Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

X–XII века

Аль-Мутанабби

{184}

Доколе, живя в нищете, бесславную долюТы будешь покорно сносить, — доколе, доколе?

Ведь если ты честь обрести не сможешь в сраженье —То, чести не обретя, умрешь в униженье.

Так, веруя в бога, лети с оружьем в руках:Для гордого гибель в бою — как мед на устах!

О, сколько вас, подобно мне, израненных, убитыхДевичьей шеи белизной, румянцем на ланитах

И блеском этих глаз, больших, как у степных коров,—Вконец измучен, из-за них погибнуть я готов.

Чудесна юность, славно Ячить, пока ты молод, витязь,—О дни в Дар-Асла{185}, дни любви, вернитесь, возвратитесь!

Пусть жизнь твою продлит Аллах, — пока ты бодр и юн,Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.

Вонзая острия ресниц, на стаи стрел похожи,Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.

Тягучими глотками пьют они из губ твоих,И слаще фиников уста красавиц молодых.

Они стройны, нежней вина, но в них и сила скрыта:Их своенравные сердца — из крепкого гранита.

А волны их волос черней вороньего крыла,И ни морщинки на лице судьба не провела.

О, запах девичьих волос, — как бы в одном настоеВ нем с маслом розовым слились и амбра и алоэ.

Улыбку дарит нам она прохладным тонким ртом,И мускус локоны струят, играя с ветерком.

Давно, красавица, с тоской сдружила ты Ахмада{186},С бессонницей — его глаза, а тело — с мукой ада.

Тебе — все естество мое, тебе — и сон и явь,Твори, что хочешь: боль мою убавь или прибавь.

Не может не страдать герой, добычей став твоею:Я — пленник локонов твоих и этой гибкой шеи.

Пить не грешно хмельную кровь из виноградныхТак напои того, кто в дар любовь тебе принес.

Явился я в расцвете сил — и все, чем я владею,Всего себя отдам тебе, от страсти пламенея.

К сединам ранним приглядись, к слезам и к худобе:Они — свидетели любви, моей любви к тебе.

Коль ты порадуешь меня хоть кратким единеньем,Три дня отказа я снесу с безропотным терпеньем.

В цветущем Нахле{187} жизнь моя сурова и мрачна,Как в Иудее — жизнь Христа в былые времена.

Моя подушка — круп коня, зато крепка, упругаРубахой служащая мне отменная кольчуга.

Она красива и прочна, блестит, глаза слепит,Как будто кольца сплел ее когда-то сам Давид{188}.

Добьюсь ли превосходства я, склонившись перед властьюСудьбы, что за несчастьем шлет лишь новые несчастья?

Ищу я пищу и приют — от поисков устал,Вздыхает грудь, суров мой путь, и краток мой привал.

Скитаюсь я из края в край, нужда меня изводит,Склоняется моя звезда, но помыслы — восходят.

Быть может, уповаю я на то, чего достиг,—Достиг по милости того, кто Славен и Велик{189}.

Кто благороден, будет горд и в грубом одеянье,Но мерзко видеть мервский шелк на подлой обезьяне.

Живи бесстрашно — иль умри, но жизнь отдай своюПод шум знамен, с копьем в руке, честь обретя в бою.

Ведь лучше острого копья нет средства, что могло быВрага избавить от вражды, завистника — от злобы.

Но не живи, как те, что жизнь бесславную влачат,Чью смерть живые не сочтут утратой из утрат.

Храни достоинство свое и в огненной гееннеИ даже в сладостном раю гнушайся унижений.

Ждет гибель немощных душой, трусливые сердца —Того, кому не разрубить и детского чепца.

Зато от гибели храпим бесстрашный, с духом львиным,За честь готовый в спор вступить и с грозным властелином.

Не родом славиться — свой род прославить я стремлюсь,Не предками — самим собой по праву я горжусь.

Хотя их добрые дела известны всем арабам:Они спасали беглецов и помогали слабым.

Когда чему-то и дивлюсь, то удивленью тех,Кто ясно видит, что душой вознесся выше всех.

Я — щедрости родной близнец, я — властелин созвучьям,Отрава недругам, позор завистникам живучим.

И лишь в общине у себя, — Всевышний ей судья! —Как Салих{190} жил средь самудян, живу, отвержен, я.

Постойте, увидите ливень мой, — тучи уже собрались,И не сомневайтесь: тому не бывать, чтоб эти слова не сбылись!

Ничтожества камни швыряют в меня — их камни, как вата, легки,И, метясь в меня, лишь себя поразят лжецы и клеветники.

Не зная меня, не знают они, что суть им моя не видна,Неведомо им, что ведома мне незнания их глубина,

Что я, даже всею землей овладев, сочту себя бедняком,И, даже созвездия оседлав, сочту, что бреду пешком.

