Ярость Антея - Роман Глушков

Эти выстрелы расслышал даже я, а молчуны и подавно. Разнеся контейнер и спрятанную за ним дверь, они обнаружили за ней три мертвых тела. После чего сделали соответствующие выводы и пошли крушить в катакомбах все напропалую. Под горячую руку багорщиков подвернулся и тот стеллаж, что скрывал вход в главное укрытие «фантомов». Которые, естественно, о самоубийстве пока не помышляли и встретили незваных гостей шквальным огнем, не дав им переступить порог взломанной комнаты…

Прежде чем умчаться с соратниками на боевые позиции, я ненадолго заглядываю в убежище и замечаю, что с Яшкой и Эдиком все в порядке. Первый забился в угол и, зажав уши ладонями, испуганно хлопает глазами. Но не паникует и не впадает в истерику, хотя после пережитой им канонады это было бы вполне простительно. Однако его младший приятель поражает меня гораздо сильнее. В отличие от Яшки, он не выказывает ни малейшего намека на страх. Согласен, верится с трудом, но так оно и есть. Более того, Эдик не просто сохраняет спокойствие, но при этом еще что-то увлеченно рисует. Неужто малыш умудрялся творить даже тогда, когда дверь содрогалась от ударов багорщиков, а вокруг него грохотали выстрелы?

– Эдик! – окликаю я его и только потом соображаю, что он меня совершенно не слышит. Сейчас все «фантомы» переговариваются исключительно громкими криками, потому что иначе общаться друг с другом при заложенных ушах нельзя. Эдик – немой, но отнюдь не глухой, так что он тоже должен заработать временную потерю слуха.

Должен-то должен, но вот ведь парадокс – не заработал! Вокруг нас наперебой галдят люди и даже прокричи я имя мальчика во всю глотку, он вряд ли расслышал бы его в таком шуме и гаме. И все-таки расслышал. Оторвав стилус от планшета, художник поднимает на меня глаза, неторопливо кивает и сразу возвращается к прерванной работе. А я так и застываю перед раскуроченной дверью с открытым ртом. И простоял бы как идиот еще невесть сколько, если бы не Кунжутов, вышедший из госпиталя после того, как лично засвидетельствовал произошедшую там трагедию.

– Если вы ранены, капитан, вам придется оказать себе помощь самому, – резко бросает он, не спрашивая, почему я не прибыл вовремя в убежище. Ладонь полковника испачкана в крови, но это не его кровь. Я видел, как он закрывал глаза мертвой Ядвиге, бормоча при этом, правда, вовсе не отходную молитву, а бессильные ругательства.

– Я в норме. Просто пришлось немного помахать ножом, – отвечаю я, только сейчас вспомнив, что после резни в большом зале выгляжу как донельзя неряшливый маньяк-потрошитель. А еще на глаза детям показался, болван! – Виноват, что опоздал. Моя ошибка. Замешкался. Поэтому пришлось прятаться в театре.

– И раз вы до сих пор живы, полагаю, нам нет нужды искать третьего багорщика, – заключает Папаша. Я киваю. – Хорошо. В таком случае возвращайтесь на крышу и помогите Дросселю с «Тугарином». Там и будет ваша боевая позиция. И захватите с собой из арсенала побольше сигнальных ракет. Наверху должны знать, что мы еще живы и нуждаемся в срочной помощи. Возможно, Верниковский все же придумает способ, как нас отсюда вытащить, хотя надежда на это крайне мала. А теперь – по местам! Некогда болтать, капитан! Пора заняться настоящим делом!

Ища в арсенале на первом этаже ящик с сигналками – богатство, которое «фантомы» насобирали из разбросанных с самолетов спасательных вымпелов, – я сталкиваюсь с Ольгой и Сквайром. За спиной у Кленовской висит новый «Бампо», а к обожаемому ею «Прошкину» добавился еще «АКМ». В общем, наша олимпийская медалистка подготовилась ко всем вероятным боевым ситуациям. Сидней вооружен многозарядным дробовиком, с которым он обращается довольно уверенно, что, однако, еще ни о чем не говорит. В дозоры Хилл не ходит, и у него было гораздо меньше возможностей попрактиковаться в стрельбе, чем у остальных. А, может, и вообще не было. Но судя по бравому виду, с каким англичанин держится накануне битвы, он не намерен ударить в грязь лицом перед собратьями по клану.

– Мы уж думали, тебе конец, – признается Ольга после вполне уместного вопроса о том, все ли со мной в порядке. Об этом так или иначе спросил каждый, с кем я столкнулся в подвале, фойе и вестибюле. Да и как соратникам не усомниться в моем добром здравии? Глянув на себя мимоходом в зеркало, я аж отшатнулся, когда оттуда выглянула жуткая рожа, замызганная плохо стертыми кровавыми разводами.

