Производственный роман - Петер Эстерхази

Вслед за этим тройным приключением они прибыли обратно к родному челноку, где за это время (как раз вследствие продолжительности «этого времени») выяснилось: отправляются в путь одни мужчины (wie gewöhnlich[48]), Миточка и жены — обратно к ухе! («О, Бланка! Эта уха!» — чувства так и метались из стороны в сторону. Но затем он открыто высказал свое мнение и преломил хлеб.)

Так вот, именно уха со своим запутанным нагромождением последствий и системой условностей принесла уже там, в центре озера, бесценные минуты! Посмотрим, что же произошло! Когда капитан Андраш с пошлыми шуточками, но — надо отдать должное; мужественно — продвигаясь навстречу волнам, «разивачивал» лодку, мастер, поддавшись природному любопытству, спросил, можно ли эту лодку перевернуть. На что скульптор и ученый музыкант не оставили от мастера мокрого места. «Ага, сначала только один карп… а потом… но ведь мы сами можем убедиться, к каким неутешительным результатам это привело в истории… один шаг, и Arbeit macht Frei[49] — линия, без сомнений, такова». Те переглянулись, им, дескать, его жаль.

Еще до катания на лодке, когда они под ивой[50] в саду смотрели на лениво, но жизнерадостно плещущихся в садовом озерце карпов, состоялось великое совещание. «Надо сказать Колчаку», — сказала мама капитана Андраша, решившись на крайний шаг. (Сосед; мастер на все руки; что до имени, то я тут ни при чем.) «В чем проблема?» — бодренько сказал мастер. Как человек, который сразу готов прийти на помощь. Да, такой он. «Кто будет оглушать рыбу?» — прошептала мама капитана Андраша. (Его папа поймал рыбу В этом еще ничего такого нет, в принципе. «У него замечательные волосы, друг мой, точно он мне приятель».) Капитан Андраш, сдерживая себя, отвернулся. «А-а. Рыбу?! Я оглушу, если надо», — сказал он, точно дитя природы. Народ смотрел на него брезгливо, но все-таки активно. «Я хочу есть, — сказал он просто, — и вы тоже хотите есть». Это было правдой. «Брат мой Андраш, скажи только, куда бить!» Он взмахнул своими руками палача. Фрау Гитти взвизгнула. «Животное!» Она узнала мужа с новой стороны. «По носу», — сказал капитан Андраш издали и с некоторой противоречивостью протянул мастеру эдакую резиновую дубинку, из дерева. Душа мастера не дрогнула. Капитану Андрашу — это и раньше было заметно — в тот день выпало исполнять отрицательную роль: он, затаив коварство, собирал рыб в ведро. Мастер вынул оттуда одного карпа, на газоне поставил его на хвост, левой рукой успокаивал, «ну, ну, не надо, ну, сладкий мой», потому что злополучный зверь то и дело дергался, а в другой руке картинно вращал битой, как куруцы или другие прогрессивные слои населения, и бэнгШ ударил. Карп сделал так: а, а. Еще два раза вмазал он, кто-то взмолился: «Хватит! Ради Бога!» — «Прекраснодушие!» — пробурчал исполняющий работу. Из основания жабр заструилась, а затем брызнула кровь, отчего щиколотки мастера и все вокруг него стало таким-разэдаким. Он волочил ступнями по траве, таким образом вытирая их. Глаза были опущены. В кухне затем критично, кровожадно взвизгнули: «Да где ж его оглушили?! Еще шевелится!» — «Объясняй потом женщинам, что это рефлективное подрагивание».

На открытой воде он изволил ответствовать на придирки двоих мужчин, имея за плечами вышеописанное: «Вот те на. Это в благодарность! Это!!! Берусь, делаю как следует, а теперь в меня за это плюют!» — «Кто тебя об этом просил, ну кто тебя об этом просил», — пели те свое. «Убийца есть убийца». — «А уха есть уха» — с этими словами он вскочил на ноги в маленькой пироге, так что та вот-вот готова была трагическим образом качнуться (почти ответив на забытый, но все же поставленный вначале вопрос; можно ли перевернуть), и, аж светясь от обиды — что, как лишь потом выяснилось, было наигранно, — воскликнул: «Кому-то же надо это делать, блин! И все-таки лучше, если это сделаю я, чем кто-нибудь другой, ничего в этом не понимающий, бессовестный отморозок! А вы в меня плюете! Неблагодарный народ!» С этими словами, зумибумм, назад на дно, чтобы теперь уже не только плеск волн, но и ритмичный хохот двоих художников «ивачили» челнок в связи с услышанной парафразой. (Может быть, он даже плюхнулся в воду, но его то ли вытащили, то ли было не глубоко. «Так всегда бывает».)

