Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Поэтому Пирошников перестал гадать про дом и переключился на самого себя. Он привык ничем не выделяться из толпы, более того, считал это некрасивым, почти постыдным. Это как быть миллионером в стране, где миллионы нищих. Строчка из Евангелия от Иоанна «блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное» всегда казалась Пирошникову верхом мудрости, и понимал он ее именно как сознательный отказ от возвышения материального и духовного, ибо духовное возвышение всегда соседствует с гордыней, с принятием на себя обязанностей учить других.

Это не влечет отказа от внутреннего духовного совершенствования и даже от того, чтобы демонстрировать людям плоды своего духовного труда. И отнюдь не исключает славы и поклонения перед творцом, ведь их создают другие. Но лишь только творец поверит в свое право возвыситься над толпой, учить и поучать, так тут же закроются перед ним врата Царствия Небесного и гордыня низвергнет его в ад.

Примерно так полагал Пирошников, хотя не исключено, что теория эта понадобилась ему потому, что Бог не отметил его какими-то выдающимися способностями и гордыне просто нечего было делать с Владимиром Николаевичем.

Но вот вдруг, если верить Деметре, у него обнаружилась замечательная способность как-то влиять на поведение огромного дома с полуторавековой историей. Знак об этой способности был дан давно, в молодости, но Пирошников не внял ему, посчитав сдвигом в психике. А ведь мог, мог построить на том казусе если не судьбу, то хотя бы карьеру.

Однако сейчас случай был иной.

Никаких фокусов дом себе не позволял, он просто тонул в неведомом плывуне, подчиняясь, однако, каким-то сигналам, приходящим к нему через Пирошникова.

Размышления Владимира Николаевича на тему: почему он? что в нем есть такого особенного, что позволяет как-то влиять на эту махину? — привели к тому, что во всем он посчитал виноватыми… стихи. А выражаясь более высокопарно — Поэзию.

Он подумал, что привычка и необходимость с юности вслушиваться в звуки родного языка в их наиболее совершенном воплощении — а что же есть Поэзия, как не это? — выработали в нем особую чуткость и тонкость. Сознание тут было ни при чем, настоящие стихи не поддаются логическому анализу, а узнаются по чисто физиологическим признакам — комку в горле, мурашкам на коже, внезапно скатившейся слезе. Пирошников вовсе не был похож на гимназистку, все эти внешние проявления чувств давно были побеждены — но лишь внешние. Внутри Владимир Николаевич по-прежнему трепетал, произнося про себя, например:

Вот бреду я по большой дороге,В тихом свете гаснущего дня…Тяжело мне, коченеют ноги.Друг мой милый, слышишь ли меня?

И тысячи подобных строк, строф и полных стихотворений. Объяснять что-либо он не мог да и не хотел. Но ему казалось, что он умеет улавливать коллективное бессознательное русской поэзии, рожденное поэтами разных времен и поколений.

Отсюда выходило, что движение дома во времени и пространстве было явлением поэтическим, оставаясь при этом заботой МЧС. Пирошников его чувствовал, как стихи, а коллективное бессознательное улавливал из всего окружающего непосредственно. «Когда б вы знали, из какого сора…»

То есть дом был в каком-то смысле поэмой, народ, его населяющий, домочадцы — «сором», а сам Пирошников — автором, выражающим в поведении дома свои поэтические образы.

Нет, не просто антенна. Передатчик, подумал он.

Который не знает, что он передает.

Ну и что? Поэт тоже не знает, как он пишет стихи.

…Эти возвышенно-умозрительные размышления Пирошникова были прерваны появлением Софьи Михайловны с накладными от книготорговой фирмы «Топ-книга» на поставку новых книг.

Софья Михайловна последние дни, после первой подвижки, образовала неформальный союз с отставником Залманом и все чаще позволяла себе критические замечания в адрес Пирошникова. Старый подводник часами не выходил из магазина, принес даже туда собственный стул, а Софья свой стул в магазин вернула. Приятно было смотреть, как они, сидя у книжных полок с томиками стихов в руках, читают друг другу Тютчева или Блока.

Но, вероятно, обсуждались и другие темы.

На этот раз Софья воздержалась от новых предложений об аренде, которые она выискивала в Интернете, но спросила, откуда такое количество стихов молодых поэтов.

— Их ведь не покупают, Владимир Николаевич, — посетовала она.

