Рукопись из Тибета - Валерий Ковалёв

— Отлично, — брякнул ее на рычаг, вслед за чем отправился на кухню, где открыл дверцу холодильника. Помимо всяческой еды, фруктов и сладостей, на одной из полок блестели несколько разнокалиберных бутылок.

— Не хило затарили, — поцокал я языком и кликнул Чонга.

В прихожей послышались легкие шаги, затем в дверном проеме возник мальчик. — Я здесь Учитель.

— Держи, это тебе с приятелями, — подозвав его к себе, сказал я, после чего загрузил подставленный подол накидки едой с фруктами.

— А теперь отправляйся спать, — напутствовал юного послушника.

— Сесе, — поклонился тот и засеменил назад. Спустя минуту внизу хлопнула дверь, и все стихло.

Спать не хотелось, в окна заглядывала желтая луна, которая здесь казалась намного ближе и таинственней.

Чуть подумав, я извлек из холодильника одну из бутылок — это был виски «Бурбон», накинул на плечи накидку, и, прихватив сигареты с бокалом, вышел на окаймлявшую дом террасу.

Там, откупорив бутылку, уселся в тростниковый шезлонг, набулькал в бокал, выпил, закурил и вспомнил слова старого ламы о трактате.

Писательство я уважал и в прошлой жизни, выйдя в отставку, даже накропал десяток книг. Правда, без особого успеха.

— Напиши путевой дневник, — сказал вдруг внутри моряк (составляющие всегда просыпались, когда я потреблял горячительные напитки).

— Точно, — поддержали его остальные три. — И прими еще бокал. А то пока до нас дошло, все рассосалось.

Я внял, поскольку с составляющими приходилось считаться. Как-никак они были моей второй натурой и консультантами.

Бурбон был много крепче других напитков, и те оживились.

— Это будет не та хрень, что ты писал раньше, — крякнул прокурор, исполнивший не одну тысячу документов.

— Точно, — выдохнул воздух чекист. — Может получиться триллер мирового класса.

— А бабок за него дадут? — что-то понюхал внутри шахтер.

— Потом догонят и еще дадут, — икнул моряк. — Ну конечно, дурик.

— В таком случае, я тоже «за» — согласился горняк. — Давай, лама, наливай еще. За консенсус!

— Спасибо ребята, — всхлипнул я, снова потянувшись за бутылкой.

Проснувшись на заре, Увата прислушался к себе (внутри умиротворенно храпели), совершил утренний моцион, выпил пару чашек кофе, сваренного Чонгом и стал накручивать диск телефона.

Через пятнадцать минут к дому подкатил вызванный лимузин, я уселся на заднее сидение, кивнув сидевшему впереди шоферу, — в город, сын мой. — Трогай.

За боковым окошком, в легкой, пахнущей кострами дымке, закачались осенние пейзажи равнины и предгорий, далее мы вырулили с проселочной дороги на главную, и шофер прибавил скорость.

Столица уже проснулась и жила своей размеренной жизнью.

По главным улицам катили нечастые малолитражки, ярко раскрашенные грузовики и автобусы, они колоритно дополнялись влекомыми косматыми лошадками повозками крестьян, везущими на базары плоды своих трудов; регулировщики махали жезлами на перекрестках, а по тротуарам неспешно шли прохожие и стайки обвешенных фотоаппаратами туристов-бездельников из Европы.

Отыскав глазами в череде следующих друг за другом магазинов нужную мне вывеску, я попросил водителя остановиться и вышел из машины.

Заведение было чем-то вроде универмага.

Пройдя в отдел писчебумажных принадлежностей, я приобрел толстую, в сотни две листов тетрадь формата А-4 в кожаной обложке, а к ней китайскую авторучку с золотым пером и пару флаконов синих чернил.

Взяв у продавца пакет и сказав тому «спасибо», ради интереса побродил по другим отделам, среди которых обнаружил музыкальный.

Там, в числе национальных инструментов, на витрине красовались несколько гитар, матово блестящих лаком.

— Позвольте вон ту, — указал я пальцем скучающему продавцу на шестиструнную.

— Пожалуйста, уважаемый, — снял тот с витрины товар. — Японская. Рекомендую.

Инструмент имел логотип фирмы «Ямаха», был знаком, и, положив пакет на прилавок, я его чуть подстроил.

Затем, заскользил пальцами по грифу и напел популярную композицию группы «Битлз», «Восходит солнце».

Когда прозвучал завершающий аккорд, рядом с открытыми ртами стояли несколько зевак. Монаха играющего на гитаре, да еще исполняющего песню на английском, они видели впервые.

— Беру. И еще дайте чехол, — сказал я продавцу, отсчитывая хрустящие купюры.

Вернувшись назад, я прихватил покупки, отпустил водителя и поднялся к себе наверх.

А поскольку небольшая порция музыки породила ностальгию, извлек из чехла гитару, после чего уединился на террасе.

Там, усевшись в шезлонг, глядя на далекую череду гор и тихо перебирая струны, стал вспоминать, что бы такое исполнить. Песен, самого различного жанра, я знал достаточно, но хотелось чего-нибудь душевного.

— Давай «Последнюю поэму» — тихо сказали внутри. — А мы послушаем.

Ветер ли старое имя развеял,Нет мне дороги в мой брошенный край,Если увидеть пытаешься издали,Не разглядишь меня, не разглядишь меняДруг мой прощай…

ответил я вечными словами индийского мудреца и философа, взяв первые аккорды.

Я уплываю, и время несет меня с края на край,С берега к берегу, с отмели к отмелиДруг мой прощай. Знаю когда-нибудь,С дальнего берега давнего прошлого,Ветер весенний ночной,Принесет тебе вздох от меня,

вольно и свободно понеслись в бледный купол ноябрьского неба, теперь уже песенные строки.

Ты погляди, ты погляди, ты погляди,Не осталось ли что-нибудь после меня,В полночь забвенья на поздней окраине,Жизни твоей, ты погляди без отчаянья.Ты погляди без отчаянья…

призывал мой голос словами того, кто написал столь глубоко и проникновенно.

Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного,Образа будто случайного,Примет ли облик безвестного образа,Будто случайного…

вселял он веру и надежу.

Это не сон, это не сон,Это вся правда моя, это истина.Смерть побеждающий вечный закон,Это любовь моя, это любовь моя,Это любовь моя это любовь моя…

унеслись в бесконечность пространств последние катрены.

— Это ж надо так написать, — всхлипнул внутри моряк, бывший самым сентиментальным.

Остальные составляющие молчали, чуть пошмыгивая носами.

Я тоже расчувствовался, как производное от них, и прошептал: — ничего. — Еще не вечер, ребята.