Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь - Жорж Сименон

— Не знаю, месье.

— Но ведь в такой час их здесь не очень много?

— Двое или трое. Иногда они засиживаются допоздна. Как ваше имя?

— Ален Пуато.

— Вы женаты, да?

— Женат.

— А жена ваша брюнетка, небольшого роста, в подбитом мехом плаще?

— Да, да.

— Значит, вас вызывал помощник комиссара Румань.

— Он у вас недавно?

— Что вы. Он служит здесь больше двадцати лет, но в сыскную полицию действительно перешел не так давно.

— Моя жена у него в кабинете?

— Не могу знать, месье.

— А она когда приехала? В котором часу?

— Затрудняюсь сказать.

— Вы ее видели?

— Кажется, видел.

— Она была одна?

— Простите, месье, но я и так уже наговорил много лишнего.

Ален отошел, оскорбленный и вместе с тем обеспокоенный. Его заставляют ждать. С ним обходятся, как с обычным посетителем. Какие дела могут быть у Мур-Мур на набережной Орфевр? И что это за история с пистолетом? Почему его не оказалось в ящике? Оружие! Его и оружием-то не назовешь. Бандиты бы над ним посмеялись. Калибр 6,35 мм — детская игрушка.

Он его не покупал. Ему дал приятель Боб Демари.

«С тех пор как сынишка научился ходить, я предпочитаю, чтобы этой штуки не было в квартире».

Да, лет пять или шесть назад. Никак не меньше. За эти годы у Демари появились еще двое ребят.

— Но что же все-таки натворила?..

— Месье Пуато! — На другом конце коридора показался приехавший с ним молодой инспектор и поманил его. Ален быстро зашагал к кабинету. — Войдите, пожалуйста…

Помощник комиссара, мужчина лет сорока с утомленным лицом, протянул Алену руку и снова сел. Они были одни. Инспектор в кабинет не вошел.

— Раздевайтесь, месье Пуато, и садитесь. Мне сообщили, что у вас исчез пистолет?

— Да, я не нашел его на обычном месте.

— Не этот ли?

И помощник комиссара положил на стол браунинг вороненой стали; Ален взял пистолет.

— Да, кажется, он, очень похож.

— На вашем никаких опознавательных знаков не было?

— По правде сказать, я его никогда не рассматривал. И никогда им не пользовался, даже за городом не пробовал.

— Ваша жена, конечно, знала о его существовании?

— Безусловно.

Ален вдруг подумал, он ли это действительно сидит здесь и покорно отвечает на нелепые вопросы. Ведь он, черт возьми, Ален Пуато. Его знает весь Париж. Он руководит одним из наиболее популярных во Франции еженедельников и собирается издавать другой, новый журнал. Кроме того, вот уже полгода, как он занимается выпуском пластинок, о которых каждый день говорят по радио.

Его не только не заставляют дожидаться в приемных — он на «ты» по крайней мере с четырьмя министрами, и ему случалось у них обедать, а иной раз и они сами считали за честь приехать к нему на завтрак в его загородный дом.

Нужно возмутиться, сбросить с себя эту тупую апатию!

— Не объясните ли вы, наконец, что все это значит?

Комиссар посмотрел на него скучающими, усталыми глазами.

— Потерпите немного, месье Пуато. Не думайте, что мне это доставляет удовольствие. У меня был трудный день. Я уже думал, вот-вот поеду домой, к жене и детям.

Он взглянул на черные мраморные часы, стоявшие на камине.

— Вы, вероятно, давно женаты, месье Пуато?

— Лет шесть. Нет, пожалуй, семь. Да еще два года до брака мы жили как муж с женой.

— У вас есть дети?

— Да, сын.

Полицейский опустил глаза, вычитывая что-то в лежавшем перед ним досье.

— Ему пять лет…

— У вас точные сведения.

— Он не живет с вами…

— Это уже менее точно.

— То есть?

— У нас в Париже квартира, но мы по вечерам редко бываем дома. Настоящий наш дом в Сент-Илер-ля-Виль. Там у нас вилла, в лесу Рони, и каждую пятницу во второй половине дня мы туда уезжаем, а летом ездим почти каждый день и остаемся ночевать.

— Ясно. Вы, конечно, любите свою жену?

— Да, безусловно.

Он произнес это без страсти, без пафоса, как нечто само собой разумеющееся.

— И вам известна ее личная жизнь?

— Ее личная жизнь проходит со мной. Что же касается работы…

— Это-то я и имел в виду.

— Моя жена журналистка.

— Она печатается у вас в еженедельнике?

— Нет, она не ищет легких путей. Кроме того, наш еженедельник не подходит ей по профилю.

— В каких она отношениях со своей сестрой?