Для мыслей моих ничтожно легка любая высокая цель,Для взоров моих ясна и близка любая из дальних земель.

Я был величавой, крепкой горой, но, видя повсюду гнет,Почувствовал я, как в моей душе землетрясенье растет.

Тогда от гнева я задрожал, грозною думой объят,Подобно верблюдицам, чьи бока при каждом звуке дрожат.

Но только опустится мрак ночной, искры от их копытТак ярко дорогу нам озарят, как факел не озарит.

На быстроногой верблюдице я — словно на гребне валов,Меня устремляющих по морям, которым нет берегов.

Проносится весть обо мне быстрей, чем среди сплетниц — слух,И, в тысячи жадных ушей превратись, страна затаила дух.

Кто ищет величья и славы такой, какую хочу обрести,Уже не заботится, жизнь или смерть его ожидают в пути.

О нет, кроме гибели ваших душ не знаем мы цели иной,А средство, чтоб цели этой достичь, — только клинок стальной.

Приходит меч, — и время душе расстаться с жильем земным,Уходит меч, — и даже скупой не будет больше скупым.

Скудна будет жизнь, если гордость свою не утолю сполна,Но скудной не станет она оттого, что пища моя скудна.

{191}

Абу Саид, упреки оставь, — ведь ты не из тех глупцов,Кто заблужденья и ложь принять за истинное готов.

Правители сами закрылись от нас, их нрав уж давно таков,Поставили стражу, чтоб нас не пускать за полог своих шатров.

Но бешеный бег арабских коней, разящая сталь клинковИ копий каленые острия сорвут перед нами покров!

Непрошеным гостем пришла седина, окрасила кудри до плеч,Уж лучше бы сразу в багряный цвет их перекрасил меч.

Исчезни, сокройся, сгинь, белизна, белее которой нет,—Безрадостней ночи для глаз моих этот печальный цвет.

Разлука с любимой — вот пища моя, тоскою мой дух томим,Ребенком я был, когда полюбил, а к зрелости стал седым.

Я вижу чужого становья след — о ней расспросить хочу,Увижу чужих, незнакомых дев — и сердцем кровоточу.

В тот день, навсегда расставаясь со мной, горько вздохнула онаО том, что душа нерушимо верна, а встреча — не суждена.

Слились наши губы, — и слезы мои стремились к ее слезам,И, страх поборов, устами она припала к моим устам.

Сок жизни вкусил я из уст ее, — в нем столько живящих сил,Что, если б на землю пролился он, мертвых бы воскресил!

Глазами газели глядела она, а пальцы, как стебельки,Стирали струистой росы ручейки с ее побледневшей щеки.

Но мне приговор выносить не спеши, — любимая, ты не права,Дороже мне твой приговор, поверь, чем вся людская молва.

Ты страхом охвачена, — этот страх не в силах и я подавить,Но боль я скрываю в своей душе, а ты не умеешь скрыть.

А если бы скрыла, — сгорела бы вмиг одежда твоей красоты,В одежду отчаянья так же, как я, тотчас облеклась бы ты.

Пустыми надеждами тешить себя не стану я все равно,—Уменье довольствоваться нуждой душе моей не дано.

Не жду, что страданья и беды решат меня стороной обойти,Пока я твердостью дум своих не прегражу им пути.

Жестокие ночи кляни, — в нищету меня повергли они,Прости же оставшегося ни с чем, безвинного не кляни.

Достойных искал я среди людей, а только овец нашел,О щедрости слышал много речей, но только слова обрел.

Таких я увидел, что честью бедны, зато богатством горды,—Не нажили столько чести они, сколько я нажил нужды.

Я дольше любого терпенья терпел, теперь устремляюсь в бой,И знайте: сравниться с боем моим не сможет бой никакой.

Когда над равнинами в полный рост выпрямится война,Коней заставлю я побледнеть — так будет она страшна.

Удары посыплются скоро на них, — и, криками оглушены,Как в буйном безумии, задрожат и захрапят скакуны.

Жестоко изранены будут они, их участь невесела —Как будто стебли горькой травы опутают их удила.

Сегодня любой обнаженный меч ждет, что ему передамДержаву, отданную во власть наемникам и рабам.

Считает излишними старец-меч пять ежедневных молитв:Готов далее в храме он кровь пролить, жаждет великих битв.

В разгаре сраженья этим мечом вражеских львов бодни,Не меч отпрянет от их брони — сами отпрянут они.

О молниях в небе заставит забыть молния в длани моей,И долго пропитанной кровью земле не нужно будет дождей.

Черпни из источников смерти, душа, к цели себя направь,А овцам и страусам — жалким сердцам — источники страха оставь.

И если в сраженье тебя не пущу с копьем, на лихом коне,Отваги и славы братом родным больше не зваться мне!

