Дьявольская сила - Фриц Лейбер

Стритер перечитал две последние главы своей новой книги. Возможно, его персонажи действительно не слишком прочно стоят на земле, а сам он, как и многие другие современные романисты, проявляет слишком поспешную готовностью к бегству в мир двусмысленностей, туда, где нормальные мысли изменяют свое естественное направление. Но так ли уж все это важно?.

Открытка с видом Бервика-на-Твиде также полетела в огонь ноябрьского камина, а писатель вновь попытался сосредоточиться на бумаге, будто продираясь сквозь частокол его разыгравшейся самокритики.

Прошло несколько дней, но Вальтер продолжал ощущать смутное неудобство от некоей раздвоенности, как будто неведомая сила вцепилась в него и пытается разорвать на части. Обычный процесс творчества утерял свою прежнюю однородность; теперь в нем боролись два начала, противоположные друг другу и непримиримые друг с другом, и чем больше он пытался разобраться в собственных мыслях и чувствах, тем тяжелее ему работалось. «Ничего, — думал Стритер, — вероятно, просто попал в колею, а это отнюдь не всегда приятно. Но я найду новый источник вдохновения! Вот только удалось бы соединить эти два начала и сделать их конфликт плодотворным, как это удается многим художникам».

Третья открытка изображала Йоркминстер.

«Я знаю, вы интересуетесь соборами. Не думаю, что это свидетельствует о вашей мании величия, но, на мой взгляд, маленькие церквушки часто приносят больше радости. Двигаясь на юг, я встречаю немало церквей. А вы сейчас поглощены написанием новой книги или ищете свежие идеи? Еще одно сердечное рукопожатие от вашего друга

B.C.»

Вальтер действительно был неравнодушен к соборам. Например, собор Линкольна был объектом его юношеских восторгов и он уделил ему достаточное место в одной из своих книг. Правильной была и оценка его пристрастия, к большим храмам, тогда как он явно обходил своим вниманием приходские церкви. Но откуда B.C. знает про все это? Может, это действительно мания величия? Да кто он такой, этот B.C., в конце-то концов?!

Впервые за все это время он заметил, что B.C. — это и его собственные инициалы. Впрочем, нет, не впервые. Он отмечал это и раньше, но ведь подобные буквосочетания так широко распространены. Миллионы людей имеют такие же инициалы. Однако сейчас это совпадение показалось ему странным. «А может, я сам пишу себе эти открытки? — подумалось ему. — Такое бывает, особенно у людей с раздвоенной личностью». Впрочем, он, конечно же, к их числу не принадлежит. И все же нельзя было не заметить в их числе определенные и труднообъяснимые изменения: дихотомия письма, отчего один абзац получался затянутым и рыхлым вследствие частого употребления точек с запятой и придаточных предложений, а другой — острым и колким благодаря выразительным глаголам и точкам.

Вальтер снова посмотрел на почерк. Самое воплощение обыденности, ничего особенного, все настолько заурядно, что едва ли не любой из нас мог писать подобным образом. Сейчас ему даже показалось, что он отмечает некоторое сходство со своим собственным почерком. Он хотел было поступить с этой открыткой так же, как и с двумя ей предшествующими, но затем изменил свое решение. «Покажу кому-нибудь», — подумал он.

— Дружище, здесь все совершенно ясно, — уверял его один из приятелей. — Это женщина, причем ненормальная. Очевидно, влюбилась в тебя и изо всех сил пытается привлечь твое внимание. Я бы не стал принимать близко к сердцу всю эту чушь. Известные люди вообще часто получать письма от шизиков. Подобные любители писем всегда немного психопаты, и если замечают, что жертва клюнула, тогда их уже не остановить.

На какое то мгновение Вальтер успокоился. Женщина! Похожая на крысу и взлелеявшая его в своих мечтах! Было бы из-за чего беспокоиться. Но откуда-то из подсознания, словно жаждавшая помучить его, на костылях логики выползла одна мыслишка: хорошо, все эти открытие писал какой-то лунатик, ну а если ты сам пишешь их себе, то, значит, ты тоже лунатик.

Он попытался было отбросить эту мысль и опять сжечь открытку, но что-то необъяснимое настраивало его по-другому. Он осознавал, что эта открытка стала частью его самого. И, уступая перед непреодолимой, наполняющей его благоговейным страхом силой, он сунул открытку за каминные часы — пусть полежит там. Он не видит ее, но знает, что она там.

