Рукопись, написанная кровью - Анна Данилова

– Но Париж – город дорогой…

– Вот и получается, что Крымов нашел и там для себя нишу…

– Ты имеешь в виду работу? Что он и там кому-то понадобился?

– А почему бы и нет? Тому же Кристиану – как там его? – Броше! Или же его взяли под крылышко русские эмигранты, его друзья… Я только удивляюсь, как это ты у него ни о чем не спросила? И чем вы там вообще занимались, если не нашли времени обсудить самое важное?

– Я боялась показаться чрезмерно любопытной. Но мы с ним ничем особенным не занимались. Его законная жена, небезызвестная тебе Надежда Щукина, находящаяся в последней, завершающей стадии беременности, держит его на коротком поводке и доживает эту свою козырную эпоху (а беременность на самом деле оказалась для нее самым настоящим козырем в ее новом, французском браке!) в окружении сразу двух мужчин. Так что мне приходилось довольствоваться ролью если не бедной родственницы, то уж во всяком случае не любимой женщины, это точно. Но, по-моему, мы отвлеклись…

– Я так не думаю. – И Шубин, неожиданно поднявшись со своего места и присев к ней на постель, нежно поцеловал ее, обнял и прижался к ней. – Я соскучился, я страшно по тебе соскучился… – шептал он, скользя ласковыми и горячими руками по ее волосам, щекам, плечам и кольцом сжимая ее за талию.

– Игорь, ты чего? Остановись… Я… я беременна…

Но он, казалось, не слышал ее. Она тоже гладила его по голове, прижималась к нему, как к родному и близкому человеку, и думала о том, что в свое время ни Земцов, ни Крымов, ни тем более Харыбин никогда не любили ее так, как любит Шубин. И она, зная это и чувствуя, продолжает мучить его своими метаниями от одного мужчины к другому, словно испытывая его на верность, на прочность, на любовь.

– Я больше не люблю Крымова, – сказала, словно подвела черту под своей прежней любовью. – Я поняла это, когда увидела его в Париже. На фоне Щукиной с ее теперешней пассией Кристианом он смотрится жалко.

– Она ждет от него ребенка… – Шубин, сидящий у ее ног, словно истосковавшийся по своей хозяйке верный пес, поднял голову и усмехнулся: – Ты любишь его, а говоришь эти слова для меня, чтобы оплатить мою тоску, мою любовь. Но ты не должна этого делать.

Ей вдруг подумалось, что Шубин может любить ее именно как женщину, принадлежащую Крымову. Но она быстро отогнала от себя эту непристойную, кощунственную и циничную мысль.

С другой стороны, любя ее, он должен был именно сейчас, когда она заговорила о беременности, спросить ее, от кого она ждет ребенка. А он не спрашивал. Либо ему это безразлично, либо он принимал ее вместе с ребенком, воспринимая его как часть ее тела и души.

Они разомкнули объятия, словно пленка, кадр за кадром, прокрутилась в обратную сторону: Шубин оказался в кресле, Юля – слегка растрепанная, на кровати.

– Так что это за фотографии и какое отношение они могут иметь к твоему расследованию? Насколько я понял из того, что ты мне здесь рассказала, мать Марины Бродягиной заплатила тебе деньги и ты должна их отработать, то есть разыскать убийцу ее дочери, так? Вот и занимайся этим делом. Вернее, ты уже все сделала, ты же знаешь, кто ее убил?

– Да, конечно. Я расскажу ей, тем более сейчас, когда Берестова уже нет в живых, что ее дочь пришла к нему с явной целью ограбить его, подсыпала ему в вино яду, но он поменял бокалы, и она, выпив по ошибке то, что предназначалось любовнику, отравилась и умерла. Жаль, что доказать я ей это не смогу.

– А я думаю, что никаких особых доказательств ей и не потребуется. Она платит за свой покой, да и деньги для нее сейчас имеют несколько иную цену… Кстати, как ты думаешь, куда Берестов спрятал эти бокалы с остатками вина?

– Думаю, что вымыл и выбросил.

– А где находится сумочка Бродягиной?

– Очевидно, в прокуратуре.

– Учитывая то обстоятельство, что у матери Бродягиной сейчас много денег и она ждет не дождется, когда ты объявишь ей, кто убийца ее дочери, то повысь ставку, скажи, что ты уже почти у цели, а сама в это время выпроси у Корнилова сумку Марины и отдай ее на экспертизу. Вдруг на дне сумки обнаружатся крупицы мышьяка.

– Запросто. Но мы снова ушли от темы отца Кирилла.

– Да что он так волнует тебя?

Юля посмотрела на Шубина и, прочитав в его глазах лишь нежность и любовь, поняла, что разговора сегодня не получится. Что он не узнал на фотографиях – никого. А раз так, зачем выставлять себя на посмешище, когда можно все проверить самой?

