Ярость Антея - Роман Глушков

Последние молчуны на нашем краю обороны падают, не добежав до стен Сибирского Колизея считаные шаги. Почти все, кто сумел приблизиться к нему на расстояние броска копья, мечут свое оружие в стрелков, исключая лишь засевших на верхотуре меня, Кленовскую и Дросселя. Большинство багров вонзается в стены, но некоторые попадают в окна. Правда, достается при этом лишь Тукову, да и то легко. Крюк просвистевшего у него возле самого уха багра задевает вскользь щеку. Задевает, естественно, не острием, а изгибом, так что парень отделывается лишь ушибом и ссадиной. Которую тут же не сходя с места замазывает хирургическим клеем и залепляет пластырем.

С противоположного фланга обходится без подобных происшествий. Три «фантома» при помощи ручного пулемета и двух автоматов не позволяют остаткам молчунов подобраться к театру на такую короткую дистанцию. Утерев со лба испарину, я гляжу на прореженный «Тугарином» сквер, а также устилающие его тела монстров и их фрагменты. Похоже, две трети этой компании Дроссель может смело записывать на свой счет. Что ж, байкер не обманул. Не знаю, как в дивизии, где он в молодости служил, а среди нас вряд ли сыскался бы другой такой пулеметный Паганини.

Однако война войной, а, узрев наяву десятки растерзанных пулями трупов, я вновь ощущаю прилив дурноты. Правда, уже не такой нестерпимый, как после убийства мной того багорщика. Поэтому демонстрировать Дросселю содержимое желудка, к счастью, не приходится. Сказывается, видать, привыкание к суровым реалиям «Кальдеры». Хотя, говоря начистоту, ну ее к дьяволу, такую привычку. Терпеть не могу, когда мне что-либо навязывают силой, а Душа Антея упорно приучает меня к тем вещам, каких я всю сознательную жизнь старался избегать.

Но руки у меня еще дрожат. Значит, человеческое естество во мне продолжает бороться со звериной натурой, вытесняющей его вот уже третьи сутки кряду. Борется само по себе, без моей помощи, потому что в настоящий момент я симпатизирую последней. Если бы во мне вовремя не пробудились животные инстинкты, я был бы уже мертв. Наверняка и бесповоротно. Так что пусть они пока пободрствуют – назло упорно душащему их человеколюбию, на пару с которым мне сегодня каши явно не сварить.

Полминуты, и пейзаж вокруг Сибирского Колизея радикально меняется. И когда над площадью вновь повисает безмолвие, оно уже ничем не напоминает себя прежнее. Удивительное наблюдение, не правда ли? Даже такое хорошо известное всем явление, как тишина, может, оказывается, иметь уйму оттенков. Вот только те из них, с какими я знакомлюсь в это утро, и близко не походят на умиротворяющие. А жаль. Или все-таки тишина осталась неизменной и это я со своей кривой рожей пеняю на ни в чем не повинное зеркало? Может, это терзающий меня страх превращает безобидную тишину в гнетущую предвестницу чего-то гадкого? Экая амбивалентность! Поди разберись в ней без бутылки. Но так или иначе, а даже такое безмолвие следует любить хотя бы за то, что оно дарит нам передышку…

Кунжутов проводит перекличку, выясняет, что, кроме Мишиной ссадины, иного ущерба мы не понесли, после чего приказывает оставаться на позициях и наблюдать за подступами. Судить об эффективности нашей обороны еще рановато. Ее первое испытание тянет лишь на разминку, а не на тренировку и уж тем более на ответственный турнир. Я выпускаю в небо еще пяток ракет, заряжаю патронами из ящика (его, а также три одноразовых реактивных гранатомета приволок сюда Дроссель) пустой магазин, выставляю как надо автоматный прицел, поскольку он оказывается слегка сбит, подтаскиваю к «Тугарину» боеприпасы и меняю полупустой контейнер на полный. И только задумываюсь, чем бы еще заняться полезным, как наш кратковременный отдых заканчивается. Что, с одной стороны, хорошо: каждый спортсмен знает – нельзя делать длинные паузы между разминкой и тренировкой. А с другой – плохо, так как, по всем признакам, тренировка ожидается на износ.

На столь мрачные выводы наталкивает гул множества автомобилей. Мало-помалу он развеивает неуютную тишину, заменяя ее куда более отвратительным звуком надвигающейся беды. Беды, что сделана из стали и оттого кажется вдвойне безжалостной и разрушительной.

Шум нарастает, но не плавно, а неравномерными волнами. Они подкатываются все ближе и ближе, периодически останавливаясь, как будто идущий по улицам транспорт притормаживает на светофорах. Многие из них до сих пор работают, но их хаотичное мерцание вряд ли упорядочит дорожное движение, даже продолжай САФ автомобилей подчиняться правилам.

