Исполнение желаний - Владимир Круковер

На утро хоронили Ивана с почетом. Сам царь-батюшка в простых одеждах к гробу сошел, речь держал, горевал громко. Зятем любимым мужика мертвого назвал. Всенародно.

И снова загулял народ, теперь уже не бесплатно. С похмелья пьянели быстро. Кто слезы лил, кто на судьбу пенял мужицкую, бездольную, кто вино ругал, что богатыря одолело, дракона побившего. А кто царя винил или слуг царских за козни неведомые. Только забылись те слова в пьяной тризне.

Голову драконью ученые придворные да лейб-медики высушили и на стене на всеобщее торжество и печаль выставили.

А ночью вышла притихшая принцесса во двор к фонтану, где Ивана загубили. Смотрела на голову страшную, вспоминала мужика.

Грустно стало принцессе неприкаянной, томление отчего-то в грудь вошло.

А за стеной огни от костров метались, гудел пьяный люд, песни пел похабные. Голова ящера почти невидна была в полумраке. И журчал фонтан.

Я «прокрутил» этот сон вторично уже наяву. Что ж, зрелищно. Какая-то опасная мысль начала вызревать. И временно затерялась, уступив место стихам. Давненько я не писал стихи, не было желания. Ведь стихи пишутся лишь тогда, когда они подступают к горлу.

Где вы, звезды прошлых лет?Чьи портреты собиралиМы, когда еще не зналиЧто такое полусвет.Где вы, звезды прошлых лет?

Где вы, юные артисты?Позабытые актерыЧерно-белых мониторов,На которых ваши лица.Где вы, юные артисты?

Где вы, лидеры восторга?Нас искусством потрясаяВы ушли, куда не знаю,Чтоб не стать причиной торга.Где вы, лидеры восторга?

Где бессмертные, не боги?Не уставшие в поклоне,На подмостках, как на склоне.На какой теперь дороге,На каком теперь пороге…

Вы, бессмертные, не боги?

Я записал последнюю строчку (Не надумал Проводнику, а именно записал. Я даже на пишущей машинке не мог писать стихи, мне нужен прямой контакт, прямая тройственная связь: бумага, перо и сердце). И опасливая мысль окончательно сформировалась. Этот сон — предупреждение о том, что ждет меня после расправы с пришельцами. Могущественная раса, опекающая Землю, подбросила мне эти браслеты Проводника и Материализатор лишь для того, что б я в нужном месте и в нужное время нейтрализовал недобросовестных браконьеров, угрожающих благополучию планеты. И все, финита ла комедия. Сливай воду, Вовик.

Хотя, зачем такие сложности. Они и без моей помощи могли остановить браконьеров еще на подлете к Земле. Но не мне расшифровывать замыслы Непознаваемого. Может, им напрямую запрещено вмешиваться какими-то космическими законами, а снабжать аборигенов орудиями самозащиты разрешено. Все это рассуждения, а вот то, что я могу остаться без браслетов — близкая реальность.

Впервые за последнее время я испытал настоящий страх. И впервые подумал: может, оно и к лучшему. А то я, похоже, превращаюсь в какого-то кибера, спокойного и рассудочного. Я остро осознавал, что с того момента, когда мое правое запястье обвил Матр, я стал инертным, вялым, моя чувственная сфера будто подверглась анестезии.

Нечто подобное я читал у кого-то, то ли у Алексея Толстого, то ли еще у кого. О том, как Дьявол исполнил все желания человека, взяв в замен его совесть. А совесть в философской трактовке — это и есть душа, эмоциональная составляющая нашей личности.

Мне вспомнилось то недолгое время, когда я занимался бизнесом по-русски. И был довольно богатым.

Рабочий день меня тогдашнего выглядит так. Он встает в 5–6 утра. В основном его будит в это время собака — английский бульдог, которого он зовет Вини, производное от Вини Пуха, и который на самом деле носит официальное имя Максимильян де Корсар де Кур. Это сверхуродливое существо на кривых лапах, с огромной нижней челюстью, свисающей как ковш экскаватора, с огромными выразительными глазами и чутким сердцем, полном любви ко всем людям.

Вини подходит к кровати и издает звук, представляющий собой нечто среднее между скулежом, лаем, визгом и рычанием. В своем конечном исполнении этот звук очень напоминает звук циркулярной пилы, причем не смазанной. Человек, неподготовленный, от этого звука покрывается потом и начинает заикаться.

