Возлюбленная тень (сборник) - Юрий Милославский

Спиртное угадало куда надо: после первых же ста пятидесяти граммчиков Титаренке томно застлало зрение и загородило слух. То была не больная отключка на кислый желудок, но чудной ресторанный абсанс; от него отерпли и покраснели подушечки пальцев, и сгибать их стало неохота.

Гостям служила официантка Розка – прежде парикмахерша, сохранившая приятный навык склоняться над сидящим клиентом по касательной, то справа, то слева, так что он невольно оказывался под милым грузом Розкиных сбитно-весомых удлиненных лелек . Несильно пьяный, но звонко обалденелый Толя Пилихарч прихватывал Розку чуть пониже крестца, поводил краем ладони промеж ягодиц, насколько это допускала тугая черная юбка; изо всех сил вжимался в Розкино тело, и она шла навстречу до того скоро, что он, сквозь две ткани, мог ощутить носом и устами сборчатое, глубоко расположенное донышко ее пупка.

Буфетчица Рая Мищенко – угластая сорокалетняя одиночка – разметывала тарелки по цементному с мраморною крупкою прилавку; мокрая посуда с урчанием совершала восьмерчатые крены, балансируя на бордюре поддонца, и, дребезжа, утихомиривалась.

– Ну так что же мы с вами дальше теперь будем делать, товарищи подавальщицы?! – время от времени вскрикивал Пилихарч, откидываясь передохнуть от Розкиной плоти.

– Прошу не обзывать! – подначивала его истошным уркаганным голосом Рая Мищенко. – Мы не в-по-давальщицы, а честные женщины.

– Ой, Райка, дура, ну чего ты такая, – обворожительно фарисейничала Розка. – Заставляешь гостей себя скованно чувствовать.

– Не возбуждает, – скорбно отрицался Толя Пилихарч. – Нас возбуждает только одна нежность… Только чтоб все было нежно! – молил он и грозился дерзкой похабнице. – Немного нежности! – и он вновь подтягивал Розку за бока, вминаясь растроганным лицом уже в самую ее ижицу.

– Будем что-то дополнительно кушать-пить?

Как всегда в подобных случаях, следователь Александр Иванович был одержим горькою ревностью – ревностью к неприхотливой чужой вольнице, даже глотка от которой ему никогда не удавалось заполучить, с какого боку не пристраивайся.

– Вина можете взять по бокалу, – отозвалась буфетчица. – Есть тут такой знаменитый сорт, все дамы его сильно любят. Только унюхают, так сразу всей кучей налетают. Что-то я подзабыла, как он называется…

Один из понятых в восторге затараторил: херес, херес! – но Титаренко, с лязгом зашвырнувши в судок нож да вилку, настоял на своем, и ужин пришлось подсечь на взлете.

За рулем по-прежнему устроился Толя Пилихарч: он трезвел тотчас же, едва исчезала возможность хмельного времяпрепровождения.

Фары наискосок осветили васильковый дощатый павильон, отчего каждый пупырышек на его покраске исторгнул из себя растяжную спицевидную тень, – и в мгновение, когда машина уже выворачивалась к трассе, следователь Александр Иванович кучно воспринял некую макабрическую сцену в духе Бодлера, содержащую подлый и совершенно понятный ему одному намек: большой темный пес-голован терзал с живота маленькую гибкую падаль – то ли котенка, то ли кролика, – и тельце это, казалось, притворно противилось усилиям головановых мыщелок: оно с жеманною неохотою откидывало лапки, отнекивалось балдешкою, просило не будить, оставить в покое, а само запросто давало, подмахивало, подставляясь пахучими тайниками тянущим из стороны в сторону клыкам.

Смертельная обида лупанула из глубинных червоточин личности Александра Ивановича, и он последнею сверхтотальною мобилизациею резервов не допустил появления слабины на поверхности: так воспитанные детишки, корчась, удерживаются, чтоб не обмочиться.

Машину ахнуло на выступе грунтовки, отчего раззявился бардачок и на Титаренку посыпались скомканные квитанции, путевки, талоны, старые и новые ветошки, спичечные коробки и другая близкая к сору всячина. «Волга» остановилась, чтобы проще было подобрать разбросанное. Возился в основном один Толя Пилихарч; понятые на заднем диване практически никакой услуги оказать не могли. Главные хлопоты доставила следственной группе жестяная баночка из-под монпансье, которую поколения сотрудников постепенно наполняли винтиками, шайбами и медною мелочью. Пилихарч принял от понятых собранные ими на своем участке катучие предметы, добавил к ним собственную добычу, но и совокупные их находки не составили и половины от прежнего количества. «Люди гибнут за металл, бля, за металл, – напевал оперативник, занимаясь дурною работою. – Сатана там правит бал, бля, правит бал…»

Следователь Александр Иванович несколько сполз по сиденью, оставаясь непоколебимо и резко в профиль. Он знал, что в нескольких десятках метров от автомобиля продолжают возиться гадостные лемуры, перемигиваясь и кивая в его направлении, – и поэтому никак нельзя дать им понять, что он так ошеломительно и жалко подранен.