В дни, когда голодно воронье и яростна жажда клинка,Тому ли царить, кто лишь мяса кусок, что ждет топора мясника?

Такой, и во сне меня увидав, от страха уже не уснет,А если за воду примет меня, охотней от жажды умрет.

Назавтра встретиться предстоит отточенному мечуС владыками теми, чью ложь и спесь давно усмирить хочу.

Смирятся они, — тогда ни к чему карающий блеск мечей,А не смирятся, — так мало мечей для этих упрямых шей!

До каких я великих высот возношусьИ кого из владык я теперь устрашусь,

Если всё на земле, если всё в небесах —Все, что создал Аллах и не создал Аллах,

Для моих устремлений — ничтожней, бедней,Чем любой волосок на макушке моей!

Абу Абдалла Муаз{192}, ведомо ли тебе,Место какое займу в близящейся борьбе?

Ты о великом сказал, — ради него и борюсь,Ради него в бою гибели не побоюсь.

Разве такой, как я, станет покорно страдатьИль устрашится лицо смерти своей увидать?

Если б явиться ко мне Время само могло,Меч раскроил бы мой в гневе его чело.

Нет, не достичь ночам темных желаний своих —Жизни моей узду руки не схватят их.

Конница в тысячи глаз будет глядеть на меня,—Ужасов ждите тогда во сне и при свете дня!

Кинжалы огня с моего языка срываются, как с кремня,Приходит ко мне от разума то, чему не уйти из меня,—

Море! Бездонна его глубина, бьет за волной волна,Всю Землю и Семь Небес{193} затопи — не вычерпать их до дна.

Я сам приказываю себе, — и если пора придетВ жертву свое естество принести, такой, как я, принесет!

Вкусней, чем за старым вином с друзьями сидеть ввечеру,Милей, чем ударами чаш обмениваться на пиру,

Ударами пик и мечей обмениваться в боюИ первым на вражий строй скакать в боевом строю.

В сраженье окончить жизнь — желанная цель моя,Исполнить желанье души — не в этом ли смысл бытия?

Но если охотно вино возьму я из чьих-то рук,Так только из рук твоих, Абу Дабис — мой друг.

Того, кто вам будет служить, о львы Фарадиса{194}, скажите,—Не станете вы унижать, своим уваженьем почтите?

Вперед ли, назад ли гляжу — везде ожидаю несчастий:Воров и врагов я боюсь, боюсь ваших гибельных пастей.

Не лучше ль в союз нам вступить, не сходны ли наши желанья,—Ведь знаю немало путей, где можно сыскать пропитанье.

Со мной бы вам славно жилось: могли б вы питаться повсюдуИ тем, что добудете вы, и тем, что для вас я добуду.

О сердце, которое не веселит чаша с хмельною влагой,О жизнь, что подобна скудным дарам, поданным жалким скрягой!

О век, о ничтожные люди его — презренные, мелкие души,Хотя иногда и сопутствуют им огромные, важные туши.

Но знайте: я — не из их числа, хотя среди них и живу я,—Не так ли земля среди грубых камней россыпь таит золотую.

На глупых кроликов погляди, которых зовут царями:Раскрыты глаза у них широко, но спят они целыми днями.

А смерть разрушает тучную плоть — бренные их жилища,Хоть нет у таких иного врага, кроме их жирной пищи.

Взгляните на конницу этих владык — сражения ей не знакомы,Как будто копья ее бойцов сделаны из соломы.

Ты сам — свой единственный друг, а не тот, кого называешь другом,Пускай он любезен, пускай на словах готов он к любым услугам.

Когда берутся закон блюсти без разума и без толку,Не падает меч на шею того, кто меч точил втихомолку.

Подобное ищет подобья себе, — и, этот закон признавая,Скажу я: таков этот мир, что ему подобней всего негодяи.

Когда бы возвысился тот, кто душой достиг высоты геройской,Тогда опустилась бы мутная пыль, возвысилось храброе войско.

И если когда-нибудь пастырем стать достойному удалось бы,Наверно, достойнее паствы самой пастыря не нашлось бы.

А прелесть красавиц — кто знает ее, тот скажет вместе со мною:Свет, а внутри его темнота — вот что она такое!

Но если молодость нас пьянит, словно хмельная чаша,А старость печали одни сулит, то жизнь — вот погибель наша!

Одним прощается скупость их, в других порицают скупость,Одним прощается глупость их, в других обличают глупость.

Невольно сравниваю себя и тех, кто со мною рядом,—Жить среди них такому, как я, становится сущим адом!

Что хочешь, увидишь на этой земле, — но после исканий бесплодныхПоймешь ты, чего не хватает ей: отважных и благородных.

Вот если бы отдали люди земле пороки и недостатки,А взяли себе совершенство ее, — иные пришли бы порядки!

{195}