Производственный роман - Петер Эстерхази

Уморительная была сцена, многочисленные отпрыски никак не могли понять гостя. (Отсутствовал общий знаменатель.) И все это время постоянное хихиканье господина Марци из-под кровати! Уполномоченный — уполномочен был совсем по другому делу, — спросил, что это. «Марцика спрятался», — ответил с готовностью мастер, который любил правду. Вот над этим все посмеялись от души. А отец мастера перешел с представителем — как со всеми представителями — на «ты», а затем его потихоньку выпроводили. «Ах, ну, я очень ряда», — сказала мать мастера и на прощанье, как каждого представителя, заставила его рассказать правило штрафного удара. «Сынок. — покатывалась потом со смеху святая женщина, — не понимаю я его». — «Потому что никогда не слушаешь, мамуля-наседка». — «Да-а не-ет», — и по неровному лицу текли от смеха слезы. («Важен момент удара по мячу».)

«Что у меня будет за работа на моем рабочем месте?» Он пытался спросить об этом без агрессии, без особого успеха; он изволил рассудить, что слишком долго учился для того, чтобы иметь липовую работу. Плюс к тому его высокая нравственность. «Слушай, душа моя, я тебя понимаю, — с озлобленной любезностью сказал товарищ главный инженер, — но на данный момент должность par excellence,[54] в смысле математическую должность, мы предоставить не можем. Но слушай. Это чисто вопрос времени, я поговорю с Байттроком из центра, у них есть отдел вычислительной техники». — «Что-нибудь в этом духе и надо», — сказал дипломированный нападающий. Руководитель гулко засмеялся: «Если хочешь, я могу устроить так, чтобы тебе нужно будет ходить на работу. Даже на тренировки не будут отпускать». Над этим хорошо повеселились и счастливые, и несчастные. После того как утих шум, мастер неуместно посчитал уместным обозначить свои убеждения: «Мне нужно не рабочее время, а работа». Человек от организации нетерпеливо сорвал солнечные очки. Мастер — поскольку без слов понятно: тотчас же устремил туда свой недоброжелательный взор — увидел чистые, синие глаза. Как у Пола Ньюмана. Своеобразно. «Мы бы хотели, чтобы товарищ спортсмен играл здесь, под знаком этого общества». — «Ну, — пожал он несколько озадаченно узкими, изящными плечами, — так ведь затем я и здесь, а не где-то еще». — «Ну, тогда, Петерке, — напирал сбоку председатель, — здесь, пожалуйста». Уже всунута была ручка в руку мастера, перед ним бумага, на ней сплюснутый палец услужливо указывал то место, где надо. Он растопырил свободную руку на бумаге (сплюснутый палец срочно ретировался), с любовью положил ее, как поступал обычно со всякой бумагой. Однако голос был не тот, хотя он и маскировался. «Мы еще успеем с этим», — беззаботно сказал мастер. «Нам было бы спокойней, если бы дело было завершено», — сказал власть имущий, уже снова надев очки. «Мне бы хотелось, чтобы ты подписал», — дружески убеждал его товарищ генеральный директор. Он слегка покачивал головой. «Подождем еще известий из центра относительно места». — «Душа моя, считай, что оно уже есть». — «Я очень рад», — честно сказал мастер. «Нам было бы спокойней, если бы товарищ спортсмен…» Мастер тут вскочил — вновь ощутив то же, что и на европейском приеме, — и стал решителен. «Слушайте, ребята, — сказал он, галантно переходя на «ты», — все, по большому счету, в порядке. Я перехожу сюда». Радость при этом известии была уравновешена отложенной в сторону ручкой. (Это все же не каждый день происходит! Чтобы он, мастер пера, отложил перо в сторону. Плачевная ситуация, что ни говори.) «Как только будет место, о котором мы говорили, вы мне звоните, я прихожу и подписываю. Время есть, хотя и немного». (Это такой типичный для него ход: довести игривым жестом мелочи жизни до необъятных размеров. Время есть, хотя и немного. А потом все это необъятное со смирением возвращается в среду быта, которой недавно было рождено.)

«Ну, если так…» — «Так». Все встали. «Я очень рад, что товарищ спортсмен с такой ответственностью думает о работе», — сказал более молчаливый (: менее значительный) власть имущий. Второй власть имущий многозначительно молчал, а затем, когда махонькая ручка мастера дошла до него при прощании, он накрыл ее своей даже на пальцах волосатой лапищей и дружелюбно произнес: «А вот этого описывать не надо, мой маленький Эккерман». Однако случилось так, что после нескольких публикаций в литературных журналах о деле более-менее узнали, он прославился. Мастер хотел было отнять руку, но тот сжал ее как в тисках! «Я обо всем напишу», — сказал он, смотря перед собой, тихо, не делая на этом ударения, с отчаянием. Толстая ладонь чуть шевельнулась, но это не предоставляло для мастера возможности. «Не думайте, однако, что мы вас тут наивили». — «Да вы и не наивывали меня», — просиял он. «Да я и говорю, что мы вас не наивывали. Вот если будем разивывать, то все равно это будет по-другому!..» Оп-ля, тут махонькая ручка выскользнула из потного железного кольца; кто бы мог подумать, что она такая махонькая. «Угу, естественно, и даже очень, конечно, непременно», — склабился он и громко одобрял, с тем вызывающим симпатии хамством, которому научился от господина Марци, и покинул пожилых мужчин. «Потом, mon ami, они еще раз хорошенько дадут мне под зад», — и он потер двумя цветочными руками, как деловой человек…

