Нет имени тебе… - Елена Радецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А ведь я была готова принять эту жизнь (половую), несмотря на некоторые свои особенности. Я ведь и обнаженное тело неправильно воспринимаю. Как что-то неприличное. Пляж не люблю, даже летом ношу закрытую одежду – так я чувствую себя защищенной. Мне неприятно смотреть на мужчин, которые дома ходят без рубашки и майки. И я знаю, откуда это пошло. От Зураба, который расхаживал по нашей квартире, демонстрируя совершенство своего торса и распространяя острый запах пота, запах кобеля. Голое тело я признаю в искусстве, желательно, у мастеров прошлого. Что же касается половых органов, не аполлоновых, а реальных, это, на мой взгляд, самое уродливое и неэстетичное, что есть в человеке – в мужчине и женщине. Почему орудия любви и рождения новой жизни так отвратительны? Помню, как впервые увидела мужские гениталии (они принадлежали моему мужу). Налитый багрово-фиолетовой кровью, атласный от натянутой до предела кожи, источающий слизь, вырост, полип какой-то, вздрагивающий от нетерпения, произвел на меня, мягко скажем, шокирующее впечатление. Я так и не уразумела, почему Игорь смотрел на эту штуку с гордостью и восторгом.
Он был тогда совсем неопытен, он даже не представлял, что половой акт – дело парное, а не одиночное, и все время солировал, забывая обо мне. И был он до этого дела очень охоч, а поскольку соответствовать и разделить его радости я не сумела, он стал восполнять недостающее на стороне. И столько ему нужно было всего этого, что удовлетворить его могла разве только особь с бешенством матки. Ну, а в особях всяких-разных недостатка не было.
А тут и «сексуальная революция» – нате вам на блюдечке с голубой каемочкой. С ручейка все начиналось, с каких-то скромных врачебных книжонок, где подтверждалось, что секс существует, и как им следует грамотно заниматься. У меня была такая книжка, заинтересовавшая меня революционной мыслью о том, что застенчивость в постели не украшает и сексуальные фантазии в любви допустимы, если партнер не против. А вот фильм «Маленькая Вера» меня не просто не заинтересовал, я его возненавидела, в нем была показана жизнь, которая меня отвращала. Но фильм оказался не так гадок, как дальнейшее. Словно кран открыли, и хлынул похабный поток, в котором смешались романы Генри Миллера и неприкрытая порнография. В магазинах, метро и на уличных лотках с обложек журналов, календарей и плакатов, выставив зады и раздвинув ноги, предлагали себя голые красотки. По телевизору на всех программах стонали и корчились в оргазме, восхищенно восклицали: «Какой большой!», кричали: «О йес!» и показывали заспиртованный половой орган Распутина.
Меня, наверное, непотребщина эта не ранила бы так, но подрастала Машка, и я не знала, как уберечь ее от телевизора, от печатной и видеопродукции, которую Игорь беззастенчиво приносил в дом и пытался меня к ней приобщить.
Я не просто догадывалась об изменах Игоря, я знала о них. Мы ругались и мирились. Отказывала ему редко, но в постели лежала и вела себя, как доска, которую кантуют на одну сторону, на другую, боком, раком, с ног на голову ставят. Сильно он намастрячился в этом деле. А еще, мне кажется, им владела тщеславная идея, превратить меня в женщину. То есть я, вроде бы, выглядела иллюстрацией к старому афоризму: «Нет фригидных женщин, есть неумелые мужчины». Такое положение вещей его ущемляло, вот он меня и мучил, пыхтел, рычал, урчал, ухал, взвывал, а я терпела, молчала и думала, думала… Неужели не понимает? Кто б ему объяснил (а ведь это так просто и общеизвестно!), что усталая, обиженная, оскорбленная женщина, если она не носорог (в смысле толстокожести), не может самозабвенно отдаваться. В общем, вся моя жизнь, а главное, неверность Игоря, не совмещались у меня с сексуальным образованием и последующей полноценной жизнью.
Почему мой первый встречный и единственный оказался изменщиком? Да, я его любила и ревновала, я ненавидела его, я приросла к нему, он был моим родственником. Я не смирилась с изменами и смирилась. Я думала так: если я не способна дать ему то, без чего он не может, пусть находит на стороне. Я собиралась прожить с ним всю жизнь, я хотела сохранить брак.
В нашем доме живут старички-супруги. Все время вместе. Гулять – вместе, в магазин – вместе, на почту за пенсией – вместе. Очень трогательные и очень красивые: высокие, сухие, старомодные, идут под ручку, притулившись друг к дружке. Но есть люди, которые помнят их в молодости. И ходок же был этот старичок! Еще какой! Нервы старухе, видать, сильно помотал. Покой и любовь в старости она заработала несчастной молодостью и зрелостью.
Муза никогда никаких советов мне не давала, а ведь все видела. Однажды сказала:
– Сначала выясни, что для тебя любовь: битва с мужчиной, за мужчину или против мужчины.
Чья бы корова мычала… Какая битва, если после почти двадцати лет брака половой акт в моем представлении – действие постыдное, унизительное и гадкое, к любви отношения не имеющее. Для мужчины – отправление естественных нужд, для женщины-жены – осознанная необходимость, которая в данном случае – несвобода. Ничего, кроме отвращения к этой стороне жизни, я не испытываю. Слова «трахнуться», «перепихнуться» мне мерзки, как и все прочие, в частности иностранно-медицинские, смысл которых я узнаю только в контексте. Впрочем, в русском языке на сей счет ничего, кроме похабели, не найти. Случайно ли это?
Много лет я просыпалась с ощущением тоски и скуки, потому что предстоящий день не сулил ничего нового, интересного. С Игорем мы безумно раздражали друг друга и постоянно ругались. А ушел он – повеситься захотелось. Предатель – во всем предатель. Он оставил меня одну с моими несчастьями, он все кишки мне вымотал.
Валька меня учила:
– Тебя съедает обида. Ты должна простить Игоря. Простить и отпустить. Когда тебе в голову лезут дурные мысли, перебивай их. Представь, будто Игорь стоит перед тобой в свете прожектора, и говори ему: прости меня, и я прощаю тебя и отпускаю. Иди своей дорогой, а я пойду – своей. И повторяй это сто раз, пока в голове не станет пусто. И с Машкой то же самое. Проси прощения и прощай сама.
– Не хочу я с Машкой прощаться.
– Ты совсем дура? Ты ничего не поняла.
Я пробую хвататься за слова, как за соломинку. Я представляю Игоря в клетчатой рубашке, которую я так удачно купила в Апрашке. Он стоит, переминаясь с ноги на ногу, и смотрит на меня, как на мокрицу. «Прости меня, – говорю я ему. – Прости, прости, прости. Я тебя тоже прощаю и отпускаю. Иди своей дорогой и меня не трогай. Ты свободен. Наконец-то. Ты этого хотел. Чтоб таскаться по бабам. Скатертью дорога. Вали к чертовой матери! Живи со своей проституткой! Я тебя ненавижу! Я тебя никогда не прощу!»
Крах. Полный крах!