помышлять о дворцовом перевороте. Тут требовался железный характер, а его-то у любимого «Амура» как раз и не оказалось.

Сохранить в тайне эту историю не было никакой возможности, хотя в подробности её были посвящены только отдельные лица. По Петербургу начали курсировать зловещие слухи: якобы готовится Манифест, который будет опубликован то ли 24 ноября — день тезоименитства Императрицы, то ли 1 января 1797 года, в котором наследником Престола будет объявлен Александр. Утверждали, что участь Павла Петровича уже предрешена: он, отрешённый от всех видов на власть, будет сослан под арест в замок «Лоде» в Эстляндии.

Трудно сказать, в какой степени указанные слухи имели подлинное основание, но одно несомненно: Императрица никогда не отступала от намеченной программы, и невозможно предположить, чтобы в таком стратегическом вопросе она бы пошла на попятную. Существует легенда, что Екатерина составила особую «духовную грамоту», завещание, в котором называла восприемником власти Великого князя Александра. Если таковая бумага и существовала, то, как и некоторые другие документы по этому делу «о государственном перевороте», исчезла без следа.

Достоверно известно то, что в последние недели жизни матери Павел Петрович ждал возможного ареста не только каждодневно, но и буквально ежеминутно. Когда к нему в середине дня 5 ноября прискакал на взмыленной лошади брат фаворита Николай Александрович Зубов (1763–1805) с известием, что «Государыня при смерти», то первоначально Цесаревича обожгла мысль о том, что обер-шталмейстер Двора Екатерины приехал его арестовывать.

«Минерва» не успела осуществить свой коварный замысел; земной срок её подходил к концу. Последний свой Указ — Об устройстве почты в Виленской и Слонимской губерниях — она подписала 29 октября; последний же раз на публике Императрица появилась в воскресенье 2 ноября 1796 года. Был обычный дворцовый прием с ужином, но Императрица за стол не садилась. Давно уже, борясь с тучностью, Екатерина II отказалась от вечерних трапез в Тронном зале. Так было и на сей раз, но многие заметили бледность и грустное выражение на её лице. Верная графиня В. Н, Головина потом написала: «Она ушла после того, как положила мне на плечо руку, которую я поцеловала в последний раз с непреодолимым чувством печали и тревоги. Я проводила её взглядом до двери и, когда я перестала её видеть, моё сердце так сильно забилось, как будто оно хотело вырваться из груди. Я вернулась домой и не могла спать».

5 ноября Екатерина II встала довольно рано, не было ещё и девяти часов, пребывала в хорошем расположении духа. Затем прошла в уборную и долго из неё не выходила. Верный камердинер Захар[81] начал беспокоиться, но долго не решался потревожить Государыню. Наконец, набрался храбрости и приоткрыл дверь. Зрелище было ужасным: Екатерина лежала на полу и, увидев слугу, с выражением сильного страдания поднесла руку к сердцу. Это был единственный признак сознания, который явила Екатерина; затем она потеряла сознание и в последующие 36 часов больше его не являла. С ней случился «удар» — кровоизлияние в мозг, и она уже ничего не видела, не чувствовала и не осознавала. Фактически с утра 5 ноября она находилась в состоянии клинической смерти.

Весть об апоплексическом ударе у Императрицы с быстротой молнии распространилась по Зимнему Дворцу и за его пределами. Во Дворец начали прибывать придворные и высшие сановники Империи, но в апартаменты Императрицы никого не пускали. Все распоряжения делал фельдмаршал и глава Военной коллегии граф Н. И. Салтыков, который советовался только с Платоном Зубовым, состояние которого было ужасным. Всклокоченные волосы, безумные глаза, мертвецкая бледность лица — вот его портрет в те часы. Он то удалялся к себе, где жег какие-то бумаги, то возвращался в опочивальню к своей благодетельнице, которую с превеликим трудом вытащили из уборной и положили на матрасе в спальне; поднять на кровать грузное тело Самодержицы у горничных и лакеев не хватило сил. Так Екатерина и лежала все последующие часы. Были призваны придворные медики, они суетились около умирающей, но никаких обнадёживающих слов не произносили.

Граф Салтыков с самого начала занял твердую позицию. У дверей личных покоев был поставлен караул с целью никого не допускать, особо наблюдая за тем, чтобы никто не проник в личный кабинет Императрицы, а то проникнет, вынесет на свет некую бумагу и далее — брожение. Даже Александра Павловича несколько часов не подпускали к телу бабушки. Граф Николай Иванович Салтыков знал одно; наследник — Павел Петрович. Эту мысль принял и Платон Зубов, который попросил своего старшего брата Николая отправиться в Гатчину и уведомить Цесаревича.

Около шести вечера, 5 ноября, Александра вместе с женой Елизаветой пустили в спальню: было полутемно, на матрасе около кровати лежала Екатерина II, у ног которой стояли фрейлины Протасова и Алексеева, рыдающие навзрыд. Только эти рыдания и хрипы, доносившие время от времени из горла умирающей, нарушали тишину в золочёной спальне, походившей теперь на жуткий склеп.

Павел Петрович узнал о предсмертной агонии матери в середине того дня, около трёх часов пополудни, и испытал потрясение; на глаза навернулись слёзы. Верный Кутайсов даже начал переживать за его здоровье и очень горился, что не уговорил дозволить врачу пустить кровь. Накануне Павлу приснился сон, о котором он рассказал перед обедом обществу, находившемуся в Гатчине. Здесь были: граф Ю. М. Виельгорский, вице-адмирал С. И. Плещеев, Г. Г. Кушелев и камергер П. А. Бибиков. Павлу приснилось, что неведомая сила возносила его к небу: что сие значило, было не ясно. Павел и Мария всё утро терялись в догадках; сновидение казалось вещим, тем более что и Мария Фёдоровна проснулась, увидя нечто подобное.