Рюрик - Галина Петреченко

Рюрик всегда держал руки с оружием на коротком взмахе. Он знал, что эти удары особенно верны и злы. Помня урок, полученный им в битве с Аскольдом, приучил своего коня не бояться диких выкриков и наскоков. Несмотря на обуявшую Рюрика ярость, глаза его сами собой искали ошибки в боевой выучке противника. Напрасно. Новгородец был и силен и ловок. Битва, по всему, предстояла трудная.

Вадим делал смелые наезды; сокрушительно обрушивал на ненавистного соперника град длинных ударов. Но Рюрик с честью выдерживал их, переходя в быструю атаку и изматывая врага своими методами борьбы.

Храпели кони, вздымая клубы пыли: надсадно вскрякивали соперники, подстегивая и без того лютую ненависть друг к другу, глухим звоном отзывались в ушах дружинников удары мечей…

— …За Сигура! — крикнул вдруг Рюрик, и ратники услышали страшный вопль Вадима. Варяжский князь всадил свою меткую секиру прямо в открытую шею новгородца, на мгновение не защищенную им: Рюрик обманным движением заманил Вадима влево, и враг раскрыл себя. Новгородец выронил меч и, тяжело раненный, нагнулся над конем, невольным движением ног сильно пришпорив его. Конь рванулся, и послушный натянутой уздечке, помчал своего всадника, повернул его открытой спиной к сопернику.

— А это за Триара! — И Рюрик метнул в спину Вадима меч.

Новгородский князь, запрокинув назад голову, с искаженным лицом минуту ещё оставался сидеть в седле, но вот его тело рухнуло на землю. И стало совсем тихо. Слышны были только горькие всхлипы жены новгородца, упавшей на землю, и тяжелое дыхание варяжского князя.

Два дня и две ночи не могли успокоиться новгородцы. Сполох был как на потерявшей управление ладье во время Злой бури на Варяжском море. Что делать? Как быть? Как снести Рюриковы обиды? Вадима убил, его верных дружинников, ночевавших в доме новгородского князя в ту роковую ночь, тоже убил. С Гостомыслом говорил гневно — не по чину. Грозил суровой расправой каждому, кто по убиенным плакать да причитать станет. Ходит по городу лютый. Пристань закрыл. Ряды торговые тоже закрыл. Никакую речь слушать не желает. Чего-то еще затевает, а чего — никому не ведомо…

Но миновали грозные дни. Туманится Новгород, но не кричит уже, а лишь тихонько шепчется. Волхвы по погоде, деревам и зверью распознать хотят, чего от Рюрика новгородцам ждать-ожидать можно.

Вот Ведун с силой согнул ствол ветлы и резко отпустил его. Дерево не сломалось, спокойно разогнулось, опустив длинные ветви вдоль ствола и не хлестнув по лицу старца.

— Ишь ты! — удивленно проворчал он, мотнув длинной седой бородой. — А ну-ка, бобра попытаю, — решил Ведун и, постучав деревянной клюкой по берегу, омытому водой Волхова, прислушался. Приплыл старый большой бобр; покрутил седоусой мокрой головой под протянутой к нему морщинистой рукой Ведуна, обнажил крепкие еще клыки и окинул старца спокойным любопытным взором; затем еще раз покрутил усатой мордой, уже не показывая своих астрагалов, и… уплыл восвояси.

— Ишь ты! — обрадованно воскликнул любимец Святовита и в раздумье добавил: — Видно, правда, поутих ярый!..

— Поутих, поутих ярый, буйства-то прекратил, — поведал он новгородскому владыке, греясь у горящего очага в его гридне, и растерянно добавил: — А вот глаза все равно на людей не поднимает: в себе, видно, смуту чует. И рать зачем-то опять проверяет.

Гостомысл тяжело вздохнул, подошел к старику, поцеловал его в седую голову и глухо проговорил:

— Благодарствую за вести! Иди смиром! И да поможет ему Святовит. — Он сунул в руку Ведуна увесистую гривну. — Возьми, отче! Ежели понадобится еще… для твоих собратьев, то не таись, проси…

Гостомысл устало сел на беседу: второй месяц как на раскаленных углях живет: то ли спит, то ли не спит, то ли ест, то ли не ест — сам не знает: брусничную воду, правда, попивает — голову поддерживает. Ведун сочувственно вздохнул, благодарно принял дар, склонил голову пред владыкой Новгорода и бесшумно удалился в свою клеть…

А новгородские старухи и старики длинными весенними вечерами допоздна сидели возле окон со своими присмиревшими внуками и сказывали были и небыли о знаменитом князе русичей Рюрике.

— Хоть бы жен своих скорее сюда привез: можа, добрее стал бы, осторожно шептали они: вдруг да услышат чужие уши! — А то на живого не похож князь-то. Все бледный, суровый да ярый какой-то ходит. Вот сел как-то в ладью, посадил с собою много бояр своих и поплыл по Волхову. Туды — сюды, туды — сюды, всех рабов своих примучил, всю воду в реке взбаламутил, а нашел ли чего — не сказал. Речи же горячие вел со своими людьми, да и наших многих допытывал. Видно, строить крепость у нас собирается…

Каждый день сказания о делах варяжского князя росли и ширились, а Рюрик, как водится, о них ничего и не знал.

