Древний Рим. Имена удовольствий - Регина Грез
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И отказаться от помощи малодушно не могу – нас все это время кормят из его дома. А я за обе щеки уплетаю всякие вкусности вроде цесарок по-этрусски и телятины, жареной кусками по-самнитски, менатской ветчины и гусиной печенки с берегов Дуная. Я утешаю свою совесть тем, что это предназначалось для Кромиха, он же дан мне на время, его-то Каррон точно обязан кормить. Но Кромих равнодушен к финикам, засахаренным в меду и керкирским лимонам… зато сладкое изюмное вино с Крита мы всегда выпивали вместе.
– За Родину… и за Рим, приютивший скитальцев.
* * *
Прошло еще несколько дней. От скуки я выпросила у Игара немного монет и купила краски. Сама разрисую стены своей мрачноватой комнатушки, уже придумала, что изображу – русские березки и пару елочек. Да, и еще пенек, обросший мхом и непременно огромный папоротник рядом. Пусть потом археологи эти фрески обнаружат и удивятся, может, еще понаписать чего, вроде – привет потомкам, я из России, век двадцать первый, машина времени сломалась… Наверно, лишнее, а хочется порой пошутить.
Кромих мне помогал, ему тоже было скучно. Ну, разумеется, я попробовала и у него взять интервью, но вышла одна морока. Все мои вопросы нубийца почему-то дико смешили, он вовсе перестал на них отвечать и вместо этого запел песню на чужом языке. А я стала подпевать ему в тон: «Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла…»
Вот это было зрелище!
– Кромих, ты хочешь домой?
– Я не знаю, госпожа, я тут привык. Господин спас мою жизнь, и я буду служить ему до последнего вздоха. И тебе тоже.
Вот это, наверно, и есть настоящая преданность. "До последнего вздоха…"
– А я-то здесь при чем?
– Ты женщина моего Господина. Он скоро вернется к тебе.
– Это вряд ли… Он на меня сердит.
Кромих опять улыбался и качал головой, а потом с самым серьезным видом принялся подрисовывать рядом с моей русской елочкой что-то смутно похожее на пальму. Я не стала ему мешать. Остановила, лишь когда под пальмой появилось нечто, смахивающее на крокодила. Это было уж слишком, мне еще спать в этой комнате, не надо мне зубастых рептилий под боком.
А по вечерам, когда солнце стремительно опускалось за горизонт, я долго качалась на качелях, что представляли собой гамак, усовершенствованный Кромихом. Спокойные это были часы незадолго до заката… Мапроник, по обыкновению, уже дрых где-то в ореховых кустах, нубиец сидел прямо на траве рядом с качелями и гудел свои африканские мантры, а я следила взглядом за темнеющим небом и думала всякую чепуху. Конечно, о сыне гордого Рима и еще о нем – диком, гордом фракийце…
Наверно, до конца дней своих не забуду его блестящие карие глаза, в глубине которых прячется боль, его прикосновения – то ласковые, но настойчивые. Я хотела бы стереть из памяти ночь в беседке, увитой плющом, но как это сделать? Боги, сохраните ему жизнь! Пусть он найдет свое счастье, я не желаю ему зла. Но если… если Гай привезет мне его голову, я начну ненавидеть соседа и неудавшегося жениха.
– Господин!
Я открыла глаза, очнувшись от невеселых дум, и рассеянно посмотрела на Кромиха. Кого он зовет? Какой еще господин?
Нубиец уже был на ногах и широко улыбался, показывая куда-то за мою спину. Я тотчас обернулась и увидела Гая. Он стоял у стены, в нескольких шагах от моих качелей и смотрел на меня так, словно видел впервые, настороженно и немного свысока.
– Здравствуй, Наталия.
Ох, уж мне эти римские церемонии…
– Здравствуй, консул Гай Марий Каррон. Давно ли ты в Риме?
– Я вернулся еще до полудня, но лишь сейчас, завершив все дела, смог войти наконец в свой дом. Почему я тебя там не встретил, Наталия?
Начинается… Я обреченно склонила голову и повалилась на плетеное сиденье качели. Ну, что же, давай, поговорим, любимый.
– Ты сам сказал, что видеть меня не хочешь. В таком случае, зачем мне жить у тебя? Мне и мой домик нравится, спасибо, ведь это благодаря тебе я обрела здесь уютное гнездышко.
– Ты обещала расплачиваться за него всю жизнь или уже забыла свое слово?
– Так ты пришел взыскать с меня долги? Ну, знаешь ли…
Я спрыгнула с качелей вне себя от возмущения. Какая наглость! Явился ко мне с такими запросами. Не позволю над собой издеваться.
– Забирай! Все забирай, ничего твоего мне не надо! Я голой на улицу выйду, чтобы никто не сказал, что я что-то от тебя поимела, хотя нет… мне Оливия платье дарила, вот только его и возьму. Сейчас же уйду, все равно куда, дом тебе оставлю. И не смей меня ни в чем упрекать, слышишь? Никогда тебе не прощу, как ты сказал тогда – «моего ребенка», а если и был ребенок, так «наш», и мой тоже, ясно тебе?
Мне тоже было больно и плохо, если бы я хоть на миг догадывалась, что стану мамой, никуда бы не рванула из дома. А я хотела к тебе, видеть тебя хотела, я волновалась… А ты только о себе и думаешь, о своих удовольствиях и мечтах. А, что у меня в душе делается, тебе все равно? Ты грубый, бесчувственный… нет, не подходи даже, не трогай меня, пусти. Кромих, ты обязан меня защищать, Кромих… что ты стоишь, дубина, останови его!
– Но он же Господин, я не могу!
Обойдя ухмыляющегося нубийца, Каррон схватил меня в объятия и приподнял над землей. Его синие глаза смотрели сурово, но в них не было злости или презрения, только холодная решимость.
Я продолжала протестовать, задыхаясь от горечи и обиды:
– Пусти!
– Я не умею красиво говорить…
– Это заметно!
– Скажу лишь одно – ты мне нужна. Я люблю тебя и никуда не отпущу, никому не отдам. Я не хотел тебя обижать, не хотел, чтобы ты страдала, но когда Аттикс поведал о ребенке, я чуть разум не потерял от горя. И просто обезумел, когда представил тебя ночью с этим… Я желал одного, добраться до фракийца и растерзать его на твоих глазах. Я готов был рыть землю, чтобы найти его след, но он ускользнул. Мне так хотелось вернуться к тебе, успокоить, прижать