Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Чо, дядя, – ухмылялся Лука, когда плыли, – и тебя заставили жирком потрясти?

Гарусов молча вытянул племянника плетью, пересел подальше, на свёрнутый парус. Казаки захохотали. Лука оскорблённо скрипнул зубами и больше к сотнику не приставал.

Не в пример родне он служил, куда посылали, и довольствовался тем немногим, что дают казаку за службу. Да и это тратил на молодух или растрясал в кабаке у двоюродного брата.

Раньше жили с Ильёй в мире, мог выпить у него в долг, мог товарища угостить.

Теперь всё чаще захаживал к старой одноглазой Казарихе, варившей крепкое вино, оставлял у неё то, что тайком брал в закромах отца. Исай вот-вот должен вернуться. Первым делом проверит, что накопилось из рухляди. Любовно полапывает шкурки, сядет и, соловея глазами от красоты собольих мехов, долго будет шептать о чём-то.

Потом в сундуки полезет а там... всё ополовинено. Вот будет крику!

Жадные они – что отец, что дядя. Будто три века жить собираются. Вот щас встретят староверы огнём – воины! – ещё неизвестно, кто уцелеет.

– Суши вёсла, – скомандовал сотник, велев сделать привал.

Прошёл день, солнышко укатилось куда-то за горы. Леса и вершины поросших лиственницами сопок горели багрянцем, горела от кнута спина Луки. «Ничо, ничо! Я в долгу не останусь!» – хмурил он своё троебровие.

Вот так бы и жить тут. А, Лучка? – жалея о своём срыве, лебезил сотник. В лесу мало ли что может содеяться? Тут с казаками надо быть по-хорошему. Племяш, дьявол его забери, задирист, злобен и памятлив. В отместку выкинет какую-нибудь шутку. А то пулю из-за куста пустит.

Однако Лучка в дядю стрелять не собирался. Можно иначе мстить.

«Видели мой позор – пущай и твой увидят», – думал он, вспоминая путь, которым вели его староверы. Хитёр Макаров, глаза завязал, а повязка-то кое-где просвечивала. Лука нарочно спотыкался, а сам высматривал, запоминал. Старообрядцы кружили с ним подле скита, потом вёрст тридцать вели берегом, подле утёса, кинув в лодку, велели грести и не оглядываться. Лука не оглядывался, смотрел вперёд и грёб из всех сил.

За поворотом сбросил повязку. Сейчас тем же путём безошибочно и скоро вёл гарусовский отряд к скиту.

– Далеко ли плыть, Лука? – пытался сотник, всеми силами желая оттянуть время, а там послать к скиту казаков помоложе.

«Тяни, тяни, – угрюмо отмалчивался Лука. – Все одно воеводин приказ выполнять придётся».

– Не дальше земли, – наконец нехотя отозвался он, когда сотник спросил его в третий или четвертый раз.

Поплыли. Вот и утёс, у которого его пихнули в лодку. Отсюда полдня пути. Потом надо пробираться через болото.

Чутьём, которое обострял страх, сотник угадывал: скит близко. Думал, кого кроме Луки послать для переговоров со староверами. Выбрал самых зубастых и строптивых. Если и сгинут – не беда. С оставшимися, людьми немолодыми и послушными, можно повернуть вспять.

Но не вышло.

Утром, после долгого отдыха, начал делить отряд надвое. Лучка опередил его, крикнув:

– Слово и дело государево! Слово и дело!

- Ты кому, кому, Лучка? – залепетал перепуганный сотник. – На кого слово сказал?

- На тебя, сотник. Велено всем идти на приступ. Ты воеводин приказ не сполняешь. Слово и дело!

– Да ящас... я всей душой... Я токо думал с двух сторон... – начал изворачиваться Гарусов.

– С двух, а сам пошто остаёшься? – наседал Лука, выставляя напоказ дядину трусость.

– Сам я позже хотел...

– Позже? А как без меня дорогу найдёшь? Слово и дело!

– Ну ежели так – айдате, – уступил сотник. Боялся староверов, но была хоть маленькая надежда выжить. А вот если на дыбе начнут ломать, там надеяться не на что. Боли сотник не выносил.

Казаки равнодушно наблюдали за дядей и племянником, не спеша принять чью-либо сторону. Пускай грызут друг дружку. Убыль от этого невелика.

Однако следить теперь надо за обоими. «Слово и дело» было крикнуто.

Иона, недавно ещё бодрый и помолодевший, вдруг изменился и поскучнел. Пушки, издалека привезённые Макаровым, ржавели под дождём. Ядра валялись в беспорядке, потом и вовсе исчезли. Пороховые запасы старец спрятал под трапезную в подземный ход. Сам все дни проводил в молитвах. Что-то сломалось в нём. Даже Ефросинья не смела заходить в его келью; ставила подле дверей еду и уходила неслышной лёгкой поступью.

Григорий по-прежнему учил ребятишек. Встречаясь со старцем, брезгливо отворачивался.

Скит точно вымер. Ни звуков, ни движения. Дети и те говорили вполголоса.

Однажды утром Иона вышел из кельи худой, огнеглазый, с ввалившимися щеками.

– Дети мои, – прервав трапезу, начал он торжественно и мрачно, – чую, беда грядёт великая. Не дожить нам до пришествия сына божия. Антихрист уже в пути. А Господь ждёт, когда человек от скверны избавится. На земле, во грехах погрязшей, не видать нам Спасителя.