— С Адриеной? В самых хороших. Они приехали в Париж одна следом за другой. Сначала Мур-Мур, потом…

— Мур-Мур?

— Это я ее так окрестил. Киска, Мур-Мур. А теперь ее так зовут все наши друзья, все мои сотрудники. Когда ей понадобился псевдоним для статей, я посоветовал ей подписываться Жаклин Мурмур. Они с сестрой долго жили в одной комнате близ Сен-Жермен-де-Пре.

— Вы познакомились с ними обеими одновременно?

— Нет, сперва с Мур-Мур.

— Она не представила вас сестре?

— Представила, позднее. Через несколько месяцев. Если вы в курсе дела, к чему все эти вопросы? Думаю, мне бы уже не мешало узнать, что случилось с женой.

— С вашей женой — ничего.

Он произнес эти слова печально и утомленно.

— Тогда с кем же?

— С вашей свояченицей.

— Несчастный случай?

Его взгляд упал на пистолет, лежавший на письменном столе.

— Она?..

— Да, ее убили.

Ален не осмелился спросить кто. Им внезапно овладело какое-то странное, никогда прежде не испытанное состояние — оцепенение, внутренняя пустота. Мысли рассыпались — во всяком случае, в них отсутствовала логика. Он чувствовал, что его затягивает в бредовый, бессмысленный мир, где слова теряют привычное значение, а предметы — привычный облик.

— Ее убила ваша жена — сегодня днем, около пяти часов.

— Этого не может быть!

— Однако это правда.

— С чего вы взяли?

— Ваша жена сама призналась. Ее слова подтвердила няня, которая находилась в момент убийства в квартире.

— А мой зять?

— Он дает показания в соседней комнате.

— Где моя жена?

— Наверху. В следственном отделе уголовной полиции.

— Но почему она это сделала? Она вам сказала?

Ален внезапно вспыхнул и не решился взглянуть на помощника комиссара.

— Я надеялся, что на этот вопрос мне ответите вы.

Он не был ни грустен, ни подавлен, ни взволнован. И не возмущен. Но он как бы перестал быть самим собой, утратил себя. Да, он не существовал больше как личность. И ему хотелось ущипнуть себя, удостовериться, что это он, Ален Пуато, сидит здесь, а перед ним письменный стол красного дерева, зеленое кресло и усталое лицо комиссара. И как вообще здесь могла идти речь о Мур-Мур и об Адриене, у которой такое правильное, нежное лицо и большие светлые глаза под длинными трепещущими ресницами?

— Ничего не понимаю, — сказал он, встряхивая головой, словно хотел проснуться.

— Чего вы не понимаете?

— Что моя жена могла стрелять в свою сестру. Вы сказали, Адриена умерла?

— Почти сразу же.

Слово «почти» причинило ему боль, и он тупо уставился на лежавший перед ним браунинг. Значит, она еще жила после выстрела, жила несколько минут или несколько секунд. Что же делала в это время Мур-Мур? Стояла с пистолетом в руке и смотрела, как умирает сестра? Или пыталась оказать ей помощь?

— Она не делала попыток бежать?

— Нет. Мы застали вашу жену в комнате. Она стояла у окна, прижавшись лицом к стеклу, по которому хлестал холодный дождь.

— И что она сказала?

— Вздохнула и прошептала: «Наконец!»

— А Бобо?

— Кто это Бобо?

— Сын моей свояченицы. У нее двое детей — мальчик и девочка. Девочку зовут Нелли, и она очень похожа на мать.

— Няня отвела их на кухню и поручила заботам другой служанки, а сама попыталась оказать помощь умирающей.

Здесь что-то не так. Ведь комиссар сначала сказал, что Адриена умерла почти сразу же, а теперь он заявляет, что няня пыталась оказать ей помощь. Ален прекрасно знал квартиру на Университетской улице, на втором этаже старинного особняка. Высокие окна, потолок, расписанный одним из учеников Пуссена.

— Скажите, месье Пуато, в каких отношениях вы были с вашей свояченицей?

— В самых хороших.

— Прошу поточнее.

— А что бы это могло изменить?

— Насколько я понимаю, убийство произошло не из-за материальных соображений. Между сестрами были какие-нибудь денежные дела?

— Конечно, нет!

— Полагаю, что речь также не идет и о старой затаенной вражде между детьми, выросшими в одной семье, — такое иногда бывает.

— Что вы!

— Имейте в виду, что на преступления, совершенные из ревности, присяжные обычно смотрят сквозь пальцы…

Они взглянули друг на друга.

Комиссар, чье имя Ален уже успел забыть, даже и не притворялся, будто расставляет допрашиваемому каверзные ловушки. Он устал и с нескрываемой скукой задавал вопросы — в лоб.