– Опа, слышь, кэп: «бешеное железо» опять встало! – замечает во время очередной такой паузы снявший наушники Дроссель. – На месте газуют. Клянусь, как гытца, своей дырявой башкой, неспроста это. Будто силы накапливают и хвосты подтягивают, дабы разом всей бандой сюда нагрянуть! Чую, щас одной баклажкой не отбрешемся. Поэтому не зевай – как заору, так чтоб сразу ко мне с патронами несся, ага?

Глядя вдаль, я мимоходом смотрю на Бивень и замечаю, что он ускорил вращение. Оно стало заметнее настолько, насколько движение секундной стрелки отличается от часовой. К тому же прорезавшиеся в колонне гнезда все до одного побелели и усеяли ее черную поверхность россыпью ярких точек. Прямо как звезды ночное небо, разве что не в беспорядке, а ровными рядами. Готов поклясться, когда мы с Дросселем монтировали пулемет, ничего такого на Бивне не наблюдалось. Уж не намерен ли он вот-вот оправдать наши самые худшие прогнозы и шарахнуть по стенам «Кальдеры» из всех своих излучателей? Или таким образом он управляет движущейся сюда железной армадой? Ведь кому еще, кроме него, этим заниматься? Тем более что волонтеры Души Антея начали действовать организованно лишь теперь, когда Бивень ожил.

Наше счастье, что настоящей организованности им еще учиться, учиться и учиться, как говаривал человек, чей памятник высится сейчас на пути наших врагов. Мчащиеся с севера и юга по Красному проспекту автомобильные потоки не сталкиваются лоб в лоб. Очутившись на площади, они с ходу поворачивают к театру и, слившись воедино, движутся на него широким фронтом. Выглядит впечатляюще, особенно после того бестолкового автородео, какое мы с Ольгой наблюдали позавчера. Ревущая моторами, разношерстная колесная орда за считаные секунды заполоняет площадь, которая подобное скопление транспорта и прежде видела нечасто. Среди тягачей и тяжеловозов тут и там маячат помятые легковушки. Толкотня с многотонными исполинами не идет им на пользу, но координатор этой атаки не счел нужным определить малышню в отдельную группу. Как и военную технику, что в немалом количестве присутствует среди атакующих. Собранные со всего правобережья легкие комендантские танки «Микула», бронемашины «Борей» и «Суховей», а также множество джипов и транспортных грузовиков движутся борт о борт со своими гражданскими собратьями. Наверняка среди них есть и наши с Ольгой позавчерашние знакомцы, но выявить их в рычащей пестрой массе не удается.

Впрочем, эффектное появление противника малость смазывается, когда его неисчислимое войско бросается в атаку. Сдержать его натиск силами одиннадцати человек, даже хорошо вооруженных, было бы совершенно нереально, находись мы с «фантомами» в чистом поле. Но крепкие стены театра и растущие вокруг него деревья дают уверенность в том, что лавина «бешеного железа» не раскатает нас по земле вместе с нашей цитаделью. По крайней мере, с первого захода. Это пехота может без проблем пройти через сквер, а автотранспорту, каким бы мощным он ни был, придется тратить время и силы на проторивание дороги. К тому же между нами и вандалами стоит внушительная скульптурная группа: пятиметровые рабочий, красноармеец и крестьянин с винтовками, а также более миролюбивые юноша с факелом и девушка с колосьями. И во главе их – уже не единожды помянутый мной сегодня вождь мирового пролетариата.

На них – бронзовых исполинов – и находит, фигурально выражаясь, коса, что собралась сначала выкосить сквер, а потом дотянуться до наших шей. Несколько идущих в авангарде тягачей берут курс на центральную аллею и, взяв разгон, решают одним махом снести преграждающее им путь наследие советской эпохи. Черта с два! Памятники, конечно, падают наземь, но при этом продолжают героически перекрывать собой дорогу к театру. Перескочить через упавшие фигуры грузовики не могут, сдвинуть их бамперами – тоже. Больше всего достается тому вандалу, который покусился на Ильича. Удар приходится в высокий пьедестал, поэтому фигура рушится не назад, как остальные, а вперед. Учинивший это тягач и так не слишком крупный, а после падения на него десятитонного памятника становится вдобавок приплюснутым и деформированным. И небоеспособным, потому что после ленинского возмездия этот наш враг передвигаться уже не в состоянии.

Бронзовые герои, а также сквер задерживают стальных агрессоров, но, к сожалению, не всех. Два тягача и один комендантский «Суховей» ухитряются объехать препоны и, набирая скорость, несутся к парадному входу в театр. Бронемашина еще и ведет огонь из башенного орудия – не столь мощного, как у «Микулы», зато более скорострельного. Прежде чем Дроссель разносит «Суховею» башню градом пуль, тот выпускает по нам примерно дюжину тридцатимиллиметровых снарядов-болванок. Половину из них принимают на себя колонны портика, вторую – театральный фронтон. Возьми САФ броневика прицел пониже и часть его выстрелов неминуемо угодила бы в двери и расположенную за ними баррикаду. У подбитого врага из двигательного отсека сначала валит дым, затем – пламя, «Суховей» съезжает с аллеи и останавливается, разворотив носом каменную оградку и не дотянув до крыльца совсем немного.