Итак, это произошло. Он ощущал внутри себя легкость и небольшую грусть. Кто же будет играть вместо него? И кто будет капитаном команды? Наверное, Либеро. Но будем надеяться, что Левый Защитник. Однако он быстро спустился с небес на землю. Хуш, Баша, Освальд, д-р Мока, Угроцки. Который? «Ну? Подписал?» — спросил высокий парень. Теперь облокотившиеся на балюстраду снова смотрели на них. «Еще нет». — «Ясно, штарик. Это хутбол». — «Что-то в этом роде». Они уже попрощались, когда мастер внезапно повернулся: «Да вытри ты свой локоть наконец, Господи Боже мой». Центровой приподнял локоть, пожал плечами и со смехом толкнул мастера в грудь. «Ты сегодня, я вижу, придуриваешься». Они снова попрощались.

Внизу он миновал поле. Тренировка подходила к концу. Хуш бежал по касательной к центру, Освальд и д-р Мока с ходу его атаковали. Д-р Мока, побежав за укатившимся мячом, оказался рядом с мастером и узнал его. Они как-то вместе играли в районной сборной. «Это был благотворительный матч в пользу жертв наводнения», — «Ну что, малыш, переходишь сюда?» — «Судя по всему». — «Хорошо», — сказал д-р Мока и побежал обратно бить по воротам. Бросив косой взгляд на верхний этаж, он, к великому изумлению, увидел сплоченные ряды давешних партнеров по переговорам, за чем-то следивших. Следили за ним. Пихали друг друга в бок. «Знаете, друг мой, как в гимназии, когда по улице Сэнткирайи по солнечной стороне проходила какая-нибудь цыпочка». Он изволил остановиться и, пошире расставив ноги и откинувшись назад, нагло посмотрел вверх, да, вверх. «В чем дело?» — гаркнул он. Ответа сверху, конечно, не последовало, одна лишь смущенная возня и негативное отталкивание от окна, как если бы та самая дамочка (на улице Сэнткирайи или где-нибудь еще) обернулась к молокососам-гимназистам: «Ну, в чем дело, ребята?!» Он изволил медленно покинуть спортивный стадион. Даже и не подозревая: здесь он был в последний раз.

22 Мастер поднял палец (страна притихла) и пошевелил им. «Видите, друг мой, мы сменяем писательский план, как другой — нижнее белье. Это заодно и объяснение». Одним глазом он, однако, уже шарил в полиэтиленовом пакете рядом с полотенцами: нет ли там резинки для гетр. Затем, растягивая между двумя согнутыми крючком большими пальцами резинку для варенья, которую он обнаружил, проверяя должным образом, упругая ли, справедливо произнес: «Знаете, друг мой, — а сам неодобрительно теребил резинку, — мне бы хотелось, чтобы время просто вливалось в роман. Как будто… А, старая слишком!» И выкинул слишком старую полопавшуюся резинку. Ему как раз пришла сильная охота поучать, в тот момент он изволил быть последователем великих предшественников. Команда играла на тренировочном матче вяло, и нужно было что-то делать. Тогда он взял слово и поставил на вид, что если так и будет продолжаться, после матча команда будет оставаться вместе и он будет читать отрывки из своего романа в тысячу страниц. Конечно, такого романа не существовало, но наверняка не знал никто. Ребята, по крайней мере, зашумели, стали тихо давать обещания. Правый Защитник сказал: «Тогда лучше будем участвовать в чемпионате».

«Как будто, — продолжал он свои рассуждения о вливании времени в свете теории романа, — как будто из неловко вскрытого пакета с молоком жидкость льется на стол, Мягко, естественно; чтобы почувствовалось даже коровье дыхание. Полировка или жир сгоняет молоко в озерца, можно сказать: его можно заметить то здесь, то там. Спокойно так. Никакой дидактики, одно молоко». Он изволил задуматься, в красивых «грязно-серых» глазах теснились мудрость и сомнение. «Друг мой, роман — субъективная эпопея, в которой автор просит позволения трактовать мир на свой лад. Вопрос лишь в том, есть ли у него тот самый лад; а остальное видно будет».