Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Да, день действительно обещал быть очень теплым, снег таял, кое-где даже показалась старая дорожная плитка.

– Деда, – Борька еле поспевал за Ельциным, схватив его за палец, – если Бог есть, зачем ты тогда нужен?

– Как это за-чем? – не понял Ельцин. Он даже остановился. – Я – ш-шоб управлять.

– А Бог?

– Он контролирует.

– Тебя?

– И меня, понимашь, тоже… А как иначе-то?

– Дед, – Борька скакал рядом, – а зачем тебя контролировать? Ты что – вор?

– Почему я вор? – удивился Ельцин.

– Как это почему? Вон же у тебя какая охрана… Прячешься значит. А чего тебе прятаться, если ты не вор, а?

…Никогда и никому Президент России Борис Николаевич Ельцин не признавался, что у него тайная-тайная мечта. Он очень хотел, чтобы здесь, в Москве, народ бы сам, по собственной воле, поставил бы ему памятник.

Коммунист, победивший коммунистов, то есть самого себя! Памятник – это покаяние тех, кто травил и унижал его все эти годы, кто смеялся над ним после Успенских дач, кто злобно шипел ему в спину, когда он положил на трибуну съезда свой партбилет… – покаяние тех, кто издевался над будущим Президентом России как только мог.

– Пойдем, Борька, домой. Нагулялись уже.

– Дед, а охрана это твои слуги?

– Почему слуги? – удивился Ельцин. – Они мои друзья.

– А че ж ты тогда на них орешь?

– Я ору?..

– Ну не я же… – Борька недовольно посмотрел на Ельцина.

– A-а… ш-шоб знали, понимашь…

– Они не знают, что ты Президент? – охнул Борька.

– Ну… – Ельцин остановился, – ну… шоб, значит, не забывали!

– А забывают?..

– Ну-у… пусть помнят, короче…

Ветер размахнулся и налетел на старые сосны. Они обиженно вздрогнули и затрещали – из последних сил.

Поразительная особенность Ельцина резко, на полуслове обрывать любые разговоры, даже с собственным внуком, была неприятной, причем для всех одинаково; Ельцин вдруг замолкал, как бы предлагая подождать, пока он, Президент, обдумает свои мысли.

«Готовьте предложения» – любимая фраза Ельцина, если он не знал, как ему быть.

«Я так решил!» – к Президенту возвращалось достоинство.

Разговор с Шапошниковым, Баранниковым и Грачевым был назначен на час дня.

Ельцин решил говорить правду и только правду, все как есть.

На самом деле, конечно, он побаивался своих генералов, но интуиция говорила Ельцину, что генералы боятся его еще больше, чем он их.

Да, по-весеннему шпарит солнышко, по-весеннему всюду капель, красота неописуемая…

Ельцин медленно, тяжело поднялся по ступенькам каменного дома, открыл дверь. Первым вскочил Грачев, валявшийся в кресле:

– Здравия желаю, товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Боевое дежурство идет по установленным графикам, сбоев и нарушений нет. Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам, генерал-полковник Грачев!

Ельцин молча протянул ему руку. За спиной Грачева по стойке «Смирно!» застыли Баранников и Шапошников: они играли в домино.

– Выйдем во двор, – сказал Ельцин. – Там и поговорим.

Его все время тянуло в лес, на свежий воздух, – Ельцин совершенно не доверял кабинетам. Он еще с вечера сказал Коржакову, что он и генералы уйдут в лес без охраны и распорядился, напоследок, «ш-шоб в кустах, понимашь, никого не было».

– Вы один всех и будете… охранять, – закончил он.

Коржаков понятия не имел, куда, в какую сторону пойдет Президент. Чистых пней не было, присесть негде, а скамейки в Завидово были только у корпусов.

Ельцин шел очень быстро, успевал за ним только Грачев, даже Коржаков заметно поотстал.

– Я, Пал Сергеич, здесь сяду, – Ельцин кивнул на упавшую березу. – Вы тоже, значит, устраивайтесь!

Береза была вроде бы сухая.

– Я мигом, мигом… Борис Николаевич… Разрешите, товарищ Президент?

Ельцин поднял глаза:

– Вы куда? Я не понял.

Подошли Баранников и Шапошников, а Коржаков все время держался поодаль, как и полагается.

– Стульчики прихвачу, Борис Николаевич. По-походному.

– А, по-походному…

Ельцин сел на березу и вытянул ноги.

– Давайте! – кивнул он Грачеву. – Стульчики!

Грачев эффектно прогалопировал в сторону дома.

– Ну, – Ельцин посмотрел на Баранникова, – что творится у нас в стране?

– По моей линии, – Баранников сделал шаг вперед, – все спокойно, Борис Николаевич.

Солнце спряталось, и вдруг налетел дождик. Коржаков тут же раскрыл зонт и встал над Ельциным, как часовой.

