Путешественница Книга 1. Лабиринты судьбы - Диана Гэблдон

Диана Гэблдон

Путешественница

Книга 1: Лабиринты судьбы

Моим детям Лауре Джульетт, Самюэлю Гордону и Дженнифер Роуз, давшим этой книге плоть, кровь и душу.

Пролог

В детстве я остерегалась ступать в лужи, и не потому, что боялась дождевых червей или не хотела промочить ноги. Вовсе даже нет: я была неопрятным ребенком и вечно ходила перемазанная, к чему относилась с блаженным равнодушием.

Моя странная робость была связана с невозможностью заставить себя поверить, что эта великолепная гладь — лишь тонкий слой воды над твердой поверхностью. Мне она представлялась вратами в иное, нескончаемое пространство. Порой, когда при моем приближении по водной поверхности пробегала рябь, я думала, что лужа невероятно глубока, как бездонное море, скрывающее лениво шевелящиеся кольца щупалец гигантских спрутов и мелькающие тени безмолвных зубастых морских чудовищ.

Заглянув в отражающую поверхность, я видела на фоне бесформенной голубизны свою круглую физиономию в окружении вьющихся волос и воображала, что передо мной вход в другое небо. Если я сделаю шаг вперед, то сразу провалюсь и буду обречена на бесконечное падение в голубую бездну.

Единственным временем, когда я осмеливалась перейти лужу, были сумерки с зажигающимися вечерними звездами. Стоило, посмотрев на воду, углядеть отраженные в ней светящиеся точки, как у меня доставало смелости с плеском войти в лужу — ведь в этом случае она становилась подобной звездному небу, и хотелось упасть туда, в это космическое пространство, чтобы дотянуться до звезд, ухватиться за какую–нибудь из них и почувствовать себя в безопасности.

Даже сейчас, когда на моем пути попадается лужа, в мыслях возникает некоторое замешательство, хотя я, особенно если спешу, продолжаю идти вперед, не задерживаясь, но где–то на задворках сознания все еще звучит эхо былых сомнений.

А что, если на сей раз ты все–таки провалишься?

Часть первая

СОЛДАТСКАЯ ЛЮБОВЬ

Глава 1

ВОРОНИЙ ПИР

Немало сражалось горских вождей,Множество пало отважных людей.Они отдали жизни свои не зряВо имя закона и короля.

16 апреля 1746 года

Он был мертв. Правда, нос болезненно пульсировал, что в данных обстоятельствах казалось странным. Несмотря на веру в понимание и милосердие Создателя, ему было свойственно то изначальное, словно осадок первородного греха, чувство вины, которое заставляет каждого верующего человека бояться угодить в ад. Другое дело, что все слышанное им когда–либо об аде едва ли наводило на мысль о том, что вечные муки, уготованные для несчастных грешников, могут свестись к боли в носу.

С другой стороны, это не могло быть и раем, по целому ряду веских причин. Во–первых, рая он никак не заслуживал. Во–вторых, на рай это совсем не походило. И в–третьих, он сильно сомневался в том, что сломанный нос, каковой ему трудно было признать и карой для проклятых, относился к числу наград для благословенных праведников.

Что же тогда? Чистилище? В мыслях оно рисовалось как нечто серое и блеклое, но, в конце концов, заполнявший все тусклый красноватый свет в какой–то мере соответствовал представлениям об этом месте. Сознание слегка прояснилось, и к нему медленно возвращалась способность мыслить. Не без раздражения он подумал, что пора бы кому–нибудь приметить его, и, раз уж он пострадал недостаточно для того, чтобы очиститься от грехов и сразу по упокоении войти в Царство Божие, пусть ему объявят, каков будет приговор Вышнего Судии. Правда, кого с этой вестью ждать, ангела или демона, он не знал: о том, какие требования предъявляются к персоналу чистилища, в школе не рассказывали, а у него самого до сих пор не было случая об этом задуматься.

В ожидании встречи он начал размышлять о том, какие еще муки могут выпасть на его долю и не начался ли уже этот процесс, поскольку одновременно с прояснением сознания восстанавливалась чувствительность, а следовательно, и способность воспринимать боль. Теперь он ощущал на всем теле множество порезов и ссадин и ничуть не сомневался в том, что снова сломал безымянный палец правой руки. Трудно его уберечь, если сустав практически не гнется. Ну что ж, в целом не так уж страшно. Что еще?

Клэр.

Это имя ножом пронзило его сердце, наполнив болью, с которой все телесные страдания не шли ни в какое сравнение.

Будь у него настоящее тело, оно бы уж точно корчилось в агонии. Впрочем, эти муки он предвидел еще тогда, когда отсылал ее обратно к кругу камней. Для чистилища духовные терзания — состояние обычное, и он ожидал, что боль разлуки станет для него главным наказанием. Главным и достаточным для искупления всех провинностей, вплоть до убийства и измены.

Не зная, позволено ли грешникам, пребывающим в чистилище, возносить молитвы, он все же осмелился помолиться за нее: «Господи, даруй ей избавление от опасности. Ей и ребенку».

У него не было сомнений в том, что она по–прежнему легка и быстра на ногу, а уж по части упрямства превосходит всех женщин, которых он когда–либо знал. Но удалось ли ей осуществить опасный переход обратно, к тому месту, откуда она явилась? Осуществить рискованное скольжение, преодолевая таинственные слои неведомого, разделяющие «тогда» и «теперь», прошлое и будущее? Мысль о том, что она, одинокая и беспомощная, оказалась в тисках кольца камней, а ему даже не суждено узнать о ее участи, была так горька, что заставила забыть о боли в носу.

Чтобы отвлечься от мучительных раздумий, он снова принялся пересчитывать свои телесные болячки и чрезвычайно огорчился, обнаружив, что совершенно не ощущает левой ноги. Похоже, ее не было. То есть левое бедро ощущалось, давало о себе знать колющей болью в суставе, а вот ниже… ниже ничего. Ну что ж, в свое время он вернет ее, либо когда наконец прибудет в рай, либо, на худой конец, в Судный день. Да и, в конце концов, его зять Айен очень ловко ковылял на деревяшке, заменявшей ему отсутствующую ногу.

Конечно, если быть честным, это задевало его самолюбие, но, может, все как раз затем и задумано, чтобы избавить его от греховной гордыни. Он стиснул зубы, вознамерившись принять то, что выпало на его долю, со всем мужеством и смирением, на которое был способен, но все же не смог удержаться от искушения прощупать рукой (или тем, что служило ему здесь в качестве руки), где же теперь кончается его нога.

Рука наткнулась на что–то твердое, и пальцы запутались в мокрых, спутанных волосах. Он резко сел, с усилием отодрал слой засохшей крови, которая накрепко заклеила веки, и вместе со зрением к нему вернулись воспоминания. Он ошибся. Это был ад. Но, увы, Джеймс Фрэзер был вовсе не мертв.