Два трактата о правлении - Джон Локк

178. Но предположим, хотя это бывает и редко, что победители и побежденные так и не сливаются в один народ, обладающий одними и теми же законами и свободой. Рассмотрим теперь, каком властью законный завоеватель [c.367] обладает над покоренными; эта власть, как я говорил, является чисто деспотической. Он обладает абсолютной властью над жизнями тех, кто, начав несправедливую войну, поставил свою жизнь под угрозу, но не над жизнями или состоянием тех, кто не участвовал в войне, равно как и не над собственностью даже тех, кто на самом деле участвовал в ней.

179. Во-вторых, я утверждаю, что победитель не получает никакой иной власти, кроме как над теми, кто действительно помогал, участвовал или одобрял несправедливое применение силы против него. Так как народ не давал своим правителям полномочий творить беззаконие, каким является ведение несправедливой войны (ведь народ никогда сам не обладал такими полномочиями), то его нельзя считать виновным в насилии и несправедливости, совершенных в несправедливой воине, в большей мере, чем он действительно в этом участвовал, равно как нельзя считать народ виновным в каком-либо насилии или угнетении, которое его правители употребляли в отношении самого же народа или какой-либо части его собратьев по подданству, ведь народ в равной степени не уполномочивал их ни на то, ни на другое. Правда, победители редко утруждают себя подобными различиями, они охотно допускают, чтобы смятение, вызванное войной, перемешало все; однако это ещё не меняет права. Ведь власть победителя над жизнью побежденных существует лишь потому, что последние применили силу, чтобы совершить или поддержать несправедливость, и поэтому он может обладать такой властью лишь над теми, кто участвовал в этом применении силы; все остальные невинны; и он обладает не большим правом на власть над народом данной страны, который не причинил ему никакого вреда и, таким образом, не ставил под угрозу свою жизнь, чем над кем-либо другим, кто без всяких посягательств и провокаций жил совместно с ним в дружеских отношениях,

180. В-третьих, власть, которую победитель получает над побежденными в справедливой войне, является полностью деспотической: он обладает абсолютной властью над жизнями тех, кто, поставив себя в состояние войны, ставил свою жизнь под угрозу, но этим он не приобретает права и власти над их имуществом. Я не сомневаюсь, что это может показаться с первого взгляда странной доктриной, поскольку она совершенно расходится с тем, что принято в этом мире; нет ничего более обычного, чем, говоря о владении странами, сказать, что такая-то страна её завоевала, [c.368] как если бы завоевание без всяких других хлопот давало право на владение. Но мы должны учесть, что, как свидетельствует опыт всех времен и народов, сильные и могучие редко руководствуются правом при осуществлении своего правления, хотя одним из проявлений покорности со стороны побежденных является принятие без спора тех условий, которые начертаны победоносным мечом.

181. Хотя для всех войн обычно сочетание насилия и ущерба и редко случается так, что агрессор не причиняет вреда имуществу, применяя силу в отношении тех лиц, против которых он ведет войну, все же только применение силы ставит человека в состояние войны. Независимо от того, наносит ли он ущерб с помощью силы или же, нанеся ущерб потихоньку, путем обмана, отказывается возместить за содеянное и с помощью силы удерживает захваченное (это то же, как если бы с самого начала сделать это с помощью силы), именно несправедливое применение силы создает войну. Ибо тот, кто вламывается в мой дом и вышвыривает меня за дверь или, пробравшись туда мирным путем, силой держит меня снаружи, фактически делает одно и то же. Предположим, что мы находимся в таком состоянии, когда не имеем общего судьи на земле, к которому я бы мог обратиться и которому мы оба обязаны были бы подчиниться; как раз о таком случае я сейчас говорю. Именно несправедливое применение силы ставит человека в состояние войны с другим, и тем самым тот, кто в этом виновен, ставит под угрозу свою жизнь. Ведь, распростившись с разумом, который является законом, установленным между человеком и человеком, и применяя силу, подобно зверям, он подлежит уничтожению со стороны того, против кого он применяет силу, как любой хищный зверь, опасный для существования человека.

182. Однако неправильные действия отца не являются проступками детей, и последние могут быть существами разумными и мирными, несмотря на скотство и несправедливость отца; отец благодаря своим прегрешениям и насилиям может ставить под угрозу лишь свою собственную жизнь, не вовлекая, однако, своих детей в свой грех или разорение. Его имущество, которое природа, желающая сохранить все человечество, насколько это возможно, сделала собственностью детей, дабы не допустить их гибели, все ещё продолжает принадлежать его детям. Предположим, что они не участвовали в войне либо по причине младенчества, отсутствия, либо по собственному желанию и они не совершили ничего, что ставило бы под [c.369] угрозу их имущество; и завоеватель не имеет никакого права отнимать его у них лишь на том основании, что он покорил того, кто силой хотел добиться его гибели; хотя, возможно, он и обладает некоторым правом на это имущество, чтобы возместить ущерб, нанесенный ему войной и защитой своего права; насколько это распространяется на имущество покоренных, мы ещё увидим в дальнейшем. Таким образом, тот, кто благодаря завоеванию имеет право на личность человека и может уничтожить его, если ему заблагорассудится, не имеет вместе с тем права на владение и пользование его имуществом. Ведь именно грубая сила, к которой прибегнул агрессор, дает право его противнику лишить его жизни и уничтожить его, если ему заблагорассудится, как вредное животное. Но лишь понесенный ущерб дает ему право на имущество другого человека: ведь хотя я могу убить разбойника, напавшего на меня на большой дороге, я все же не могу (хотя это и кажется меньшим) отобрать у него деньги и отпустить его; это было бы грабежом с моей стороны. Его сила и состояние войны, в которое он себя поставил, побудили его рисковать жизнью, но это не дает мне права на его имущество. Таким образом, право завоевания простирается лишь на жизнь тех, кто участвовал в войне, но не на их имущество, которое может быть использовано лишь в такой мере, чтобы возместить понесенный ущерб и военные издержки; причем и тогда необходимо охранять права невинных жен и детей.