7

Схематичная деревянная птица кукушка недвижимо торчала в своих воротечках: устройство ее постоянно ломалось, и чинить его Титаренкам надоело, тем более что сами часы ходили вполне исправно.

Купленный при посредничестве богатого и влиятельного брата жены двухдверный финский холодильный шкаф украшала забавная редкость: начиненные магнитами целлулоидные, ярких цветов, фрукты и ягоды, предназначенные для удержания на плоскости записок, квитанций и прочего подобного – комплект составляла дюжина плодов, но половину их Лара Титаренко раздарила: арбузный сектор и лимон матери на день рождения, а клубнику, малину, яблоко и грушу приложила к свадебному подарку подруге; у себя она оставила все тропическое.

Следователь Александр Иванович отпахнул широкую створку, и внутренность шкафа рассеянно осветилась. Никакой еды Титаренко, разумеется, не искал, но зато охотно заселился бы здесь, уменьшив во сколько надо и без того небольшое туловище. Он перебрался бы в холодильник прямо сейчас, покамест никто его не ищет, а ему – ничего не жаль покидать; не на постоянно, а на месяц отдохнуть; а когда утром жена сунется внутрь – извлечь чего-нибудь к завтраку – и за выполненною из светопрозрачного материала кромкою вновь вспыхнет лампочка, он, Титаренко, возведет над вскрытою банкою мясных консервов голову размером с абрикос – и сухо произнесет: «Закрой дверь с той стороны»; а так как сразу ей не сообразить, что именно от нее хотят, и она в недоумении наморщится, подастся торсом вперед, а потом ахнет и прикусит чуть оттянутую нижнюю губу – вот тогда-то следователь Александр Иванович бросит ей в испуганные глаза тушеночным салом и пронзительно заверещит: «Кому я говорю, паразитка, отойди от двери!!!» – в точности как поступал покойник тесть.

Еще несколькими минутами ранее, направляясь к подъезду своей двенадцатиэтажки, – по узкой тропинке, вымощенной надбитою облицовочною плиткою, – и отмыкая хлопающие электронные замки со щеколдами, Титаренко пребывал в относительном спокойствии духа.

Но пить ему – и он это знал, хотя и отрицался, – пить ему было нельзя ни капли. Чересчур эфемерное, всегда гораздое на сколь угодно горний полет, душевное существо следователя Александра Ивановича мгновенно поддавалось винному лукавому зову, отпирало самое себя и, уже не стыдясь собственной несуразности, начинало жить как живется: прямо с этого стакана и далее. И пускай Титаренко все равно молчал, теперь даже и без того, чтобы изыскивать оправдание этой своей немоте, – но зато взгляд его все блаженней густел и увлажнялся, подпитанный изнутри слезами подлинной и безнадежной любви ко всему, ко всему… Хуже всего было то, что хмелел-то он, как другие, однако трезвел – рывком, без перехода, одним ударом; и свирепая побудка постоянно заставала его как бы неодетым, со спущенными штанами.

Сегодня в ресторане он был, по обыкновению, не понят; чуть погодя, в машине, – по обыкновению оскорблен. А теперь неизвестно что отрезвило его – как всегда, безжалостно и жестоко.

Продолжительное лицезрение расфасованной – округло, плоско, прямоугольно, в стеклянной и пластмассовой таре, в мисках, прикрытых тарелками, – снеди, которою были уставлены полки холодильного шкафа, привело Титаренку в равновесие. Он сделал глоток из початой бутылки пепси и, притиснув голые руки к бокам, а шею держа по-утиному, проследовал из гостиной в спальную, где давно уже спящая Лара выказывала из-под одеяла сливочную, но шероховатую на ощупь коленку.

Титаренки почивали врозь, и кровати их стояли через тумбочку, как в номерах или госпитальных палатах. Спать с женою в одной постели следователь Александр Иванович не смог себя принудить начиная с первого же года брака; в ожидании чудовищных надругательств над всеми пятью чувствами он судорожно закреплялся на самом краю матраса, опасаючись, что вдруг задремлет и во сне физиологически разгерметизируется. Отключало Титаренку только под утро, когда ему становилось ясным, что Лара спит крепко – и ни на чем его не поймает. Перебывая таким образом из ночи в ночь, следователь Александр Иванович почти совсем приспал телесную страсть к жене – при том что она была хороша собою и радостно потворствовала всем родам и видам любовных ласк.