– Ладно, оставим все это… Я последую твоему совету и поговорю с Корниловым. А теперь мне пора… Хочу навестить Аперманис… Встретимся вечером здесь же, договорились? Да, чуть не забыла. Ты можешь мне пообещать, что в течение хотя бы пяти дней будешь в городе и никуда не исчезнешь?

– Вообще-то я никуда не собирался… А что еще случилось?

– Пока ничего… Так, еще одно дельце наклевывается… – Ей нужен был Шубин, чтобы довести СВОЕ дело до конца, и, главное, чтобы она чувствовала его рядом, если даже его реальная помощь не понадобится.

– Я в твоем распоряжении… Если хочешь, я прямо сейчас поеду с тобой к этой ненормальной Аперманис.

Но им открыли дверь совсем незнакомые люди – новые квартиранты. Аперманис съехала несколько дней тому назад и не оставила для Земцовой ни письма, ни даже записки.

– Игорь, отвези меня сейчас к Харыбину или лучше отправляйся по своим делам. Чую сердцем, что он где-то совсем близко и следит за нами из окна машины… Я сама с ним поговорю.

И действительно, стоило Игорю уехать, как из-за угла показались скромные синие «Жигули», откуда вышел и быстрым шагом направился к ней Дмитрий Харыбин собственной персоной. И только когда он поравнялся с Юлей, она отметила, как он похудел, но одновременно похорошел, хотя и вызывал у нее по-прежнему чувство презрения и даже почти ненависти. Это был не тот, прежний Харыбин, который покорил ее своей мужественностью, приятной и щекочущей нервы и чувства грубостью и припахивающей авантюризмом, таинственностью в самом дурном смысле этого слова. Харыбин – герой традиционного «плутовского романа», сейчас стоял напротив нее, и, судя по тому, каким пронзительным и жестким взглядом он смотрел ей в глаза, сжимая челюсти и, быть может, кулаки, которые у него, видимо, так и чесались, чтобы отдубасить непослушную сбежавшую от него жену, она поняла, что разговор предстоит тяжелый.

– Харыбин, поди прочь. От тебя пахнет дымом и паленой шерстью. И еще – серой. Ты случаем не из преисподней? Ну и как там? – Юля уже хотела развернуться, но он резко схватил ее за руку.

– Где ты была? – спросил он каким-то чужим, незнакомым ей голосом.

– Ты и сам все знаешь.

– И давно у тебя с ним?

– Всю жизнь.

– Тогда почему же ты не поехала к нему на похороны? Не пролила несколько вдовьих слезинок над его прахом?

Волосы Юли поднялись дыбом, когда она услышала эти слова.

– Повтори, что ты сказал? ПРАХ? Что с ним? Ты убил его? Ты, ты.. ничтожество… ты убил его?

Она уже ничего не соображала: сквозь слезы и душившие ее рыдания она вдруг увидела расплывчатую картину: Крымов с пулей в голове лежит на асфальте одной из парижских улиц, и Надя Щукина во всем черном склоняется, чтобы запечатлеть на его прекрасном белом, словно припудренном лбу свой прощальный поцелуй…

– Да успокойся ты! – Харыбин с силой взял ее за плечи и начал трясти. – Да приди же ты в себя! – и тут он крепко выругался.

Юля открыла глаза и принялась бить кулаками по голове Харыбина, по его лицу, щекам, пока не лишилась чувств.

Когда она открыла глаза, то поняла, что сидит в той же синей мерзкой машине, провонявшей изнутри табачным дымом и бензином.

– Ты что, Земцова, рехнулась?

Она повернула голову и увидела сидящего рядом Харыбина с распухшим носом, у которого он придерживал разбухший от крови носовой платок.

– Его разорвали собаки. Собственные собаки.

И Юля испустила вздох облегчения. У нее даже голова закружилась от переизбытка чувств. Он имел в виду Берестова. Это Берестова ее муж записал ей в любовники. Правильно, она же именно с Берестовым поехала в Париж.

– Значит, так. – Юля медленно повернула к нему свое лицо, затем зачем-то опустилась вниз, словно ей надо было поправить или застегнуть ремешок туфли, и, наконец поднявшись, снова взглянула, близко-близко, в глаза своему мужу: – За то, что вы с Аперманис, этой шлюхой, собирались использовать меня в качестве приманки, чтобы найти так необходимого вам Крымова… – и с этими словами она, размахнувшись, ударила его по лицу, снова целясь в нос, в окровавленный платок туфлей, за которой она, собственно, и нагибалась, – получай! Получай, гад! Ах ты, свинья! Ты специально спал в Москве с кем попало, чтобы довести меня до нервного истощения? И чтобы я, разозлившись, примчалась сюда и стала искать утешения в объятиях Крымова? Ах ты, тварь! Ненавижу! И ребенка своего ты никогда не увидишь!

– Прекрати истерику, ты же разобьешь мне лицо! Пойдем домой, и я тебе все объясню… Я же хотел как лучше… Нам нужны были деньги, а я знал, где их раздобыть… Но я не мог тебе об этом сказать.