183. Предположим, что справедливость полностью на стороне победителя, и все же он не имеет права захватывать больше, чем то, что мог поставить на карту побежденный; его жизнь зависит от милости победителя, и его услуги и имущество последний может использовать для возмещения понесенного ущерба; но победитель не может взять имущество жены и детей побежденного; они также имеют право на имущество, которым он пользовался, и свою долю в имении, которым он владел. Например, я, находясь в естественном состоянии (а все государства находятся в естественном состоянии по отношению друг к другу), нанес ущерб другому человеку и отказался дать удовлетворение; это порождает состояние войны, в которой я силой защищаю несправедливо добытое, что делает меня агрессором. Я побежден; моя жизнь, и это справедливо, как поставленная на карту, зависит от милости победителя, но не жизнь моей жены и детей. Они не вели войны и не способствовали ей. Я не мог поставить на карту их [c.370] жизни, ведь они не принадлежали мне, и я не мог ими распоряжаться. Моя жена имеет право на долги моего имения; эту долю я также не мог поставить на карту. Также и мои дети, родившиеся от меня, имеют право на то, чтобы я содержал их своим трудом или пособием. Таким образом, здесь мы имеем следующее положение: победитель имеет право на возмещение понесенного ущерба, а дети имеют право на имение отца для своего пропитания; что же касается доли жены, то независимо от того, имеет ли она право на все благодаря своему труду или договору, совершенно очевидно, что муж не мог поставить на карту то, что принадлежит ей. Как следует поступить в подобном случае? Я отвечаю: основной закон природы состоит в том, что все, что только можно, должно быть сохранено; отсюда вытекает, что если не имеется достаточно имущества, чтобы полностью удовлетворить обе стороны, viz. потери победителя и потребности детей, то тот, кто и так обладает достатком, должен отказаться от чего-либо, хотя бы он при этом и не получал полного удовлетворения, и уступить неотложному и первоочередному праву тех, кому без этого угрожает гибель.

184. Но предположим, что издержки и ущерб войны должны быть компенсированы победителю до последнего фартинга и что дети побежденного, лишившись всего имущества своего отца, должны быть обречены на голодную смерть; и все же удовлетворение, которое в данном случае должен получить победитель, вряд ли даст ему права на какую-либо страну, которую он завоюет. Ведь ущерб, понесенный от войны, вряд ли будет равным стоимости значительного участка земли в любой части света, где вся земля находится в чьем-либо владении и где нет невозделанной земли. А если я не отнял землю победителя, что совершенно невозможно, поскольку я являюсь побежденной стороной, то едва ли какой-либо иной причиненный мной ущерб может сравняться с ценностью моей земли, если предположить, что она так же хорошо обработана и по своим размерам приближается к той его земле, где прошли мои войска. Уничтожение годового или же двухгодичного продукта является почти максимальным ущербом, который обычно можно нанести (так как он редко достигает размеров продукта четырех или пяти лет). Что же касается денег и им подобных богатств и сокровищ, отнятых у побежденного, то они не относятся к дарам природы, они обладают лишь фантастической, воображаемой стоимостью: природа не снабдила их ничем подобным; по её [c.371] мерилу они обладают не большей ценностью, чем вампомпеке35 американцев для европейского государя или серебряные европейские деньги в прежние времена для американца. А продукт за 5 лет не равен по своей ценности вечному наследственному владению землей в тех местах, где вся земля находится в чьем-либо владении и не остается невозделанных участков, которые мог бы занять тот, чьи права на владение недвижимостью были нарушены. Это легко понять: ведь если устранить воображаемую стоимость денег, то диспропорция между величиной ущерба и стоимостью земли будет больше, нежели между пятью и пятьюстами; хотя в то же время продукт полугода стоит дороже наследственного владения там, где земли больше, чем находится её во владении жителей и чем они используют, причем каждый имеет право использовать невозделанную землю; но там победители не стараются завладеть землями побежденных. Таким образом, никакой ущерб, который люди в естественном состоянии (а все государи и правительства но отношению друг к другу таковы) терпят друг от друга, не дает победителю власти лишить собственности потомство побежденного и отнять у них то наследство, которое должно находиться во владении их самих и их потомков во всех поколениях. Победитель действительно будет склонен считать себя господином, а само положение покоренных не даст им возможности отстаивать свое право. Но если это все и так, это не дает ещё никакого иного права, чем то, которое голая сила дает сильнейшему над слабейшим. А на таком основании более сильный будет иметь право на все, что ему заблагорассудится захватить.