Утраченный звук. Забытое искусство радиоповествования - Джефф Портер

Гульда. Харрис — внимательный, хотя и терзаемый сомнениями рассказчик, оценивающий свое прошлое критическим взглядом в один момент и благодарным — в другой. Редко когда его высказывания остаются без оговорок. Дело не в том, что Харрис неоднозначно относится к Ньюфаундленду, а в том, что его ответы настолько тщательны и взвешены, словно он записывает свои мысли на бумаге. Харрис, для которого, кажется, говорить и писать — одно и то же, действует на столь высоком уровне лингвистической компетенции, что трудно не заметить его скрупулезного синтаксиса и использования того вида артикулированного самоанализа, который Уолтер Онг связал бы с текстуальной привычкой письма[503].

Как персонаж драмы, Харрис привлекает внимание своей высокоартикулированной речью. В его голосе мир воспроизводится как текст; его речь — эхо страницы. В его кропотливых усилиях мы слышим порядок дискурса, описанный Фуко, голосом Харриса управляет дисциплинарный самоконтроль. Если сначала кажется, будто он занимает привилегированное положение в программе, то вскоре выясняется, что первое впечатление было обманчивым: внезапно звучит голос совершенно другого типа.

В дифференциальной логике «Опоздавших» типографский голос Лесли Харриса (заимствуя термин у современника Гульда, Маклюэна) помещен в контрапункт с голосом Юджина Янга, постоянного рассказчика в передаче, который впервые «появляется» на ее девятой минуте:

У меня был старый друг, католический священник. Его звали отец Фицджеральд. Впоследствии он стал доктором, но, думаю, если бы его сделали папой римским, он все равно был бы для меня отцом Фицджеральдом. Он написал несколько замечательных стихотворений о Ньюфаундленде. И выражает он себя, на мой вкус, по-разному. Я знаю одну строфу из написанной им баллады, которую люди могут счесть скверной, но в ней так хорошо выражен Ньюфаундленд. Стих такой: «И что мне чай в фарфоре пить? Закуски, блюда за границей, лапша, щербет, бульон, аперитив — а мне бы пива освежиться, рыбьих голов, вареной рыбы». Это для меня. Для моего друга. Это Ньюфаундленд.

Для рассказчика Ньюфаундленд — земля, которая так же неотделима от своих историй, песен и стихов, как остров от моря. Ньюфаундленд — это культура, которая существует в основном в языке народа («а мне бы пива освежиться, рыбьих голов, вареной рыбы») и которую можно познать через устное исполнение. Идея, лежащая в основе роли рассказчика Юджина Янга, заключается в том, что смысл создается в общности, а не путем конструирования (или дисциплины). Он существует в семейных преданиях народа. В этом свете неудивительно, что Янг бросает вызов теме передачи — изоляции. Как он говорит: «Мы, жители острова Ньюфаундленда, ни на миг не считаем себя изолированными».

В первой и второй сценах Гульд размещает этих двух персонажей бок о бок: стилизованные речевые обороты Янга служат контрапунктом к интроспективным, гипотактическим и линейным высказываниям Харриса. Бардовская роль Янга в программе отражает усилия Гульда, направленные на то, чтобы выстроить свою программу вокруг теоретизированного и (в конце 1960-х) популяризированного напряжения между устными и письменными культурами. Голос Юджина Янга музыкален и спонтанен. Как местный бард, он импровизирует, наполняя речь ритмическими и аллитерационными оборотами, что вызывает ощущение перформативного мастерства:

Я много где побывал. Но видов и звуков Ньюфаундленда в этих местах нет. Там чувствуешь себя чужим. Потому что дышишь другим воздухом. Нет той атмосферы. И когда я говорю «атмосфера», я не имею в виду здания и прочие прекрасные вещи. Я говорю просто о воздухе, аромате, запахе Ньюфаундленда. Я бывал далеко на западе, в Калифорнии. О, эта прекрасная погода. Солнце встает каждое утро. Каждый вечер оно садится и восходит в том же ореоле славы. И пробыв там неделю, я с нетерпением жду туманного дня, дождливого дня, немного юго-западного ветра и немного северо-восточного. О, это Ньюфаундленд.

Словоохотливый Янг — персонаж, который мог бы лучше смотреться в Ларегибе Дилана Томаса, чем в исследовании культурных перемен в отдаленном уголке Канады, и в этом нет ничего удивительного, ведь у передачи Гульда куда больше общего с «Под сенью Молочного леса», чем кажется на первый взгляд. Это особенно заметно в анекдоте о сильном чувстве места, вызываемом Ньюфаундлендом. Как объясняет Янг:

Помню, как-то раз я плыл на корабле под названием «Старая Сагонна». На север из Корнер-Брука. Тем судном командовал капитан Гуллидж. Туман был такой густой, что вы себе и представить не можете. На самом деле я думаю, что его можно было нарезать блоками и выбрасывать за корму, чтобы пробраться вперед. В тот день я был на мостике с капитаном Гуллиджем, и, ей-богу, какой же густой [туман]! Гуллидж задрал нос кверху и принюхивался. А я ему и говорю: «Капитан Гуллидж, — говорю, — бога ради, — говорю, — что вы нюхаете?» Он отвечает: «Я пытаюсь унюхать землю»… А я ему: «Капитан Гуллидж, — говорю, — и как успехи?» — «Ну, — говорит, — между Траут-Ривер и, — говорит, — Бон-Бей есть участок вереска, и ветер здесь, — говорит, — с юго-запада. — И добавляет: — В это время года чуешь его запах, и когда я чую запах этого шотландского вереска, — говорит, — я знаю, где нахожусь». Вот о чем я говорю: об атмосфере. Об особом воздухе. Чистом воздухе. Уверен, в Торонто вы такого не найдете.

Лиризм Янга искрится на протяжении всей передачи, и хотя ему не удается затмить всех остальных, Гульд неоднократно обращает внимание на эксцентричность и самобытность его речи. Как пишет Гульд в своих примечаниях к передаче:

Житель Ньюфаундленда — прежде всего поэт. Духи кельтских бардов всё еще витают среди этих людей. Чувство времени, ритмическая уравновешенность придают их речи особую привлекательность в глазах редактора звукозаписи. Даже когда они мало что могут сказать — а такое случается редко, — они произносят это ритмически. Но прямолинейное, как в саге, изложение деталей, сочетаясь со стремлением опоэтизировать все наблюдения, придает их рассказу убедительность. Возможно, сам факт жизни, противостоящей стихиям, как у жителей Исландии и Гренландии, дисциплинирует их строфы, создает реальную основу для их постоянно активной фантазии.

В каком-то смысле сам Ньюфаундленд — это фантазия, остров в мире, лишенный особых удобств; дрейфуя между двумя культурами, он не может забыть о духовных связях с одной и не может окончательно принять свою экономическую зависимость от другой[504].

В «фантазии» Гульда о Ньюфаундленде кельтский бард — это звуковой волшебник, лирик, для которого музыка и нарратив неразрывно связаны и передаются через выразительный стих. Но для того чтобы Юджин Янг утвердился в этой роли, потребовалось необычайно много редакторской работы над записями его речи.

Во время дискуссии с пианистом Артуром Рубинштейном о достоинствах отредактированных выступлений Гульд рассказал, что они с Лорном Талком потратили