Два трактата о правлении - Джон Локк

172. В-третьих, деспотическая власть — это абсолютная, неограниченная власть, которой обладает один человек над другим, имея возможность лишить его жизни, когда ему заблагорассудится. Это такая власть, которой не дает природа, так как она не провела такого различия между одним человеком и другим; её не может предоставить и договор: поскольку человек не обладает подобной неограниченной властью над своей собственной жизнью, постольку он не может дать и другому человеку такую над ней власть; эта власть является лишь следствием угрозы утраты своей собственной жизни, которой подвергает себя агрессор, когда ставит себя в состояние войны с другим. Ведь он расстается с разумом, который дал господь, чтобы он был законом между человеком и человеком и общей связью, посредством которой человеческий род объединен [c.363] в одно товарищество и общество; и, отрешившись от мирного образа жизни, которому разум учит, и применив военную силу, чтобы навязать свои несправедливые притязания другому, когда у него нет на то права, и, таким образом, отрешившись от своего собственного рода и опустившись до уровня животных, делая силу, которая им свойственна, своим законом и правом, он сам ставит себя в такое положение, когда пострадавший и остальная часть человечества, которая присоединится к последнему для осуществления правосудия, вправе уничтожить его как любого другого дикого зверя или любое вредное животное, которые не дают возможность человечеству жить в обществе и пользоваться безопасностью33. И таким образом, пленные, взятые в справедливой и законной войне, и только в такой, подчиняются деспотической власти; а эта власть, так как она вытекает не из договора и не допускает его вообще, представляет собой лишь продолжение состояния войны. Какой договор можно заключить с человеком, который не может распоряжаться собственной жизнью? Какое условие он может исполнить? А если ему хоть однажды разрешить распорядиться собственной жизнью, то деспотическая и неограниченная власть его господина прекращается. Тот, кто является господином над самим собой и над своей жизнью, обладает также правом на средства её сохранения; таким образом, как только заключается договор, рабство прекращается, и тот, кто вступает в договорные отношения со своим пленником, тем самым отказывается от своей абсолютной власти и прекращает состояние войны.

173. Природа предоставляет первый из этих видов власти, viz. отцовскую власть, родителям для блага их детей во время их младенчества, чтобы возместить недостаток у них понимания и способности распоряжаться своей собственностью (под собственностью я, как и в других местах, подразумеваю здесь ту собственность, которой люди обладают на самих себя, равно как и на свое имущество). Добровольное соглашение дает второй вид власти, viz. политическую власть правителям на благо их подданных, дабы обеспечить им владение и пользование их собственностью. И угроза расплаты собственной жизнью дает третий вид власти, деспотическую власть господам, ради их собственною блага, над теми, кто лишен всякой собственности.

174. Тот, кто рассмотрит различное происхождение и размеры и разные цели этих видов власти, ясно увидит, [c.364] что отцовская власть настолько же меньше власти должностного лица, насколько деспотическая власть её превосходит, и что абсолютная власть, у кого бы она ни находилась, весьма далека от того, чтобы быть видом гражданского общества; она настолько же несовместима с ним, как рабство с собственностью. Отцовская власть существует только там, где младенчество делает ребенка неспособным распоряжаться своей собственностью; политическая — там, где люди имеют в своем распоряжении собственность: а деспотическая — распространяется на тех, кто совершенно не имеет никакой собственности. [c.365]

Глава XVI

О ЗАВОЕВАНИИ

175. Хотя правительства первоначально не могли возникнуть иначе, чем так, как это описывалось выше, равно как и государства не могли быть основаны на чем-либо ином, кроме согласия народа, но все же беспорядки, которыми честолюбие наполнило мир, были таковы, что в шуме войны, которая составляет столь значительную часть истории человечества, на это согласие мало обращается внимания. Вот почему многие ошибочно принимали силу оружия за согласие народов и считали завоевание одной из первопричин возникновения правления. Но завоевание столь же далеко от установления какого-либо правления, как разрушение дома — от постройки нового на том же месте. Действительно, дорога новому государственному строю часто открывается благодаря уничтожению прежнего; но без согласия народа никогда нельзя создать новый строй.