— Ничего. Мы устроим творческий вечер, чтения молодых… У меня и девиз придуман.

— Какой же?

— «Живите в доме — и не рухнет дом». Арсений Тарковский.

Софья поджала губы. Ее политика ныне заключалась в обратном — бежать с этого странного места, пока живы.

Пирошников, и вправду, забыв, чем вымощена дорога в ад, планировал устроить такой вечер и даже провел переговоры со «Стихиией» и заказал книг для продажи. Однако рекламную кампанию пока не начал.

Он рассудил, что такой способ донесения до плывуна информации о текущем моменте будет наиболее действенным и благоприятным. Он даже подумывал, не прочитать ли на этом вечере, который планировалось провести в «Приюте домочадца», собственные стихи. Но потом решил не читать. Пусть молодежь выскажется. А его дело — транслировать эти чувства природе.

В «Гелиос» зачастили молодые люди с маленькими пачками собственных книг, которые Софья с недовольным видом размещала на полках. А вскоре привезли из клуба «Книги и кофе» позаимствованные там микрофон с усилителем и два мощных динамика и с ними еще пачек тридцать книг. Пирошников махнул рукой: тащите! Вечера, мол, будуг традиционными.

Но человек предполагает, а Бог посмеивается.

Еще тащили добровольцы два черных динамика по длинному коридору минус третьего этажа, как снова послышался нарастающий гул, треск — и пол качнулся под ногами. На этот раз не устояло электричество, и «минус третий» погрузился в полную тьму. Общий крик ужаса слился в мощный хор, в основном женских голосов, ибо произошло это рабочим днем, около трех часов, когда в боксах оставались неработающие мамаши, пенсионеры и пенсионерки, а также посетители Деметры и салона «Галатея».

Пирошников в этот миг находился во главе процессии звукотехники, шествовавшей к «Приюту домочадца».

— Спокойствие! — крикнул он в темноту. — Соседи, без паники! Фонари, свечи зажигайте! Мобильники!

И сам помахал в воздухе мобильным телефоном, экран которого слабо светился. То тут, то там ему ответили такими же помахиваниями, в то время как общий гомон продолжался. Появилась первая свеча, затем вторая — и вдруг перед Пирошниковым из темноты возникло та самая мамаша Енакиева с ребенком на руках.

— Вы! Вы испортили! — срываясь на визг, выкрикнула она. — Разве можно сюда это! Не выдержала линия, вы с ума сошли!

Она свободной рукой тыкала в темноту за спиною Пирошникова, где угадывались очертания двух огромных динамиков.

— Да бог с вами! Мы даже не включили. Это сотрясение почвы, — попытался оправдаться он.

— И сотрясений никаких до вас не было!

И тут, слава богу, дали свет, обнаруживший в коридоре человек двадцать домочадцев и посетителей со свечками и фонариками в руках, теперь уже ненужными.

Все стояли, будто на отпевании, с зажженными свечками, вблизи двух маленьких черных гробиков, роль которых исполняли звуковые колонки мощностью по сто ватт каждая.

— Вот видите, — мягко проговорил Пирошников.

— Все равно! Мы жили — не тужили. Зачем вам все это? — ткнула она пальцем в микрофон.

— Скоро будет вечер поэзии, — объяснил Пирошников.

— Поээзии?! — не веря своим ушам, протянула мамаша. — На фига нам ваша поэзия! Вы нам жилье нормальное дайте, ребенок в подвале растет! — и она для убедительности потрясла перед Пирошниковым маленькой кудрявой девочкой, которая была на удивление безмятежна и даже весела.

— Извините, я этим не занимаюсь, — сухо ответил Пирошников и, обойдя мамашу, устремился к дверям кафе.

Добровольцы со звукотехникой двинулись за ним.

— Я этого так не оставлю! — заявила Енакиева и спряталась в своем боксе.

Аппаратура была подключена, оставалось дать оповещение о вечере. Но настроение было немного испорчено. На этот раз подвижка произошла в разгар рабочего дня, так что офисы верхних этажей не могли ее не заметить. Геннадий стал появляться чаще и оказывать Пирошникову особое внимание, что не нравилось Владимиру Николаевичу. Ему казалось, что Геннадий его в чем-то подозревает.

Он сообщал, что несколько фирм сверху во главе с банком «Прогресс» подали заявления Джабраилу, в котором предупреждали о разрыве договора аренды в случае повторения подвижек.