Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

{170}

Когда бы ходить обучен был дивный дворец Хосроя,К тебе он сбежал бы тайно, грезится мне порою.

Обидно ему без празднеств, без пышных пиров до светаНо что говорить об этом, когда невозможно это.

А знаешь, дворец прекрасен и требовать он достоин,Чтоб жил в нем его хозяин — великий мудрец и воин.

Достоинства зданья спорят с достоинствами эмира,Хоть тот и слывет славнейшим среди властелинов мира.

Промчавшихся дней величья не могут забыть палаты,—Повсюду шаги гремели и говор порхал крылатый.

Дворец несравненный этот, сияньем слепящий очи,Не зря и чертил и строил достойный восторга зодчий.

Творенье свое готовым он счесть не посмел, покудаПростые кирпич и камень не преобразились в чудо.

И ввысь вознеслись колонны, и вспыхнули в залах фрески, —Надменно глядели сверху жрецы в первозданном блеске

И витязи лет минувших в роскошном убранстве бранномЛюбой из бойцов считался на родине марзубаном{171},

Любой из них хмурил брови, как будто вел речь с врагамиОтбросив свой щит, на меч опираясь двумя руками.

А в центре дворца, на троне, стоящем в парадной залеБыл тот, на кого не часто глаза поднимать дерзали.

Хоть светел он был и ясен, как месяц во мраке ночи,Величье его, как солнце, слепило возведших очи.

К тому же, чего таиться, постельничий, стоя рядом,К прекрасному властелину мешал прикоснуться взглядом

Всегда при своем эмире он был неотлучней тени,И видом, величья полным, знатнейшим внушал почтенье

Поодаль стояли слуги, нарядные, словно маки,Лицо опустив, касался груди подбородком всякий,

Но души их пребывали не в зле, не в страхе великом,А в сладостном восхищенье пред солнцеподобным ликом

Хвалу властелину пели на ста языках вассалы,Но лести, что лжи подобна, не слышали стены залы,—

Владела умами всеми, и душами, и сердцамиДействительность, достоверно описанная писцами.

Свой слух насыщал словами медлительно солнцеликий,А после дары и дани слагали у ног владыки.

А после он шел к фонтанам, наперсникам и кувшинам,Чтоб всласть подышать прохладой и ароматом винным.

Едва ли вино запретно, хоть в нем и таится пламя,Как в угольях, ненароком не залитых поварами.

А если и было прежде в злодействе оно повинно,То грех искупили годы в подземной тюрьме кувшина.

Игрою с огнем поспорить напиток сей может смело,Он может огня быстрее и душу обжечь и тело.

Из грез или сочных гроздей готовятся вина наши, —Не знаю! Вино прозрачней тончайшей стеклянной чаши.

По цвету оно — как пурпур, которого нет дороже,На пламя вино похоже, но пламя тусклее все же…

Младенцев к нему приносят красавицы, и любаяКротка и нежна, как кормящей матери подобает,

Движений плода под сердцем не ведали девы эти,Их груди не набухали, но вскормлены ими дети.

Две девочки, «Флейта» с «Лютней», и ласковы и забавны,Но радостней и печальнее «Бубен» — мальчонка славный.

Хоть мать его бьет нередко, зато и ласкает тоже,Чтоб песня могла любая морозом пройти по коже.

Речист и красив с рожденья, с младенчества мудр и светелОн словно Иса, сын Марьям{172}, что бога в пустыне встретил

В любом из его напевов сладчайшая скрыта тайна,А голос его и четок и звонок необычайно.

Великою мукой мучат нередко друг друга люди,А он исцеляет души, а он заживляет груди.

Он жизнь возвращает мертвым, он светлые мысли множитНо вдруг разбудить и горе в душе задремавшей может.

Меж тех, кто внимает песням с тревогой в горящем взоре,Иного ласкает радость, иного терзает горе.

Вот тут-то, с напевом сына свой голос легко сплетая,Берется эмира славить и женщина молодая.

Покорны ее желаниям голоса переливы,Как ласке ночного ветра упругие ветви ивы.

Он льется, как солнце грея и золото рассыпая,—Сладчайшей не выбрать ноты, так дивно звучит любая.

Чуть глухо поет певица, но в голосе стон газели,И трепетной лютни шепот, и флейты певучей трели.

Порой он тревожит лаской, величьем пьянит порою,Пресытиться невозможно, следя за его игрою.

Он в каждое сердце входит без стука, без разрешенья,Как вождь-победитель в город, не смевший принять сраженья.

Не нужно колдунье юной искусно скрывать дыханье,Такое дыханье впору лишь мчащейся в гору лани.

Красавица в напряженье, как мальчик-бегун у цели,Что рвется вперед, осилив соперника еле-еле.

Без голоса жить веками мелодия не могла бы,Напев подыскали новый для песни чужой арабы.