— …Вот месяц прошел после убийства Вадима, другой идет… Город наш заполнили родичи да ратники варяжского князя. Замкнулись все как-то в доме Вышаты и споры горячие завели. А Вышата ходит хмурый, исхудалый; видать, душою примолк. Волхвы как-то пытались подловить его, поспрашивать, что да как, да испугались одного взора его. Помутился взор у бедного. Ужели не пояснеет? — вздыхает сказитель и ждет ответного вздоха слушателей. И слушатели сочувственно вздыхают разом и разом глаголят: «Ай-яй, бедный Вышата!» — затем смиренно ждут продолжения сказа.

— Не удалось и волхвам нашим (боги им, видно, не в помощь) распознать всю правду про Рюрика и его ратников. Стали они тогда по звездам гадать, на солнце поглядывать, видения от него ждать, да что-то не получили и видения. Тогда стали воду лить при луне. Но вода не пенилась, а лилась себе на бережок и даже прутик ракитовый в речку не смыла. А Ведун наш, тряся седой головой, все вспоминал какую-то совиную бойню и качал ветви ивы над рекой: ветви разгибались медленно, тихо шелестели и никакой беды не предвещали. Тогда кудесник речного бобра попытал. Когда ж это было, чтобы бобер человека в воде за руку не кусал?! Так ведь приплыл усатый при волхвах по зову Ведуна к указанному месту, покрутил хитрой мордой возле берега, обнюхал руку старца и даже зубов никому не показал! Вот диво так диво! — Сказитель многозначительно помолчал и продолжил: — «Все стихло, — заверил всех старец. — Все!..Ждите теперь других дел от варяга: мирных да у строительных!» …Вот какие ноне деяния творятся в Новгороде! — со вздохом сожаления заканчивал свою быль рассказчик и отводил взгляд — от слушателей…

А Рюрик тем временем созвал всех предводителей варяжских дружин: возмужалого, настороженного Ас-кольда и спокойного, добронравного Дира, сущего уже в своих годах Олафа и стареющего, мудрого Эбона, стойкого Ромульда и уравновешенного Гюрги, усадил их в просторной светлице Вышатова дома и сказал, не таясь:

— Отныне из сих мест я никуда не уйду, но и город этот обживать не стану! Не по нраву он мне: уж больно туманно и сыро здесь. Я нашел другое место, там и срублю новый город. Где — увидите потом, — уточнил Рюрик и обвел властным взглядом присутствующих. — Главный торговый путь в этой земле будет теперь в наших руках! — решительно заявил князь и сделал паузу, давая всем время осмыслить сказанное, а затем повелительно продолжил: — В Ладоге посажу я Олафа. — В ответ на это решение князя раздался чей-то возглас удивления, и все посмотрели на бывшего рарожского вождя. Олаф заметно возмужал: ростом он стал с Рюрика, в плечах — намного шире его, окладистая борода обрамляла красивое сероглазое лицо, добавляя ему солидности. Все ведали их родственные связи, и потому, хотя кое-кому и желательно бы сидеть в обжитой крепости, все понимали, что другому там не быть. Аскольд бросил колючий взгляд на Рюрика, но и он ничего не сказал.

Дир же вообще не поднял головы.

Бывший же вождь рарогов зарделся: владеть прославившейся уже Ладогой это почетно, но сдержанность, воспитанная суровой Унжей, не позволила ему открыто выразить свою благодарность. Олаф встретился с горячим взглядом Рюрика и слегка кивнул князю.

— Что ты молчишь, Олаф? Надо поблагодарить князя за почетное поручение, — улыбнувшись, посоветовал Эбон.

Олаф встал, вынул меч из ножен и приложил ручку его ко лбу.

— Служу верой князю Рюрику! — громко произнес он клятву. Все военачальники, как по команде, тоже встали и на едином дыхании проговорили:

— Согласны, князь, с твоим выбором! Ладога достойна Олафа.

Все сели на свои места. Князь подождал, когда установится тишина, отыскал горячим взором возбужденные лица волохов и громко, четко выговаривая каждое слово, сказал:

— Аскольд и Дир со своими дружинниками пока останутся со мной здесь, в Новгороде.

Волохи недоуменно уставились на рарожского князя: Аскольд — подавшись вперед, Дир — не шелохнувшись.

— Надо оставить заносчивых словен одних на южных границах: пусть научатся дорожить той силой, которую сами позвали, но опорочили, — со злой убедительностью проговорил Рюрик, выдержав долгий, пытливый взгляд Аскольда и, к удивлению своему, отметив молчаливое понимание Дира. — Вы мне так же дороги, как и погибшие мои братья! — горячо и искренне воскликнул князь, глядя в глаза волохам. Но Аскольд молчал. — И не ищите злого умысла в моих намерениях. Я хочу заставить словен чтить всех нас! — Последние слова Рюрик почти выкрикнул, желая сломить упрямое молчание Аскольда. Тот отпрянул назад и отвел, на мгновение смирившись, взгляд. Как вспышка молнии освещает темную клеть, так и слова эти оживили воспоминание, похороненное глубоко в душе черного волоха, и он смутился.