Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Это был вечный офисный мальчик, начавший карьеру аккурат на сломе времен и дослужившийся до управляющего отделением.

Он источал радушие и готовность помочь, хотя облик его не вязался с традиционным представлением о банкирах как о румяных толстяках. Наоборот, гладкая белая кожа обтягивала лицо и было не похоже, что сквозь нее может пробиваться щетина.

— Наслышан, наслышан… — ответствовал он, едва Пирошников назвал себя. — Рад, что мы теперь соседи. Это честь для нас…

Пирошников не ожидал такого приема. Он готовился защищаться и доказывать, что не имеет отношения к странным подвижкам дома. Но что-то переменилось вдруг, теперь ему здесь рады…

Возможно, операционистка Серафима успела кратко доложить шефу о подвигах Пирошникова — как в отдаленные времена, так и сегодня. Но при чем здесь честь?

— Я не очень понимаю… — осторожно начал он. — Возможно, вы меня с кем-то путаете?

— Нет-нет! — энергично возразил белобрысый управляющий. — Легендарный Пирошников! Паранормальный экспириенс… где-то в начале семидесятых. Мои сотрудники разыскали и фильм, и брошюру, хотя это было трудно. В те времена паранормальные явления были под запретом, вы это лучше меня знаете…

Пирошников вспомнил молодого журналиста, прослышавшего о странных явлениях в доме на Петроградской стороне и явившегося к Пирошникову за разъяснениями сорок лет назад… Потом он тиснул статью, затем издал брошюру. А фильма Владимир Николаевич так и не посмотрел — ему было неинтересно. И вот на тебе — «легендарный»!

Все это давным-давно кануло в Лету, и ему совсем не хотелось продолжать ту легенду.

— Я, собственно, не за этим… — начал он.

— А что? Кредитная линия? Облигации? Пластиковая карта? Мы сегодня же откроем вам счет, — деловито затрещал управляющий.

— Нет-нет! Я о вечере поэзии… — Пирошников протянул ему афишу.

Гусарский окаменел и несколько секунд неподвижно смотрел на Пирошникова, точно бык на корриде, которому заморочил голову тореадор.

— Поэзии… — повторил он и вдруг мелко расхохотался. — «С дуба падали листья ясеня…» Хм. Поэзии…

Он пробовал на вкус это слово, словно впервые слышал.

— И чего же вы хотите?

— Пригласить вас и ваших сотрудников, — просто ответил Пирошников.

Гусарский взял афишу, расстелил ее на столе для заседаний и внимательно изучил.

— Позвольте… — он вынул из кармана авторучку. — Это элементарный маркетинг.

И он приписал снизу под словами «силлабо-тонические практики» фразу: «При участии специалиста по паранормальным явлениям, мастера полтергейста Владимира Пирошникова».

— Вот так, — он вернул афишу Пирошникову. — И я гарантирую полный зал.

Пирошников ужаснулся.

— Но я не… Я не полтергейст…

— Правильно. Но вы умеете это делать. И сейчас снова в форме. Мы все это ощущаем, — попробовал пошутить Гусарский. — Я тоже не Доу Джонс, но я знаю, как он работает. В конце концов, никто не требует, чтобы вы поставили дом вверх тормашками. Расскажете об опытах в молодости. Молодые вас плохо знают, напомните им, покажите, кто в доме хозяин… Мы с вами все преодолеем, у нас получится! — расплылся он в улыбке.

Кто в доме хозяин… Эта фраза продолжала звучать в ушах, приобретая все больше нежелательных интонаций, когда Пирошников спускался в свой подвал, — от иронически-вопросительных до попросту издевательских.

Болели ноги. Пирошников тяжело дышал, проклиная все на свете. Легендарного героя не вытанцовывалось.

Серафима

Лишь на следующее утро Пирошников вспомнил, что миловидная операционистка Серафима зачем-то просила его зайти, а он позабыл об этом приглашении. Настолько был ошарашен своею открывшейся легендарностью.

Похоже, из него начинали лепить шарлатана, торгующего своими мнимыми подвигами в молодости. Таких легенд сейчас до черта, особенно на эстраде. Выходит траченное молью старичье, о котором забыли сто лет назад, и вдруг выясняется, что это легендарная группа. Пирошников совсем не собирался вступать в их компанию.

Но афиши уже висели. Назвался груздем, вернее, был назван — полезай в кузов.

Снова, как в те давние времена, начинало возникать ощущение, что дом диктует ему свою волю, что здесь он не может жить, как хочет, а вынужден соразмерять свои поступки с его поведением.