Теперь он вынужден был признаться самому себе, что это дело с открытками стало едва ли не главным во всей его жизни. Оно породило новые мысли и чувства, впрочем, отнюдь не радостные. Он как бы оцепенел в ожидании новой открытки.

И все же, когда это наконец случилось, он оказался застигнутым врасплох и даже не нашел в себе сил взглянуть на фотографию.

«Я совсем близко от вас — уже добрался до замка Уорвик. Кто знает, может, мы действительно соприкоснемся друг с другом. Помните, я как-то советовал вам сделать то же самое в отношении своих персонажей? Дал ли я вам какие-нибудь новые идеи? Если это так, то принимаю вашу благодарность, поскольку в этом, как я понимаю, скрывается потаенное желание все писателей. Я перечитал ваши книги и, как говорится, пожил в них. Остаюсь искренне ваш, как и всегда

B.C.»

Волна паники захлестнула Вальтера. Как же он не обратил внимания на то, что все открытки отправлялись из мест, находившихся с каждым разом все ближе к его дому? «Я совсем близко от вас». Или его разум, подсознательно стремясь защититься, словно надел шоры? Если это так, то пора уже прозреть.

Он взял карту и проследил маршрут неизвестного B.C.

Каждое место отправки открыток отделяло от предыдущего примерно миль восемьдесят, а город, где жил Вальтер, находился приблизительно на таком же расстоянии от Уорвика.

Показать разве открытку психиатру? Но что тот сможет сказать ему? Он же не знает того, что хотелось бы знать самому Вальтеру, и вообще, следует ли ему бояться этого B.C.?

Нет, лучше будет обратиться в полицию. Уж там-то имеют опыт общения с подобными посланиями. А если посмеются над его чудачествами, что ж, тем лучше.

Однако в полиции смеяться не стали. Просто сказали, что письма, вероятно, какая-то мистификация, шутка и ему едва ли придется встретиться с их автором. Затем спросили, есть ли у него враги? Вальтер ответил, что, насколько ему известно, врагов у него нет. Под конец также высказав предположение, что их автором является женщина, они порекомендовали ему не беспокоиться, но сообщить, если поступят новые открытки.

Несколько умиротворенный, Вальтер пришел домой. Разговор в полиции явно пошел ему на пользу, и сейчас он вновь перебирал в памяти все детали. Да, в полиции он сказал сущую правду — врагов у него нет. Сильные чувства, в общем-то, были ему недоступны, хотя подчас и занимали значительное место на страницах его книг. Там действительно попадались порядочные мерзавцы, хотя в последние годы не столь уж часто. «Плохие» мужчины и женщины перестали интересовать его как персонажи. Теперь ему казалось, что с моральной точки зрения писать о подонках безответственно, а с художественной — просто неубедительно. Ведь в каждом человеке обязательно есть что-то доброе, а образ Яго — это всего лишь миф. Если ему действительно надо было изобразить злодея, он представлял его в облике коммуниста или фашиста, то есть людей, которые умышленно вытравили из себя все человеческое. В молодости же, когда он был более склонен видеть все исключительной черно-белых тонах, он пару раз позволил себе нарисовать такого «героя». Последние несколько недель он вообще не брал в руки перо, настолько выбила его из колеи эта дурацкая история с открытками.

Он не очень хорошо помнил персонажи своих старых книг, но не забыл, что в одного из них, описанного в «Изгое», по самую рукоять вонзил свой писательский нож. Он описал его со всей жаждой отмщения, словно это был живой человек, которого он намеревался выставить на всеобщее обозрение. Вальтер испытывал тогда странное удовольствие, наделяя его всеми пороками, которые когда-либо знало человечество, и не оставлял читателям ни малейшего сомнения в истинности этого существа. Ни разу не испытал он к нему жалости даже тоща, когда отправлял его на виселицу. Создавая этот образ, Вальтер не раз сам испытывал смутный страх — настолько прочно сидела в нем эта темная личность, крадущаяся по тропе недоброжелательства и злобы.

Странно, но он начисто забыл имя того человека. Он подошел к книжным стеллажам, взял один из томов, полистал его. Даже сейчас эти страницы вызвали у него неприятные чувства. Вот он — Вильям… Вильям… Где-то ниже должна быть и фамилия. Вот — Вильям Стейнсфорт.

Его собственные инициалы!

Разумеется, это совпадение ничего не значило, но оно словно расцветило его сознание и ослабило способность сопротивляться наваждению. Он так неприятно чувствовал себя все последующие дни, что когда пришла очередная открытка, Вальтер испытал почти облегчение.