— — — — —

Дорогой друг новелла ваша интересна остроумна своеобразна заслуживает выхода в свет но опубликовать ее мы не беремся поскольку на (пропущено) длительный срок обеспечены принятым к печати (пропущено) материалом с благодарностью за оказанное нам доверие (пропущено) рукопись приложена дорогой друг у меня нет сомнений в вашем (пропущено) таланте (пропущено) рукопись вашей новой новеллы нам понравилась в меньшей степени из-за (пропущено) сути (пропущено) укладывающейся в четыре-пять предложений (пропущено) не стоило в начале (пропущено) так долго кряхтеть у нашей редакции возникло чувство будто что (пропущено) вы (пропущено) влюблены (пропущено) в (пропущено) собственный стиль (пропущено) для присланной нам подборки новелл это уже с определенностью характерно среди них удачна лишь одна (пропущено) самая последняя (пропущено) но (пропущено) из-за нее мы на этот раз не станем городить огород (пропущено) если вы разочаруетесь в своем без сомнения прекрасном стиле если напишете целеустремленно и экономично скомпонованную новеллу то мы с удовольствием ее примем и напечатаем рукопись прилагается дорогой петер твоя новелла великолепна к сожалению мое начальство кочевряжится раздражитель невинный венгерский язык еще раз подчеркиваю твоя рукопись доставила истинную чистую радость с тех пор как я в газете такого еще не читал пришли еще что-нибудь по возможности не больше десяти полос конечно не стоит и упоминаний что это не основной критерий дружески обнимаю.

Что за событие! Он просто стоит, будто врос в землю, а листы бумаги, порхая, слетают вниз. Что случилось? Случилось то, что мастер — как всегда — последним добрел до раздевалки, чтобы там вместе с товарищами по команде провести перерыв, который располагался между двумя таймами (ох уж это «между»); последним, потому что сначала ему нужно было отыскать язычок своей бутсы, ибо он был оторван и в пылу игры всегда ослаблялся, сбивался на сторону и ерзал, тогда он его выдергивал и швырял в сторону аута, хорошенько запомнив место, и в конце первого тайма «регулярно о нем забывал».

Итак, вместе с измочаленным язычком (вообразите себе этих двоих) он брел к зданию, когда… «Небо, друг мой, заслоняет огромный вертолет, тень его давит, звук хлещет, бурчит, клокочет и сбрасывает вниз эти листочки». Как огромные хлопья снега, изготовленные из переработанной бумаги листы с виньеткой порхали вниз; мастер останавливается, подставляет свое усталое, забрызганное грязью лицо дождю.

Дорогой петер свяжись со мной как-нибудь поговорим по душам коротко нет но наше уважение к вам отстается неизменным о твоей книге мы напишем с дружеским приветом будем польщены если со своими последующими трудами вы также обратитесь в нашу редакцию в первую очередь мы готовы опубликовать такие произведения в которых описывается стойкость и готовность к самопожертвованию и которые не превышают 8–9 печатных страниц с уважением и дружеским приветом.

«Будьте внимательны, киса моя, к этому «и». Оно может оказаться решающим». Итак, он стоял, замечтавшись, в вихре искусственного снега. Вертолет, большая стрекоза, упорхнул, внезапно глубокая тишина. Зрители внимательно наблюдают. Затем сзади, оттуда, где обычно стоит семья Либеро (если погода хорошая и все трезвые), кто-то крикнул: «Ты чего, Пети! Иди в душ!» — «Знаете, друг мой, это было не совсем доброжелательное замечание. Судить можно по Пети». — «Да иди ты к остальным и помойся!» — «Не обращайте на него внимания, Петерке, такие типы везде есть». Оказался он от центрального круга на стороне входа. И уйти хотелось, и остаться.

«Я прочел», — прогудел знаменитый человек Мастер взволнованно сидел на липком стуле из кожзаменителя, тогда еще с туманом неведения в душе, две руки зажав между двух ног, и ожидал именитого суждения. Его неопытность выпирала наружу, он полагал, что «прочтение» — это уже даже некая оценка по сравнению с «чтением», хотя и не мог придумать: какого характера это суждение. «Милый мой, ты очень талантлив». Мастер кивнул. (Не потому, что был согласен, а потому, что понял! Но кто же это сегодня сможет проверить? Кто?) Усики шевельнулись. «Слушай. То, что ты делаешь, очень интересно, но поверь мне, что и сам уже сталкивался с кое-какими тупиками» Мастер поверил этому без слов (начитанный он человек, в конце концов.) «Потому что то, что ты делаешь, — тупик, такой же самоцельный тупик, как у джойса сенткути и дьюлы, хернади». Мастер покраснел, потому что не рассчитывал на такую похвалу. Но затем выяснилось, что это была критика.