До вечера поэзии, а точнее, сеанса паранормального специалиста, как того пожелали обстоятельства, оставалось три дня. Афиши висели по всему дому, слава богу — не на улице.

Делать нечего, надо было снова идти к Дине на консультацию. Готовящееся событие было по ее профилю.

Она встретила Пирошникова усмешкой. Ожидала его визита сразу, как только увидела афиши, но он пришел лишь через день.

— И что же вы намерены делать? — с ходу задала она вопрос.

— Да я и пришел это спросить. Как я должен себя вести?

Дина вздохнула, пригласила его к себе и поставила посреди комнаты.

— Стоять нужно на месте, смотреть в зал и делать пассы. Какие вам удобно. Ну например…

И она стала делать круговые движения раскрытыми ладонями, обращенными к воображаемому залу. Пирошников попытался повторить, чувствуя себя в глупейшем положении.

— Сымпровизируйте! — скомандовала Дина.

Пирошников продолжил круговые движения лишь одной левой, а правой принялся делать возвратно-поступательные движения в сторону зала, как бы гоня туда невидимые волны.

— О! Да у вас талант! — насмешливо воскликнула она.

— А говорить? Что говорить? — обеспокоенно спросил он, не переставая размахивать руками.

— Говорить нужно два слова. Первое — «Mo! Mo! Mo!» Низким голосом, медленно.

Пирошников начал мычать.

— Мо!.. Мо-о!.. Мо-о-о!..

— Отлично! — похвалила она.

— А второе? — поинтересовался он.

— Второе высоким голосом, быстро: «Кузэй! Кузэй! Кузэй!» Как удар хлыстом!

— Мо, мо-о-о, мо-о-о, кузэй, кузэй, кузэй! — с удовольствием повторил он.

Ему начинало это нравиться. Идиотизм крепчал с каждой минутой.

Они повторили все вместе с движением.

— Ну вот. Примерно так, — сказала Дина.

— А что это значит? Mo? Кузэй?

— Это на древнекхмерском. «Mo» — это просто «тихо». А «кузэй» означает «Вселенная слышит тебя и меня».

— Так длинно?

— Да. Это иероглиф, — невозмутимо отвечала Дина. Пирошников вернулся к себе и некоторое время тренировался перед зеркалом, беззвучно мыча «мо» и шепотом выкрикивая «кузэй». При этом не забывал делать пассы. То и другое выглядело как ритуальные танцы папуасов в Новой Гвинее.

Внезапно пришла из лавки Софья и сухо проговорила:

— Владимир Николаевич, вас там спрашивают. Пирошников не успел полностью сбросить с лица остатки выражения «кузэй» — довольно зверского, надо признать, — так что Софья отшатнулась в ужасе.

А Владимир Николаевич прошел в магазин, где у полок дожидалась операционистка Серафима.

— Вот я пришла, — простодушно сказала она.

— Здравствуйте, Серафима Степановна, — провозгласил Пирошников, слегка недоумевая. Зачем она пришла?

Но она молчала и смотрела на него, будто ожидая чего-то. Пирошников смутился.

— А вот… откуда у вас это имя… несовременное такое… — он не нашел ничего лучшего.

— Это родители. Они верующие. Хотели, чтобы я была как ангел, — улыбнулась она.

— Шестикрылый?

Она рассмеялась, кивая.

— Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился,И шестикрылый серафимНа перепутье мне явился,

— продекламировал Пирошников. — Знаете?

— Пушкин, знаю, конечно, — ответила она.

— Да. А что этот серафим сделал с автором? Помните? Она утвердительно кивнула.

— Он вырвал ему язык, заменил его змеиным жалом, затем вынул из груди сердце и на его место положил горящий уголь. А потом отправил куда-то глаголом жечь сердца людей! Вот вам и ангел! — с деланным возмущением проговорил Пирошников.

— Да, да! Правильно! — обрадовалась она.

— Ничего себе — правильно!.. Ну а что вы собираетесь со мною сделать?

— А я просто помогу вам, хорошо? — спросила она, оглядывая комнату.

— Зачем? Ну что вы… — попытался протестовать он.

— Я же за этим пришла. Вы один живете. Смотрите, как запущено, — обвела она рукою квартиру.

И, не дожидаясь его ответа, принялась хлопотать по хозяйству. Николаич вертелся у нее под ногами и терся спинкой. Пирошников наблюдал за ними. Странно, но это вторжение в его жизнь не вызвало протеста. Чувствовалось, что женщина не решает задачу своего жизнеустройства, а просто помогает ему разобраться со своим.