Духов день - Феликс Максимов

  Кавалер, смеясь, отмахнулся, подхватил корзинку на локоть, да и саму хозяйку на забыл, играючи подбросил на плечо.

  Возвращались сырой овражной тропой под низкими ветками, сильно несло от земли прелью, сокровенный запах, навечно запомнился...

  Рузя по ходу раздвигала ветки, нагибалась. Приникала к голове.

  И - раз - сухо коснулась губами, как укусила, там, где волосы Кавалера разделялись.

  Не было этого. Померещилось.

  Вот и хорошо.

  - Ты похож на лошадь. Не обижайся, - шепнула Рузя, - На большую лошадь, шелковую, черногривую, так осторожно ступаешь, все шаги слышно. Только хвоя глушит поступь, да ельник на ветру ревет. Погода стихнет к полудню. ПАрит.

  А мне высоко и весело с тебя на свет глядеть...

  И барабаны и колокола гремят и молятся белые монашки, как обещано...

  - Значит на шею села. Объездила. Шалишь, девушка... Да, ладно, утром ссориться грех. Держись крепче, сейчас в рысь поднимусь, удила закушу. - Кавалер прикинул на глазок расстояние до деревянной лестницы высеченной Навьими людьми в обрывистом подъеме оврага, и, встряхнув карлицу на плече нетяжело побежал, прикрываясь от рябиновых и бузинных хлестких ветвей.

  Крикнул на бегу:

  - Рузя, что за имя? Польское что ли...

  - Русское! - взахлеб смеясь, ответила Рузя в такт скачке, - Марией! Крестили... Ма-руськой! А. Рузей! Рузалией! Батя! Назвал. Для. Себя. Еще, Еще, беги!

  Кавалер осекся нога за ногу, чуть лбом в перила не влетел. Остановился, задышал, как , встал, не дыша. Мягко снял девочку с плеча, подал корзинку. Сказал сухо, в глаза не глядя.

  - Иди домой.

  - Ты чего?...

  - Я кому сказал. Мария.

  Зажмурился, чтобы не слышать, как заколотили босые ножки по лестнице вверх. Только на нижней ступеньке остался привядший снопик нежгучей крапивы.

  Кавалер кружными путями вышел к леваде на околице Навьей деревни У плетеной ограды подремывал андалуз-Первенец, поджав заднюю ногу, тонул по брюхо в туманном молоке.

  Навалив локти на плетень, лениво болтали два больших, будто ватных мужика в коричневых послушнических полукафтаньях.

  У одного поверх одежды, как заноза, некстати висел восьмиконечный медный крест старинного литья.

  Кавалер так устал с бессонной ночи, что даже не насторожился - что это большие люди делают на задках Навьего села... А село просыпалось, лениво копались маленькие обыватели, потянулся печной дух. Молочник запрягал в телегу рогатого и злого спросонок ангорского козла. Распахивали по всей деревне с треском драночные ставни. Заспанные крошечные женщины раздували жаровни в шалашах летних кухонь.

  Кавалер прошел мимо зевак, едва не задев самокрестного мужика плечом. Снял седло с вешальца, завозился с подпругами. Конь зафыркал, придавил хозяина теплым боком, Кавалер недовольно оттолкнул его:

  - Прими... Ч-черт.

  - Добрый жеребчик, щедрый жеребчик... - сказал на зевке один соглядатай, мелко перекрестил копилочный рот.

  В ответ закивало безусое с отвислыми щеками личико товарища.

  - Чистой крови, заметь, жеребчик. Жалко, нехолощенный. - откликнулся второй, таким голосом, будто щегол пискнул.

  - Поберегись - остерег Кавалер, махнул на лету венгерской крученой нагайкой, андалуз махнул без разбега через плетень, пробарабанил по дороге и канул.

  Мужики в тон ему, переглянулись, попятились.

  Сгинули.

  Только последний, без креста, замешкался, воровато оглянулся и поволок по мокрой траве кожаный мешок доверху полный змеями, гадюками, медяницами, полозами, которых собирали колдовские руки по волчьим балкам Царицына Села.

Глава 21 Бог.

  А я нынче, братие, очень скорбен и болен,

  Подходила, братие, под меня мутная вода

  Подползала, братие, под меня лютая змея,

  Уж не мог я, братие, от ней сторониться.

  Закричал я, братие, самым громким голосом

  Вы подайте, братие, мне стеклянный нож

  Змее голову отсеку, Бога-Духа привлеку.

  Убелю, убелю, тело с душкой разделю.

  Слушай: вот что случится с тобой:

  ...Однажды ты поедешь верхом в лесной перелог. День выберешь для прогулки теплый, пасмурный. Заповедье. Небеса низкие. Облака перистые. На бересте чернеют письмена вогульские. Муравники насыпаны выше пояса. Кроны шелестят высоко-высоко. Белка по стволу - шорк!. Куница белку в шейный хрящ - кусь!. Ветка валежника - крак!. Камыши шевелятся - шуу-шуу!

  Птицы онемели, как перед грозой. Всех птиц большой соломенный человек - Птичич, заманил в мешок, чтобы не мешали. Птичич лукавый, у него есть дудочка о семи дырочках.