– И мне так сначала показалось, – отвечаю я, пристраивая на плече контейнер с ракетами. Хилл, как истинный джентльмен, тут же предлагает свою помощь. Я не отказываюсь – ящик не тяжел, но довольно неудобен. – Полковник прикомандировал меня к Дросселю и его пулемету. Ты, надо полагать, окопаешься где-то поблизости. – Я указываю на торчащий у Ольги из-за спины ствол снайперской винтовки – оружия, которому на переднем краю обороны явно не место. – А твой друг?

– Сидней – плохой стрелок, поэтому Папаша отправил его защищать баррикаду, – поясняет экипированная под завязку амазонка. – А меня – на купол, за балюстраду. Так что идем – нам с тобой по дороге.

Ольга наскоро обнимает Хилла и спешит к лестнице. Я бросаю англичанину на прощанье «гуд лак!» и волоку контейнер туда же. Разговаривать на бегу затруднительно, но я не могу не задать Кленовской давно волнующий меня вопрос:

– Ты видела последние работы Эдика? Не могла не видеть, верно? И что же он там нам напророчествовал?

– Как только вы ушли к Бивню, Эдик нарисовал тебя, размахивающего ножом и большой тряпкой, – говорит Ольга. – Не смотри на меня, как Цезарь на Брута. Я не могла тебя об этом предупредить, потому что увидела новые рисунки мальчика лишь час назад, когда спустилась вместе со всеми в убежище… Потом он изобразил театр внутри черной рамки, похожей на терновый венец, только вместо колючек на нем – сплошь наконечники багров. А сейчас… даже не знаю. Эдик опять рисует, но пока совершенно непонятно, о чем он пытается нас предупредить.

– Это правда? Ты ничего не скрываешь? – Я испытующе гляжу на бегущую рядом соратницу.

– Ничего, клянусь. – Она в ответ одаривает меня взглядом, который я, подумав, все же считаю искренним. – На новой картинке вроде бы какая-то арка и лестница, но где они расположены и, главное, какое значение имеют для нас, я понятия не имею. Сидней – тем более.

– Эх, надо было мне задержаться и взглянуть, – спохватываюсь я. – Может, Эдик для меня это послание подготовил.

– Если так, значит, ты его еще обязательно увидишь, – не сомневается Ольга. – И, возможно, твое пророчество окажется более позитивным, чем то, каким оно померещилось мне.

– И что тебе померещилось на том рисунке?

– Склеп. Гораздо более глубокий, чем театральный подвал. В таких катакомбах можно несколько тысяч человек свободно захоронить.

– Но склеп пустой?

– Да, пустой. Ну и что? Так ведь и рисунок еще не закончен…

Пятидесятилетний байкер Дроссель был первым не зараженным Mantus sapiens горожанином, которого Папаша Аркадий встретил в обезумевшем Новосибирске. Хотя лично я на месте Кунжутова не сразу поверил бы, что передо мной – полноценный человек, а не одна из разновидностей здешней нечисти. Седой как лунь, длинноволосый и покрытый с ног до головы татуировками громила выглядел бы еще куда ни шло, кабы не его экстравагантный череп. Дело в том, что после падения три года назад с мотоцикла левая половина лица Дросселя парализована, а на голове у него с той поры красуется огромная заплатка. Я не шучу: именно красуется. Он нарочно отказался от стандартного протезирования и пластической операции, предпочтя заделать дыру в черепе хромированной титановой пластиной с вытравленным на ней логотипом «Harley-Davidson Motor Company». Само собой, прятать такую красоту под волосами было попросту глупо, поэтому Дроссель ее и не скрывал. Даже сегодня, хотя среди его новых приятелей вряд ли есть те, кто может по достоинству оценить вычурный эстетический вкус этого чокнутого типа.

Причина, по которой Кунжутов доверил спаренный крупнокалиберный пулемет «Тугарин» не кому-либо из армейцев, а Дросселю, очевидна. Тридцать лет назад тот проходил срочную службу пулеметчиком и, по его словам, считался лучшим в дивизии стрелком из этого вида оружия. В то время как Бибенко, Туков и Поползень хоть и носят погоны, но ничем таким похвастаться не могут. Я, в принципе, тоже. Но, в отличие от этих троих, мне, военному инженеру, хорошо знакомо устройство подобной техники и, главное, у меня имеется навык ее ручного обслуживания. В боевой обстановке кибермодуль-заряжающий всегда может выйти из строя без шанса быстрой его замены. Поэтому, согласно уставу, мне предписывается либо оперативно подготовить для этой работы кого-то из солдат, либо, в крайнем случае, встать к орудию самому. Как, например, сейчас. Сказать по правде – первый случай в моей многолетней инженерной практике.