176. То, что агрессор, ставящий себя в состояние войны с другим и несправедливо посягающий на права другого человека, никогда не может получить благодаря подобной несправедливой войне право над покоренпым, легко будет признано всеми людьми, которые не сочтут, что разбойники и пираты обладают правом власти над всеми теми, кого им удалось одолеть силой, или что люди связаны обещаниями, исторгнутыми у них беззаконным применением силы. Если разбойник вломится в мой дом и, приставив мне к горлу кинжал, заставит меня приложить печать к обязательству передать ему мое имение, то разве это дает ему какое-либо право? Точно таким же правом, добытым с помощью меча, обладает и несправедливый завоеватель, [c.365] который принуждает меня к подчинению. Несправедливость и преступление одно и то же, независимо от того, совершены ли они венценосцем или мелким негодяем. Титул преступника и количество его приспешников не меняют характера преступления, разве что отягощают его. Разница только в том, что крупные разбойники наказывают мелких, чтобы держать их в повиновении, а крупных награждают лаврами и триумфами, так как они слишком сильны для слабых рук правосудия в этом мире и сами обладают властью, которая должна наказывать преступников. Что я могу предпринять против разбойника, вломившегося подобным образом в мой дом? Воззвать к закону для осуществления правосудия. Но возможно, что в правосудии мне отказано, или я калека и не могу пошевельнуться, или я ограблен и не имею средств для этого. Если господь лишил меня всех средств, с помощью которых можно восстановить справедливость, то мне ничего не остается, кроме терпения. Однако мой сын, когда будет в состоянии, сможет искать поддержки закона, которой лишен я; он или его сын может возобновить свое прошение, пока он не восстановит свое право. Но покоренные или их дети не имеют ни суда, ни судьи, к которым они могли бы обратиться на земле. Тогда они могут воззвать, как это сделал Иеффай, к небесам и повторять свое обращение до тех пор, пока они вновь не получат природное право своих предков, которое заключалось в том, что они могли иметь над собой такой законодательный орган, который бы большинство одобрило и свободно признало. Если на это будут возражать, что это вызовет бесконечные беспорядки, то я отвечу: не в большей степени, чем правосудие, когда оно доступно всем, кто к нему взывает. Тот, кто докучает без причины своему соседу, наказывается за это решением суда, к которому он обращается. Тот же, кто обращается к небесам, должен быть уверен, что право на его стороне, и притом такое право, которое стоит труда и издержек, связанных с этим обращением; ведь ему придется отвечать перед таким трибуналом, который невозможно обмануть и который, несомненно, воздаст каждому соразмерно тому злу, которое он причинил своим собратьям по подданству, т. е. любой части человечества. Отсюда совершенно очевидно, что тот, кто побеждает в несправедливой войне, не может благодаря этому приобрести право на покорность и повиновение побежденного.

177. Но предположим, что победа будет сопутствовать правой стороне, и рассмотрим положение победителя [c.366] в законной войне, чтобы узнать, какую власть он получает и над кем.

Bo-первых, совершенно очевидно, что в результате завоевания он не получает власти над теми, кто воевал вместе с ним. Те, кто сражался на его стороне, не могут нести ущерб в результате завоевания, но должны по крайней мере быть в такой же степени свободными людьми, как и раньше. Чаще всего они служат на определенных условиях, причем подразумевается, что они должны будут вместе со своим предводителем участвовать в дележе добычи и что на их долю выпадут различные другие преимущества, которые сопутствуют победоносному мечу, или что они по крайней мере получат какую-либо часть завоеванной страны. И народ-завоеватель не станет, я надеюсь, из-за завоевания рабом и не будет носить свои лавры лишь для того, чтобы показать, что им, народом, пожертвовали ради триумфа его предводителя. Те, кто основывает абсолютную монархию на праве меча, превращают своих героев, являющихся основателями таких монархий, в отъявленных убийц и забывают, что ещё и другие офицеры и солдаты сражались на их стороне в выигранных ими битвах, или помогали им покорить побежденных, или же совместно с ними владели завоеванными странами. Некоторые говорят нам, что английская монархия была основана во время норманнского завоевания и что поэтому наши государи имеют право на абсолютную власть. Если бы это было верно {поскольку из истории это представляется иначе) и Вильгельм34 имел право вести войну на этом острове, то все же его власть, основанная на завоевании, могла простираться лишь на саксов и бриттов, которые являлись тогда обитателями этой страны. Норманны, пришедшие вместе с ним и помогавшие ему в завоевании, и все их потомки являются свободными людьми, а не подданными в результате завоевания, какую бы власть ни давало это завоевание. И если я или кто-либо другой станем претендовать на свободу на основании того, что мы являемся их потомками, то доказать противное будет весьма трудно; и совершенно очевидно, что закон, который не делает никакого различия между одним и другим, не предусматривает какой-либо разницы между свободой и привилегиями того и другого.