Маршал Шапошников и генералы делали вид, что дождь для них не существует.

– В трех округах, – тихо начал Шапошников, – продовольствия, товарищ президент, на два дня. Уральско-Приволжский, Киевский, Читинский и – Северный флот.

– А потом? – Ельцин внимательно смотрел на Шапошникова.

– Одному богу известно, что будет потом, Борис Николаевич. Хотя и можно… догадаться… – добавил он.

Дождь становился сильнее.

– А Горбачеву… известно? – Ельцин прибавил голос.

– На прошлой неделе я отправлял рапорт.

– Не справляется Горбачев, – сказал Ельцин.

– Так точно! – согласился Баранников.

«Президент не любит разговаривать, – вдруг понял Шапошников. – Президент умеет задавать вопросы, умеет отвечать, а разговаривать – нет, не умеет…»

На дорожке показался Грачев: за его спиной адъютанты катили огромную шину от грузовика, судя по всему – КАМАЗа, поддерживая ее с двух сторон.

– В гараже нашел, – радостно сообщил Грачев. – До корпусов-то далеко…

– Начнем беседу, – сказал Ельцин. – Еще раз здравствуйте.

Колесо упало на землю, генералы разодрали старую желтую «Правду», принесенную Грачевым (тоже, видно, в гараже нашел), постелили газетку и уселись – как воробьи на жердочке – перед Президентом России.

Дождь вроде бы прошел, вроде бы сворачивался, но сразу резко похолодало.

– Сами знаете… какая в стране ситуация… – медленно начал Ельцин. – И в армии… Плохая ситуация, я так скажу. Народ… страдает… – Ельцин старательно подбирал слова. – После ГКЧП все республики запрещают у себя на территории КПСС.

А что есть КПСС? – Ельцин изучающе смотрел на генералов. – КПСС это система. Если нет фундамента, если фундамент… взорван, сразу появляются, понимашь, центробежные силы. Обязательно… – Ельцин поднял указательный палец. – Если Прибалтика ушла, то Гамсахурдиа, допустим, не понимает, почему Прибалтике – можно уйти из Союза, а Грузии – нельзя. Он, как волк, Гамсахурдиа, все норовит… понимашь, – короче… это все совсем плохо… – Ельцин все время обрывал сам себя. – Я опасаюсь… имею сведения, што-о… этот процесс перекинется и на Россию, на нас, значит, – вот так… друзья! Так, глядишь, Россия развалится…

– Не перекинется, Борис Николаевич! – Грачев встал по стойке «смирно». – Не позволим!

– Не перекинется, правильно, – сказал Ельцин. – Вы садитесь. Я… как Президент… допустить этого не могу. Не дам!

Генералы молчали.

– Решение у меня такое. Советский Союз умирает, но без Союза нам нельзя, без Союза мы – никто, значит, давайте создавать новый союз, честный и хороший… Настоящий союз, современный… ш-штоб все у нас было как у людей, понимашь, главное – с порядочным руководителем.

Для начала, я считаю, такой союз должен стать союзом трех славянских государств. А уже на следующем этапе – все остальные. Славяне дают старт. И говорят республикам: посторонних нет. Все сейчас братья! Создаем союз, где никто не наступает друг на друга, где у каждой республики свой рубль, своя экономика и своя, если хотите, идеология… вместе с национальным менталитетом и колоритом. Ясно?

…Ельцин, сидящий на старой березе, был трогателен и смешон; он с головой погрузился в немыслимую куртку-тулуп, припрятанную, видно, еще с уральских времен. И ведь действительно в Ельцине было что-то комедийное – он напоминал огромного Буратино! Мастер приделал ему руки, ноги и хотел было поработать над его лицом, но что-то, видимо, его отвлекло, и композиция осталась незаконченной.

– Если Азербайджану идеология позволяет убивать армян, – все так же тихо заметил Шапошников, – а Азербайджан, Борис Николаевич, не захочет сейчас вернуть Карабах…

– Ну и шта-а… – махнул рукой Ельцин. – Рас-сия… как старший брат… всех остановит… разом… и посадит за пере-го-воры. Пусть разговаривают. Ско-о-лько нужно. Пока, значит, не найдут решение. А вы што… ха-тите… ш-шоб все было как с-час… што ли?., ни бе, ни ме?..

Когда Ельцин сердился, он начинал говорить как-то по-клоунски; возникало ощущение, что он пародирует самого себя.

Дождь пошел сильнее, и Коржаков опять раскрыл над Ельциным зонт.

Генералам зонты не полагались, генералы мокли, но Ельцин этого не замечал.

– То есть Россия все равно центр, Борис Николаевич? – тихо спросил Шапошников.

– А как? Только центр, понимашь, без Лубянки и… разных там… методов. Это, – Ельцин опять поднял указательный палец, – главное! Свобода!