  Марит, пАрит, в дрёму тянет, ты уж не едешь, а плывешь, не дорогой, стороною.

  Мёдом веки налились. Один шажок, другой, мимо бурелома, по елани, по гати, через болото бекасиное с дыхальцами-окнами. Мшшаники, лишайники, ольшаники...

  Вдруг - удар в спину, будто камнем. И холод могильный под левой лопаткой. Глотай холод, не бойся. Вот так. Медленнее. Хорошо.

  Началось.

  Ты поднимешь голову и увидишь прямо над собой трех воронов.

  Один ворон с белой головой, второй - пестрый, третий - чернец.

  Они парят, кружатся, все ниже и ниже...

  Ты заглядишься и упадешь из седла в параличе. Лошадь закличет по-человечьи и ускачет далече.

  Первый ворон скажет:

  - Мы его нашли.

  Второй ворон скажет

  - Мы его унесем на север.

  Третий ворон промолчит.

  Сядет тебе на грудь красными лапками и выклюет глаза двумя ударами клюва, как вареные бобы.

  Оставит так. Раскинься. Без дыхания. Остынь. Закостеней.

  В полночь придут ступнями назад голые псиглавцы кожа-да-кости, принесут доску, на которой рубят мясо, распорют на тебе одежду железными ногтями.

  Возложат твое тело нагишом на доску для рубки мяса и взвалят на плечи. Понесут без дороги.

  На север.

  Слепой, ты все увидишь сквозь кровяную пелену.

  В суставы вопьются ости ячменных усатых колосков. Во рту засолонеет от вороньей крови.

  Весь ты наполнишься вороньей кровью, как киргизский бурдюк. Польется кровь воронья изо рта на горло, с горла на грудь.

  Застынет сосулькой воронья кровь в паху и ослабнет.

  Ты увидишь соленую Иргиз-реку с костяными мостами. Ты увидишь бурунами пьяное Окаян-море.

  Ты увидишь морских змеев и белобрюхих китов, и черных касаток, и нерпичьи пятнистые лежбища и птичьи базары на голых клыкастых скалах.

  Ты увидишь пловучие глыбы льда и круглые острова с яблонями.

  Между стволами девки-яблонницы пляшут во сне с яблоками в ладонях, с яблоками на головах, с яблоками между ног.

  С яблоневым цветом в глазницах.

  А у тебя глаз нет.

  Ты увидишь, как рассекает свирепое небо птица Гаганица, стеклянные ножки, снизу русская орлица-громница, сверху - верная жена в рысьей шапке с медными подвесками, а глаза у птицы раскосые, два глаза мужских, два женских.

  А у тебя глаз нет.

  Ты увидишь, как в таежных озерах щуки-людоеды ходят кругами, шире челнока, плещут выше озерных трав.

  Глаза они не закрывают никогда, даже когда бьют их промышленники острогами.

  А у тебя глаз нет.

  Ты увидишь воду болезней, которая кипит ржавой рудой на болотах, а хляби топкие, пробежать по ним может только паук-волосяник.

  Кровавая клюква рассыпана меж кочками. Кислая.

  На мшаных плешках посреди топей поставлены дома кожаные, а в них живут мужчины, у них головы назад свернуты, тела хворостные, они любят плясать и петь, едят белый мох и кузнечиков, солнца не видят, в луну не верят. У них глаза на ладонях.

  А у тебя глаз нет.

  Женщины в тех краях были да вышли все, превратились в железные можжевельники и горное эхо меж кряжами.

  Скачут по ущельям каменные бараны пятирогие, а рога внутри пустые, с отверстиями, чтобы ветер в них тоскливо выл, они вестники скорой смерти, берегись.

  Зубы у баранов голодные, глаза - оба левые.

  А у тебя глаз нет

  Ты увидишь, как мастера натягивают на алтайские пяльцы кожу пегого бычка, на трех травах кормленного, в трех ключах вспоенного. Сохнет кожа, расправляется, звучит, как мычит. То не кожа звучит, то мотыльки духи-келеты, с мизинец ростом, лица - сырое мясо, пляшут на бычачине. А играют им музыку чернолицые сухотники в тряпье, собранном возле мертвых тел. Полны леса их топотом и лепетом. Ловят человеческие души в сети волосяные, катаются до рассвета на росомашьих и человечьих черепах.

  Глаза плясунов бусинами в осоке заблудились, вызрели по пустошам желтой морошкой.

  А у тебя глаз нет.

  Ты увидишь, как на костяных санях-розвальнях Сам-Большой с амурских сопок нападает на стойбища. Полозья у саней медные, запряжены в сани лоси сохатые. За плечами у Сам-Большого железный сундук, швыряет Сам-Большой в дымовые отверстия дары - что ни дар, то чудо: проказа, скорбут, синие свищи, выкидыши, бешенство, богохульство, братоубийство, ложь, измена, раздор, кровосмешение, кликушество и юродство.

  Визжа, бегут по склонам голые люди, разметались волосы горящие, трещит человечье сало, крошатся кости в живом мясе. Где упадут беглецы, там и врастут по грудь в мерзлоту. Лижут кровь изюбри и кабарги, вместо соли.