Бог весть, когда эта песня пришла сюда из Ирана,Рассказы о ней восходят к седым временам Аднана{173}.

Хрусталь не блещет ярче винограда,О спелый виноград, приманка взгляда!

Блеск кожицы твоей из солнца соткан,А сок твой — полдня лучшая услада.

Будь ягоды потверже — и рубиныВставлять в сережки было бы не надо.

Ты слаще меда, ты тревожишь ноздриБлагоуханьем мускуса и сада.

Твой сок под шкуркой — как вино в кувшине,Приятна нёбу терпкая прохлада.

Когда к тебе пришел я, спали птицы,Но было сердце пробудиться радо.

С собой привел я сыновей Мансура{174},При них луна тускнеет, как лампада.

В сторожку мы украдкой заглянули,Ведь ранний нас веселью не преграда.

И сторож встал, проворный, словно сокол,И дал понять, что не нужна осада.

Нам не пришлось ни в чем его неволить,Досталась всем сладчайшая награда.

Сверкал ручей клинком бесценной сабли,Искрился жемчугами звездопада

И, словно змей, скрывался в ближней чаще,Блиставшей свежей зеленью наряда.

Вблизи прозрачных струй мы пировали,И не было с весельем нашим слада…

Но счастье — лишь залог невзгод грядущих.Проходит все. От рая шаг до ада.

Ибн аль-Мутазз

{175}

Тоска. Вином излечится она.Ты свет воды смешай с огнем вина.

Вино старо? Но новых сил полно!В земле хранилось много лет оно.

Его лишь чище делали года,В нем тонок вкус, в нем сила молода.

Сейчас в кувшине только чистый свет!Осела муть, и ни соринки нет.

Оно горит средь ночи смоляной,Как Марс горит средь темноты ночной.

Как золото, бежит его струяИли, точней, как желтая змея.

Вон пробка запечатала сосуд,—Как яблочко, ее сейчас сорвут!

Об утреннем питье не говори,Дай кубок мне под вечер, в час зари!

Ты, соглядатай, ум топя в вине,Друг с другом оставляй наедине

Влюбленных. Душной ночь тогда была.Сплетались их горячие тела.

Они расстались с проблеском луча,Стеная, плача, жалуясь, крича…

А нас всю ночь тревожило одно:Блестевшее в глазах друзей вино!

Та звезда, что во мраке — как глаз, ожидает: вот-вотСоглядатай устанет следить и покойно уснет.

А рассвет, что тихонько во тьме уже начал вставать,—Как клочок седины, проступившей сквозь черную прядь.

О глаза мои, вы мое сердце предали страстям!Плоть иссохла моя, так что кожа пристала к костям.

Стан ее — как тростник, что возрос на откосе крутом,Он склонился под ветром любви, но поднялся потом.

Пожалей же влюбленного, — я ведь опять ослеплен,Хоть кричат обо мне: «Он спасется! Опомнится он!»

Написала слеза на щеке моей: «Видите, вот,Это пленник любви, — он под гнетом страданий живет!»

Ничего не достиг я, лишь вздрогнул случайно — едваМой коснулся рукав дорогого ее рукава.

Я твоей красотою, безумец, оправдан вполне.Равнодушье других — не твое! — даже нравится мне.

Дай свидание мне — за тебя готов душу закласть!До предела уже довела, меня, бедного, страсть.

Вот и юности нашей уж добрая четверть прошла.Что нам плакать о ней?! Ну, подумаешь, право, дела!

Как светильники, светит уже на висках седина.Пусть! Вот зрелость. Смотри: впереди ожидает она.

Не пугайся греха, я б хотел, чтоб ты в жизни прошелНе как тот, кто идет, подбирая брезгливо подол.

Не чурайся же малого — здание строят из плит,И из камешков мелких большая гора состоит.

Уязвляет меня, как змея, переменчивый рок.Изменили мечты. Я мечты растерял, не сберег…

Человек наслаждался, он с жизнью всегда был в ладуЗа свои наслажденья — прощал ей любую беду.

Но в мгновение то, когда пьющий питье смаковал,Жизнь толкнула его, не жалея, в бездонный провал.

Люди, вы выполняли приказы, вы слушались, люди, меняВозле стремени шли вы, сопровождая коня.

Я скрывался от вас, исчезал, ожидая подчас:Кто поднимет завесу, — да есть ли смельчак среди вас?

Жизнь меня оставляла в покое, но лишь иногда,Для того лишь, чтоб снова, как пес, меня грызла беда.

Я оставлю в наследство одну лишь большую беду.Вместе с жизнью, приевшейся мне, — я навеки уйду.

Ночью молнию видел, блеснувшую вдруг из-за гор,Словно сердца удар, словно быстрый влюбленного взор.

А потом ее ветер смелей подогнал, и тогдаЗасияла вся ночь, как летящая в небе звезда.