Я тогдашний не нежится в постели. Он просто встает, идет на кухню, заваривает себе очень густой кофе, кладет собаке три пригоршни собачьего сухого корма по 11 тысяч рублей за пачку, заказывает по телефону Биробиджан и присаживается к компьютеру. Пока он искуривает вторую сигарету — только Winston — и исписывает третью страницу повести «мой папа — аферист» телефонистка соединяет его с директором Биробиджанской типографии.

— Чего вы ждете, — начинает покрикивать я тогдашний в трубку? — Я получил только 140 миллионов, доллар растет, если вы не вышлите 65 миллионов на этой недели, я не смогу конвертировать деньги в нормальную сумму и вам придется платить лишних миллионов пять. Вам, в конце концов нужно оборудование или нет!

Суть этих переговоров и огромных сумм заключается в элементарном бизнесе. Когда-то я приехал в Биробиджанскую типографию и продал директору право на издание своих «Записок афериста». Продал, можно сказать, даром — за 300 тысяч рублей. Но заодно договорился о поставке компьютера. И действительно, купил компьютер за полтора миллиона и привез[2]. И тогда-то откровенно поговорил с директором.

— Вам нужна офсетная четырехкрасочная машина типа «Dominant», — сказал я. — Я поставлю вам эту машину. Схема такова. Вы перечисляете мне ее стоимость — 210 миллионов рублей, я деньги перевожу в доллары, чтоб инфляция их не съела, кручу пару месяцев, увеличиваю путем торговых операций, покупаю машину и делю прибыль с вами. Десять миллионов я вам гарантирую. А вы просто не торопите меня с покупкой машины.

Такие предложения я тогдашний сделал ряду директоров в типографиях глубинки России. И у него на разных счетах разных фирм в разных банках крутилось больше миллиарда. Во многих случаях я даже не брал деньги из банка — оставлял на депозите, с правом для банка их использовать. Процент банка с этих немалых сумм меня устраивал.

Сделав выговор биробиджанскому директору, я брился сенсорным «Жилетом», брызгался мужскими духами «Кобра», одевался в потрепанный вельветовый костюм, брал объемистую сумку, гладил пса, выходил в темный и сырой город, ловил такси и ехал в городскую типографию, где арендовал верхний этаж.

Компьютерный центр, малая типография и редакция журнала и еженедельной газеты — хозяйство у меня тогда было большое. Но дохода почти не приносило. Так, моральное псевдоудовлетворение. Все это хозяйство было большой игрушкой, которая мне уже тогда надоела. Сам я этого он еще не осознавал.

В компьютерном центре директором был бородатый ученый с мечтательным взглядом и мощными лопатами рук, наследством сибирских разбойников. Директор начинал еще на первых «Роботронах», наивных конструкциях СССР, работал с ними на Кубе. Куба в те времена расшифровывалась однозначно — коммунизм у берегов Америки.

Теперь Всеволод Юрьевич тряс бородой в явно не коммунистической структуре — частной фирме Верта. И главной моей проблемой в сотрудничестве с этим, отнюдь не Кремлевским мечтателем, было уберечь свой карман от обворовывания. Юрьевич предпочитал работать с клиентом напрямую, сглаживая бюрократическую структуру хозяина, предпочитавшего, чтоб деньги за компьютерные услуги поступали кассиру.

Юрьевич перехватывал клиентов и плату за работу брал наличными, причем предпочитал в долларах. В отчаянии я перестал платить Юрьевичу зарплату, пообещав долю от прибыли. Это не уменьшило пыл компьютерного профи. Только к высказываниям в адрес хозяина прибавилось ворчание по поводу отсутствия зарплаты. В самые неожиданные моменты Юрьевич вставлял реплики о голодной смерти, о суммах материальной помощи, о благополучии людей, зарплату получающих. И исправно перехватывал мою выручку.

Покрутившись в производстве, отдав распоряжения, скорректировав текучку, я ехал в магазин «Книга», где имел прилавок. Я торговал собственной продукцией: брошюрами, журналами, буклетами, оказывал услуги в приобретении компьютерной техники, принимал заказы на полиграфические услуги. Тут была та же проблема — кадры. Он перебрал разных продавцов — все воровали. С этим он готов был смериться, памятуя наставления Суворова о нечистых на руку интендантах, но они не только воровали выручку, они вдобавок сачковали.

Отчаявшись, я поставил за прилавок собственную жену (тогда я еще был женат). Она не воровала, она, кокетливо хихикая, сообщала мне на что истратила выручку. Я был бессилен — прилавок даже не окупал затрат на собственное (прилавка) содержание. Одна радость — деньги теперь шли в дом.