Блещет молния смехом, а полночь грустит, исходяБесконечными, злыми слезами дождя.

И потоки дождя — как столбы в этом небе ночном.Словно шумных два спорщика: полночь и гром,

Из которых один все кричит и кричит, а другойВсе рыдает — с терзающей душу тоской.

Полночь, важно явившись, сурово глаза подвела,Но от слез нескончаемых полночь вдруг стала бела.

В свете молнии полночь нежданно напомнит змею,Что ползет по бархану и греет утробу свою.

А лишь снова сверкнет среди облачных клубов густых,Ночь предстанет как груда прекрасных цепей золотых.

Вот и ночь присмирела, звезду кто-то в небе зажег.Утро, спрятав лицо, собирается сделать прыжок.

Оно встало пред ночью с полоской зари впереди,Словно конь белоснежный, с полоской ремня на груди.

О души моей думы, поведайте мне: неспростаПогибает любовь и меня оплела клевета?

Нет, клянусь высшей волей, наславшей несчастья на нас:Я-то клятвы не предал и в мыслях своих ни на час.

О, когда бы посланец, что гнал, обезумев, коня,Передал бы мой взгляд вместе с тайным письмом от меня

Мой бы взгляд рассказал, сколько я пережил в эти дни!.Излечи же меня и прошедшую радость верни.

Тонкий лотос долины у чистого родника,Напоит тебя вьюга и мертвого сердца тоска.

Я бы был недостоин любви, если б здесь я не побыл чуть-чутьОбижаясь на страсть, — хоть к друзьям и не близок мой путь

Здесь какое-то время я побыл под утро, когдаНачал сумрак редеть и на отдых клонилась звезда.

О, когда ты, душа, образумиться сможешь, когда?Отвечала на это душа мне вот так: «Без труда

Только юноша в силах со страстью поладить своей.Говорят, то любовь, а ведь это уж смерть у дверей!»

Я проверил друзей, я любимых друзей испытал.Стал от них я скрываться, от встреч я увиливать стал..

Если ж их испытать — то нельзя подавать им руки…Ведь в глаза все — друзья, за глаза все — враги.

О душа, ужаснись и живи, вечный ужас неся.Опасайся людей, сторонись, о душа, всех и вся!

Разве люди они? В мире — хищников нету лютей.Это звери, надевшие платья людей.

За тягу к наслаждению не порицай меня.К чему мне слушать проповедь твою день изо дня!

Ты все бранишься, сетуешь и все клянешь вино.Занятие тяжелое, бессмысленно оно!

Бывали ведь советчики! И каждый был неправ.Им ли понять достоинство и благородный прав?

Вино — отдохновение от бедствий и труда.Я рядом с виночерпием уже с утра всегда.

И из кувшина тянется, прозрачна и темна,Как бы цепочка жемчуга, святая нить вина.

Но в кубок наливается потом еще вода —И пузыречки жемчуга со дна встают тогда!

И люди хвалят господа тогда на все лады,Огонь вина смешавшие с огнем простой воды.

Вино старо, и кажется, что то густой туман:То ль существует истинно, а то ль простой обман?..

Народом ад{176} из Ирема{177} нам создано вино,До наших дней хосроями оно сохранено.

В кувшине закупоренном, во мраке погребка,На боль в ногах не сетуя, оно стоит века.

Такое одинокое, оно ведь неспростаСредь нынешнего времени стоит, как сирота.

В нем мудрое раздумие, и шутка в нем. Лишь тотСерьезным будет истинно, кто шуткою живет.

С утра играет мелкою резьбою тихий пруд.Ему покоя ветры не дают.

То с севера, а то подует с юга.И пруд под солнцем блещет, как кольчуга.

Вот зрелый апельсин: раскаленаОдна щека, а рядом желтизна,

Как лик у той, что страстно влюблена:То вдруг красна, то вдруг бледна она.

Как тяжек путь туда, откуда нет возврата,Как тяжко потерять товарища иль брата,

Как тяжко ложе тех, кто одинок,—На нем шипы, и камни, и песок.

Развлеките меня, еще смерть не пришла ведь за мной,Еще дом не построен для тела, чтоб в мир отправляться

Утешайте меня! Сколько раз утешаем я был,Не добившись свидания с той, что любил…

Так утешьте меня, так утешьте, прошу еще раз,Когда знаю, что смерти ничем не отсрочится час.

Погубило меня то, что губит, быть может, весь свет:Смена алчных желаний, погоня за тем, чего нет.

Я дружил с хитрецом, что в груди своей злобу таил,Что вредил мне, насколько хватало коварства и сил.

Только другом моим становился он день ото дня,Хоть когда-то он злобствовал и ненавидел меня.

Много раз в своей жизни я добрые делал дела,Много раз сторонился позорных деяний и зла.

{178}